– Это мы-то?! – рассвирепела первая матрона. – Это ты сдурел! Похабная твоя морда!
Треснула, разрываясь, оранжевая туника. Пригибаясь и закрывая голову, Лобанов дал деру. Вслед ему полетели палки и проклятия.
Влетев в термы, Лобанов остановился и содрал с себя остатки туники. Что за хрень?!
– Ты чего?! – спросил вышедший подышать Искандер.
– Да тетки здешние взбесились! – сердито ответил Лобанов. – Накинулись ни с того ни с сего, порвали тунику… Черт, пять минут всего и поносил! Вот же ж…
– Вот эту?! – выпучил глаза Искандер.
– Ну! – подтвердил Лобанов.
Тиндарид захохотал, сгибаясь в поясе и колотя кулаком по колену.
– Это… – выдавил Искандер между приступами неудержимого хохота. – Это ж оранжевый цвет, балда… Цвет брачного покрывала невесты! Понял? И ношение его мужчиной есть кощунственная издевка над чистотой и строгостью древних обычаев! Ох, я не могу!
Искандер упал на колени и продолжил хохотать.
– Да я-то откуда знал?! – рассердился Лобанов.
– Похабник… – пробулькал Искандер в изнеможении. – Кощун…
Лобанов не выдержал и тоже загоготал.
– Гладиатор, блин! – жизнерадостно орал Сергей. – Меня вот такая бабка-ёжка, полтора метра в прыжке, кэ-эк огреет клюкой! А тетки кэ-эк набросятся! А я не понимаю ничего! Сдурели вы, говорю, что ли?!
Искандер поднялся с полу, размазывая слезы по щекам, и простонал:
– Пойдем, жертва традиций!
Одевшись и поделив поровну золотые денарии, четверо гладиаторов покинули термы.
– Альта Семита – это далеко? – спросил Гефестай.
– В принципе, да, – ответил Искандер. – А тебе зачем? Это улица такая, на Квиринале…
– Да я знаю, – отмахнулся сын Ярная. – Вот, тут объявление! – Он подошел к альбумсу между мраморных полуколонн-пилястров и прочел вслух: «Доходный дом Гнея Аллея Нигидия Мая, что в середине по Альта Семита, между харчевней Септумана и домусом Квинта Гортензия, по правой стороне. Сдаются, начиная с календ апселя, лавки, конюшни и квартиры. Предоставляются бани и всевозможные удобства. Арендатор пусть договорится с Примом, рабом Гнея Аллея Нигидия Мая».
– Район подходящий… – протянул Искандер. – И до Кастра Преториа близко!
– Пошли! – решил Лобанов. – Не ночевать же на улице!
И они пошли.
Название улицы – Альта Семита – ничего общего с семитами не имело и означало всего-навсего «Высокая тропа» – улица проходила по гребню холма Квиринал.
Дом Гая Аллея Нигидия Мая оказался громадной пятиэтажной инсулой, четырехугольником замыкавшей квадратный двор. Но это была не «хрущоба» для босяков-пролетариев, требующих хлеба и зрелищ, а весьма добротный многоквартирник для людей среднего достатка. Инсула имела балконы, огражденные решетками и засаженные зеленью. Зелено было и во дворе, там стояла пара статуй и журчал фонтан, а обширный вход украшали полуколонны из кирпича.
Хромой раб Прим, «управдом», показал гладиаторам «самую лучшую» квартиру на втором этаже. Вход был со двора, по каменной лестнице. Дверь с хитроумным замком открывалась в прихожую – темный сводчатый коридор, куда выходили двери двух спален-кубикул, тесного триклиния и «раздельного санузла» – ванной-лаватрины и латрины-уборной с мраморными удобствами, в которых всегда журчала спускаемая вода. До верхних этажей вода не поднималась, приходилось набирать ее в фонтане, а если приспичит, бегать в общественный туалет.
Стены кубикул покрывали фрески, в свинцовые рамы окон были вставлены пластинки слюды, но самое главное удобство таилось по углам – фигурные керамические раструбы хипокауста. Когда в зимние холода те, кто прописан на третьем этаже и выше, будут греть озябшие руки над жаровнями, хипокауст разольет по кубикулам теплый воздух, нагретый в подвальной топке.
Но за всю эту благодать Прим стребовал две тысячи сестерциев в год! Две тыщи сестерциев, – считал Эдик упавшим голосом, – пятьсот денариев, двадцать ауреев… «Да на пятнадцать сестерциев можно спокойно целый месяц жрать!» – возмущался Гефестай. «Тебе на еду придется тратить по двадцать…» – уточнил Эдик. «Надо же, все как в Москве! – усмехнулся Лобанов. – Цены на жилье дикие, и фиг их одомашнишь! Плати, Искандер…» Искандер закряхтел и отсчитал двадцать золотых.
И стали они жить-поживать да добра наживать.
Мир-Арзал стоял в роскошном перистиле хозяйского домуса и завидовал. Всему. Роскошным рядам колонн из зеленого мрамора, голубой водице хауза-имплювия, пышным клумбам, засаженным мягким аканфом, алоэ, тамариском, маргаритками, красным маком, нарциссами, мозаичным дорожкам, – ходишь по ним, будто полотна Рубенса топчешь…
Мир-Арзал вздохнул и поплелся в атриум – скоро разнарядка, господа заговорщики посовещались и готовы загрузить слуг своих поручениями.
Атриум повторял перистиль, только колонны были другие – из желтоватого нумидийского мрамора. В углу, у прохода в кабинет-таблинум, стоял тяжелый мраморный стол-картибул. Его столешница-плита была заставлена бронзовыми безделушками, статуэтками, канделябрами. В галерее, сбоку от двери в экседру, малую гостиную, стоял другой стол – моноподия. У него была всего одна толстая ножка и столешница из цитруса, чудовищно дорогого и редкого дерева, красновато-коричневого, с длинными «тигровыми» полосками. Рабыня Адэлла галлиянка, уверяла, что моноподия обошлась Гаю Авидию Нигрину в триста тысяч сестерциев! Просто в голове не укладывается!
У стенки рядом с монополией звала присесть субселлия, затейливо изукрашенная скамейка, покрытая тирским пурпуром с фиалковым оттенком. С жиру сиятельный бесится… Мир-Арзал медленно подошел к двери в кубикулу Авидии Нигрины, остановился, с усилием сделал еще один шажок, неизвестно зачем погладил дверной косяк, облицованный пластинками из черепашьего панциря. Судорожно вдохнул и толкнул дверь. Спальня дочери консуляра странно контрастировала с показной роскошью домуса. Ничего особенного: бронзовая кровать, круглый трехногий столик у изголовья, на нем маленький светильник, невысокий канделябр, чашка, свиток. Матрас, правда, набит превосходной левконской шерстью, а подушка – пухом германских гусей, но это, скорее, привычка к удобству, а не стремление хвалиться богатством.
Авидия Нигрина сидела на табуретке перед этрусским зеркалом и расчесывала волосы. Она еще была не одета, и Мир-Арзал застал ее в тунике из тонкого шелка, полупрозрачной и до того легкой, что девушка казалась голой. Ткань струилась золотистым туманом, подчеркивая крепкие груди, высокие, большие, как половинки ананаса, обволакивая тугую попку, похожую на перевернутое сердечко… Мир-Арзал облизнул пересохшие губы.
– Сальве… – хрипло выговорил он.
Авидия Нигрина удивленно обернулась, ее бровки нахмурились.
– Что ты здесь делаешь? – холодно спросила девушка.
Она спокойно укладывала волосы и перевязывала их ленточкой, даже попытки не делая опустить поднятые Руки, прикрыть ими груди, столь откровенно и дерзко Распирающие тунику. Мир-Арзал все видел отчетливо – розовые малинки сосков, темные кружки ареол, пупок, все впадинки и потаенные складочки! По лбу на нос ему скатилась капля едкого пота.
– Будь моей, Авидия! – выпалил Джуманиязов. – Аллах свидетель, никого я так не желал, как тебя! О, цветник души моей! – сказал он с жаром. – Все сделаю, как ты велишь! Любого отправлю в ад, только укажи! Что хочешь, добуду, только дай испить сока услады из родника твоей прелести!
Авидия Нигрина слегка растерялась под напором восточного темперамента. Но очень скоро кровь прилила к ее лицу, в глазах замерцали огонечки, а губы изломились в неласковой усмешке.
– Еще ни один мужчина не касался меня, – вымолвила девушка ровным голосом, – но такие, как ты, смогут овладеть мною лишь силой!
– Разве я обидел тебя хоть чем-нибудь?! – горячо заговорил Мир-Арзал, но девушка сделала отстраняющий жест.
– Не знаю и знать не хочу, – отрезала Авидия, – какими темными делишками вы занимаетесь с отцом, но ваше дыхание отравляет божий мир! Вы все мне противны – и ты, и твои дружки, и друзья моего отца! Ты хорош, но прибереги свою красу для лупанария! Если я и отдамся мужчине, то это будет тот роксолан… Сергий… Он достойный человек, и хорошего рода – его отец был воином, и не простым, а в чине легата, он оборонял границы своей страны от таких варваров, как ты! Уходи!
