– Папа Сикст! – пробасил Киклоп.

– Папа?! – удивился Лобанов. – В смысле – папа римский?

– Ну да, – неохотно заговорила Авидия. – Все епископы Рима выбрали его примасом, епископом епископов.

– А я думал, что община сама выбирает священников! Пресвитеров, там, диаконов…

– Так было, – вздохнула Авидия. – Пресвитеры собирали нас на агапэ,[109] освящали хлеб наш… Епископы только хозяйством заведовали, деньги общинные хранили… Мы все были равны, мы были одно – и женщины, и мужчины… Конечно, мы много спорили и сейчас спорим! Бывало, так разругаемся, что врагами смотрим друг на друга… Но это же понятно, мы же все разные и не можем думать одинаково! Но лет пятьдесят тому назад пришел апостол Петр и все сделал по-своему! Епископов он сделал первыми и поставил их над нами, а женщин лишил священства! Я, наверное, последняя диакониса в общине нашей…

– Интересно… – протянул Сергей.

– Нет, сестра Авидия, – подал голос кто-то из рабов ее, – ты неправа! Все ж таки Петр с самим Спасителем знался…

– И что?! – сказала Авидия строптиво. – Даже если это правда, что Учитель выбрал Симона Петра и руку ему на голову возложил, какое Петр право имел свои порядки устанавливать?! Вот не верю я, что Петр любимым был у Иошуа![110] Не верю! Мириам из Магдалы любил он, Мириам была для него первой, и самой верной, не такой, как Петр, трижды предавший!

– Да-а… – протянул Сергей. – Чувствую, и впрямь у вас разлады бурные случаются!

Киклоп длинно и тоскливо вздохнул.

Миновав целую анфиладу арок, они вышли к обширной капелле. В сводчатом потолке подземного зала имелись луминарии – световые колодцы, но стояла ночь, и капеллу освещали лампы, заправленные дешевым маслом. Их тусклый свет выделял множество фигур молящихся, неразличимо серых, закутанных в плащи. Голоса то наплывали, то стихали, теряясь в гулких галереях:

– Слава в вышних Богу…

– Смилуйся над нами, Господи, и ниспошли благодать Свою…

– Нет на мне грехов тяжких, а мелкие прости мне…

– Чист я душою, Господи, и всем сердцем припадаю к светлому образу Твоему…

Тут рабы Авидии ворвались в капеллу, обтекая глыбу Киклопа, и заголосили:

– Чудо! Нам было явлено чудо!

– Этого человека сбросили в яму к хищникам-людоедам, но страшные звери не растерзали его!

– Они ластились к нему!

– Он свят!

– Я узрел нимб над главой его!

– И я! И я!

– Святой Сергий! Святой Сергий!

– Помолимся, помолимся, братие!

Толпа христиан взбурлила страстями, все бросились к Сергею, пытаясь дотянуться рукой до нового святого, повторившего подвиг Даниила, брошенного в ров ко львам. Люди кричали, плакали, смеялись, молились, падали на колени и воздевали руки – так сильна была жажда чуда. Сомнения тонули в горячей волне энтузиазма, растворялись в ней, как крупинки соли в кипятке.

Не зная что и делать, Сергей протянул верующим руки, чем вызвал новый взрыв восторга. Головы бритые и лохматые, мытые и не очень, со сложными прическами и стриженные под горшок, обнажились перед ним.

– Возложи руки! – крикнула ему на ухо Авидия, смеясь и плача.

«Святой Сергий» послушно возложил длани, чувствуя себя полным дураком.

Атмосфера, накаленная мистическим жаром, остывала медленно. Не менее часа прошло, пока христиане более-менее угомонились, только оборачивались часто, с обожанием взглядывая на Лобанова, как поклонники на поп-звезду.

Авидия Нигрина прислонилась к Сергею, и он бережно обнял ее за плечи.

– Какое счастье, – прошептала она, – что Бог услышал мои молитвы и явил чудо!

Сергей не стал разубеждать Авидию. Блажен, кто верует!

– Тяжко мне, ох, тяжко… – прошептала девушка, меняя настроение с точностью до наоборот. – Что делать? Как быть? Не знаю… Но сегодня я домой не вернусь. Я просто не смогу! И завтра…

– Это Мир-Арзал такую подлянку устроил… – процедил Сергей, но Авидия ласково закрыла его губы пальчиками.

– Ты тут ни при чем, – сказала она. – Просто… Господи, о таком не то что говорить, думать не хочется! Убить императора… Ах, не дело затеял отец! Нет, я прекрасно понимаю и его, и дядю Корнелия, и дядю Публия… Мой отец был личным другом и наперсником принцепса Траяна! Когда принцепс затеял войну с даками, то половиной легионов командовал он сам, а другой половиной – мой отец. А дядю Корнелия все считали лучшим полководцем! И как им быть теперь?! Входить в ближний круг императора и пасть! Представляю, какое унижение они все испытывают, какую обиду!

– А ты представляешь, что будет, если твоему отцу удастся задуманное? – тихо спросил Сергей.

– Ох, война будет… – вздохнула девушка.

– То-то и оно! И не одна война, а войны! С Парфией, с сарматами и роксоланами, с германцами! Бунтуют в Иудее, в Мавритании, Британии! Да никаких легионов не хватит, чтобы усмирить окраины! Знаю, проходили уже! – сжал губы Сергей. – Моя страна дважды становилась империей, и оба раза ее разваливали крикуны и брехуны! И начиналась разруха, и полный беспредел, и брат шел на брата… Вспоминать тошно! И я должен, понимаешь, должен остановить эту «банду четырех»! Прости…

– За что же? – кротко ответила Авидия. – Ты прав… Я только не хочу, чтобы папу убили, я люблю его… У меня же никого-никого нет больше, только папа, Киклопик… и ты.

– Спасибо, – улыбнулся Сергей.

Тут толпа христиан сдержанно загудела. На возвышение поднялся благообразный старик в белой тунике и воздел худые жилистые руки.

– Возлюбленные мои братья во Христе! – начал он глубоким, хорошо поставленным голосом. – Все мы страждали, все испытали гонения и нужду, все искали во тьмах Путь к Свету! Соблазны диавольские прельщали нас, роскошью и похотью смущали тела земные, но дух наш превозмог низменные позывы плоти, и сиянье веры истинной умастило сердца наши, аки елей, коим мажут главы царей добролюбезных! Но откуда изливается сей свет божественный? – вопрошают сыны человеческие. Откуда проистекает благодать? Внемлите мне! Церковь Святая – вот источник благодати! Вот фонарь лучезарный, чей неугасимый огонь раздувается верою нашей! Церковь, братья мои возлюбленные, это башня образа прекрасного и величия небесного, кою ангелы строят из камней, а камни те – народ верующий!

– Это и есть Сикст? – тихонько спросил Сергей.

– Он! – коротко сказала Авидия, совершая крестное знамение – рукой касаясь лба и глаз, «чтобы отвратить того, кто хочет погубить душу».

– Но! – возвысил голос Сикст Первый. – Бытуют камни квадратные, подобные Христу, камню краеугольному, а есть камни круглые, таковые ангелы откладывают в сторону, ибо не выложишь из них башни великой и несокрушимой! Кругляши суть те братья наши, кои не крепки в вере и слушают лжепророков! Гоните лжецов, братья! Не внимайте словесам их, яда и кривды преисполненным! Пусть свет расточит тьму! Внемлите, верные! Пресвятая Дева Мария зачала беспорочно и дала миру Спасителя, Иисуса, Сына Божия! Много чудес и знаков дивных явил Христос, но предали Его и распяли, и принял Он смерть за все грехи наши! Но воскрес Иисус, – голос Сикста наполнился неподдельным ликованием, – и вознесся на небо, и воссел одесную Отца Своего!

Толпа христиан зашумела, радостные восклицания мешались с ропотом несогласия, а когда вернулась тишина прозвучал ироничный голос Лобанова:

– Бред сумасшедшего!

Собравшиеся оживились, стали оборачиваться, а на лице Сикста появилось злое выражение.

– Что посмел сказать твой язык?! – загремел епископ епископов.

– Мой язык сказал, – ответил Сергей в том же тоне, – что реченное тобой есть брехня!

Лобанов, успокаивающе улыбнувшись Авидии, влез на возвышенное место.

– Вы мне лучше внемлите! – сказал он. – Ты, Сикст, и подобные тебе опорочили Иисуса! Бог един, Он – Творец и Вседержитель, Он отец Иисусу, равно как и нам всем, все мы – дети Его, и Он любит нас! А вы обожествили Иисуса, как язычники обожествляют своих цезарей! Вы превратили его в идола, в кумир нечеловечный, коему зовете поклоняться! Вы поместили бедного Иисуса в церковь свою, как птицу вольную в клетку! А кто властен над Церковью? Вы, епископы, алчущие присвоить и благодать, и отпущение грехов, и богатства, в общину притекающие, и саму общину! Так дайте мне защитить Иошуа Ноцри, коего вы зовете Иисусом Христом!