Пращники отомстили – отбежав, они раскрутили свои кожаные ремни и метнули по волкам круглые камни и свинцовые шарики. Вожак, терзавший труп, обернулся и ляскнул окровавленной пастью. И тут же заработал шариком в лоб.

Пронзительно крича, на волков накинулись гельветы. Забросав «санитаров леса» дротиками издали, они подступили ближе, выхватили широкие пастушеские ножи и мигом почикали осатаневших зверюг. Зрители были в восторге.

– О! – оживился Гоар. – Сейчас должны фессалийскую охоту показать!

С громким мычанием, больше похожим на рев, из ворот вынеслась тройка громадных быков, пятнистых и остророгих. Гремя копытами, они промчались по арене, взбрыкивая и мотая мясистыми загривками. Следом за крупным рогатым скотом выскочил, задорно гикая, плотный волосатый ибериец-венатор[89] верхом на коне. Конь был укрыт многослойной попоной, а вот на иберийце не было ничего, кроме набедренной повязки. Зато он весь просто лопался от мускулов, неимоверная физическая сила пучила и раздувала его. Умащенный маслом, ибериец переливался на солнце.

– Во дает! – восхитился Эдик. – Шварценеггеру до него еще расти и расти!

Ибериец поскакал за самым громадным буйволом, догнал его, схватил за рог… Вспухли чудовищные мышцы спины, и ибериец свернул быку шею!

Амфитеатр взревел на все голоса, а силач, подняв обе руки, совершил полкруга почета и ринулся за вторым быком. Долго он его гонял, круга три сделал бычара, притомился, и тут-то венатор вскочил на седло и перепрыгнул на спину быку. Бык оступился, попытался встать на дыбы, но человек, ухватившись за рога, навалился всем весом на бычью голову и повалил тушу на землю. Зрители вскочили и запрыгали от восторга. Ибериец прогнал с арены последнего, зашуганного быка и скрылся, провожаемый криками восхищения.

– Ух, молодец! – выдохнул Гоар.

– Только непонятно, – задумчиво сказал Эдик, – кто из этих двоих был быком?

Гоар хихикнул, а Лобанов поморщился. Он и раньше терпеть не мог коррид и собачьих боев, а уж избивать четвероногих тварей на потребу тварям двуногим… Варварство. И непотребство. А травля только набирала обороты! Ливийцы-сагетарии перебили стрелами из луков полдесятка изящных леопардов и пантер. Нубийцы с дротиками и сетями истребили пару здоровенных львов. Бестиарий Сигифрид сразился с каледонским медведем, орудуя рогатиной, и замочил мишку, отделавшись четырьмя глубокими бороздами от когтей поперек широченной груди. Полдесятка преступников, переодетых в доспехи времен Александра Македонского, закололи гигантскими копьями-сариссами индийского боевого слона. Тот только и успел, что рассечь двоих чудовищным хоботным тесаком, другую парочку насадить на заточенные острия, удлинявшие бивни на метр, а еще одного затоптать…

– Все, – сказал Гоар, – звери кончились, теперь люди в расход пойдут!

– Фракийцы! Секуторы! – заорали в коридоре, словно в подтверждение слов рудиария. – На арену!

Лобанов похолодел – пришел его черед продолжать шоу. Ланиста споро отворил решетку и быстро раздал ЦУ:

– Будут биться четыре полудесятка, секуторы против фракийцев! Роксолан, ты в пятерке Кресцента! Искандер с Портосом – в пятерке Целада!

– Друг с другом мы биться не будем! – сразу предупредил Лобанов.

– Я помню! – раздраженно отмахнулся ланиста. – Целад бьется с Батоном, а Кресцент – с Приском! Вперед!

Зрители заорали, затопали, засвистели, когда на арену промаршировали сразу двадцать бойцов, десяток – в доспехах секуторов, остальные экипированы как фракийцы. Разобрались по командам и разошлись по фокусам овального амфитеатра. Болельщики разделились надвое. Приверженцы фракийцев, «малые щиты», переругивались с поклонниками секуторов, «большими щитами», бросаясь объедками, и все дружно делали ставки, пуская по рядам навощенные таблички с именами гладиаторов и суммами закладов.

– Здорово, Роксолан! – прогудел огромный, широкий Кресцент. Лица его, скрытого под решетчатым забралом, видно не было, но в голосе угадывалась улыбка. Лобанов кивнул шлемом, похожим на стальную ковбойскую шляпу с пышным белым султаном.

– А кто еще? – спросил он. – Онация я узнал…

– Гальба и Орцил! – пробасил Кресцент. – Ну что? Всыпем фракийцам?

– А кто на нас? – допытывался Сергей. – Приска мне назвали, а еще кто?

– А вот этого тебе лучше не знать… – ворчливо проговорил нумидиец Орцил.

Сергей подумал и кивнул. Кто его «враги» в красных туниках? Вроде вон та парочка – галлы-двойняшки, Брезовир и Элиал… А еще двое? Они помахивают кривыми мечами, они грозят тебе мучительной смертью, а еще утром делили с тобой хлеб и вино… И правда, лучше не знать!

Лобанов обвел взглядом плещущий и орущий амфитеатр. С-суки… Вас бы сюда!

– Беритесь за дело! – неслось с трибун.

– Режь, бей, жги! – визжали нежные весталки.

– Что стоите?! Замерзли? – кричали сенаторы с почетных четырнадцати рядов.

– А ну, дайте-ка им огонька! – поддерживали их нищеброды с самой высокой террасы.

Мастигофоры защелкали бичами, лорарии затыкали раскаленными железными прутьями, подгоняя бойцов. «Заградотряд». Пропели трубы, и бой начался.

– Бей фракийцев! – взревел Кресцент и первым бросился в атаку.

Прикрываясь тяжелым щитом, Лобанов шагнул навстречу орущему фракийцу, кроившему воздух мечом-серпом. Рубанул обоюдоострым гладием, пробуя оборону противника. Фракиец отскочил, ударив в Сергеев щит, резко присел и махнул клинком, как косой, Лобанову по ногам. Сергий Роксолан резко опустил щит и обрушил меч, целясь фракийцу в шею.

– Дай ему! – гремела толпа. – Врежь хорошенько!

– Бей его!

– Нападай давай!

– Эх, промазал!

Сергей не стал церемониться, ударом ноги вышиб у фракийца щит и тут же сделал молниеносный выпад, протыкая вражине горло мечом.

– Habet! – взревела толпа. – Попал!

– Есть!

– Отлично!

Мельком глянув на убитого – это оказался выходец из Фракии, нареченный Артаком, – Лобанов обрушился на второго из пятерки Приска, одолевшего Орцила. Голова нумидийца почти отделилась от тела, пропитывая песок кровавым ручейком. Сергей махнул мечом, отвлекая внимание, и обрушил на фракийца свой щит. Удар был так силен, что у гладиатора ноги подкосились и выпал меч из рук. Благородничать Сергей не стал, добил фракийца, проколов тому сердце.

– Прикончи эту свинью! – бесновались зрители.

– Есть! Еще раз есть!

– Позор! Почему он так робко бежит на клинок?!

– Давай! Давай!

– Пятьсот сестерциев на Приска!

– Пятьсот на Кресцента!

– Клянусь Геркулесом, тысячу!

– Две тысячи!

Онаций и Гальба, стоя спина к спине, отбивались от двух фракийцев-близнецов, а Кресцент, ухая и хэкая, наседал на Приска. Ну, не будем мешать экстремалам… Лобанов зашел в спину то ли Брезовиру, то ли Элиалу и проткнул ее мечом. Насквозь, так, что мокрое лезвие вылезло из живота на ладонь, дымясь горячей кровушкой. Онаций с Гальбой взревели и мигом уделали оставшегося в живых. Ступай к братцу!

Лобанов обернулся, приглядываясь к десятке Целада и Батона. Нет, уже… раз, два, три… к шестерке. Вон тот, здоровый, это Гефестай. А Искандер? Черта с два разглядишь, дырчатое забрало мешает…

– Крес-цент! Крес-цент! – скандировали зрители.

– Добей его!

– Убей!

– Безмозглый секутор!

– Такой удар пропустить!

Тяжело раненный Кресцент качался, едва удерживая голову, но Приску еще больше досталось. Приск совершенно обескровел. Он упал на колени, последним усилием отбросил щит и меч и опрокинулся на спину. Поднял дрожащую левую руку и вытянул указательный палец. Приск молил о пощаде. Трибуны загудели, трибуны раскололись. Одни поднимали большой палец, махали платками, выкрикивая: «Пусть бежит!» Другие, поставившие на Приска и проигравшие, требовали смерти.

Ацилий Аттиан поднялся со своего места и внимательно оглядел трибуны. Рев толпы стих в ожидании вердикта. Префект вытянул правую руку и указал большим пальцем вниз: pollice verso!