— По поводу Леши?

Я сообразил, что Алексей Матвеевич Гатаев был для Дробышева просто Лешей. И еще сообразил, что иначе быть не могло. Потому что и. о. редактора Дробышев на мое «говорят, вы были с ним дружны?» грустно усмехнулся:

— Семь лет за одной партой, пять в институте и здесь…

Он заметил, что дышу я весьма экономно, швырнул окурок в окно и предложил: «А то, может быть, прогуляться по свежему воздуху?» А про то, где он, кстати, умудрился «Салем» достать, между прочим сказал, что напротив в кафеюшке выбросили неделю назад, в редакции блоками брали. Дорого, правда. Но вкусно. Он, Дробышев, в командировке был, но на его долю Митя купил. Какой такой Митя? А есть у них один…

Но в эту кафеюшку напротив он отговорил. Прошлись, нашли столики прямо в сквере. В кафеюшке «курить воспрещено», а тут Дробышев уже без угрызений совести снова задымил. И стал вспоминать:

— …В школе наши стенгазеты, простите за нескромность, вызывали фурор. Но только у одноклассников. У педсовета они вызывали другие эмоции. Мы острили, язвили. Кому это может понравиться?.. Повод — любой. Сверстникам доставалось за коллективный побег с физики, завучу — за гонения на «мини». Нам при этом тоже доставалось. Но бояться карательных мер мы еще не умели. Потом… Я как-то остыл… А Лешка… он стал писать фельетоны. Это очень хлопотный жанр. Сейчас многие пишут «по следам». Проще некуда! Порок наказан, меру вины определил суд, все зафиксировано в протоколах. Бери, литературно обрабатывай, формулируй нехитрую мораль — готово! Но газетчик не рискует, понимаете! Так вот, Алексей рисковал всегда. Лез в самую кашу. Иногда сам ее заваривал. Простите за пафос, ему было присуще чувство высокой гражданственности. Для него было делом принципа схватить мразь за заднюю лапку и выволочь наружу. Мразь лягается, пытается поглубже закопаться, царапается. А он выволакивает — вот вам конкретный головотяп, самодур, хулиган! Решайте и действуйте, товарищи! И тут ему говорят — это сор, понятно? А это наша изба, понятно? А сор оттуда, понятно?.. Ему было понятно? Ему было понятно, и он тем более считал делом принципа этот сор вымести. Не обращая внимания на препоны. Вам понятно?

Мне было понятно. И его комплекс вины перед Гатаевым, столь тщательно демонстрируемый. И его желание по-мужски поплакаться — вот ведь сидит человек, внимательно слушает и протокол не ведет. А какой, к черту, протокол, если просто лишился друга, а другу еще и сорока не было, а семь лет за одной партой… Только за тот месяц с небольшим, пока я «районку» регулярно читаю, не встречались мне что-то фельетоны Гатаева… Или месяц — это не срок для фельетона? Или Ю. А. Дробышев, как он говорит, «остыл». И научился сор из избы не выносить…

Мне-то, как только я заселился, сразу вменили — подписка на местную газету. А то, что Сашке то же самое вменили у него на комбинате еще в январе — никого не касается. Ну и что, в одной квартире живете?! Ну и что — два экземпляра ежедневно?! А вдруг поссоритесь?! Тогда каждый свою газету будет читать… Логично! Но мы пока не ссоримся. И Сашка из своей комнаты шуршит газетой и выдает: «Ну, вообще!» В адрес Дробышева, кстати. Сашка орет из своей комнаты: «Что же он пишет?! Он же был у нас! Ребята ему все как есть выложили! А он: люди шли и улыбались… и хотя еще многое предстоит сделать, настроение в бригаде было отличное!.. Я бы ему показал сейчас свое настроение!»

В общем, так Ю. А. Дробышев и пишет. Не зашелохнет, не прогремит…

Тут он снова сигарету ухватил. И я ему сказал, что нельзя же так. Он снова усмехнулся:

— Ерунда это все! Ученые утверждают — если курить с шестнадцати лет, то к восьмидесяти годам непременно разовьется рак легких. Нам бы до такого срока дожить, а там пускай!.. Вон Лешка, ни разу сигареты в рот не взял, а в сорок лет…

— Как?!

— Что — как?

— Гатаев был… некурящим?

— Что вас так удивило? О, а как он с куряками воевал! Бурилов однажды принес в редакцию пачку «Данхилла» и на летучке царским жестом предложил. Все взяли. И Лешка тоже. Я сначала не поверил глазам!.. А он смял сигарету в кулаке и экспромтом: «Сигарета ядовита для коней и для пиита…» Мы так Бурилова зовем. Пиит. Стишками балуется. У него гора писем не разобрана, а он глаза в потолок — рифму потерял. И вообще, если честно, нам от него придется избавляться. Слабенький журналист. Но цепкий. В смысле стула. Не оторвать… Редактор наш еще до пенсии сколько раз с ним беседовал — не хотели бы вы, Дмитрий Викторович, переменить место?.. Нет, действительно! У нас коллектив подобрался хороший, профессиональный. И работы — не продохнуть. Все-таки пять раз в неделю выходим, хоть и «районка». А Бурилов откровенно не тянет. Зато отзывчивы-ый!.. Вот и «Салем» — я ведь его не просил… Вообще в командировке был — а он для меня купил. Ну как такого… Да вы меня не слушаете!

— Да-да! — говорю. — Непременно. А как же иначе. Само собой…

И думаю: выходит, Гатаев никогда не курил… А пепельница на батарее отопления? А тарелка с окурками? А «Салем» с «Шипкой»?.. Вот тебе и факты…

Так и не выспался. И Сашке спать не дал. Он стал было меня поедом есть, но я ему:

— Понимаешь, сначала я решил, что «Салем» курил Гатаев…

И он мне: что да, резонно, что я же сам говорю про данные экспертизы — в чашке никаких ядов, про отпечатки пальцев — зачем их снимать, если криминала не было, тем более отпечатков должна быть тьма, друзей у Гатаева много было.

— И врагов, — добавляю.

— И врагов. Ну и что? Вот грянут дожди — плакали наши «Явы». Понял?! У меня, между прочим, тоже отпуск. А ты знаешь, сколько я нашего профсоюзного деятеля уламывал, чтобы в августе отпуск?! А ты — гость, гость!.. Ну пришел гость в гости. Погостил и ушел. Ну?!

— Гости, Саша. Гости, а не гость! — говорю я ему. И еще говорю, что Гатаев никогда не курил.

А Сашка не понимает, и я ему объясняю.

Тогда он садится верхом на стул и вертит пальцами, сосредоточенно бормоча: «Так! А это, значит, так. Тогда вот так…»

— Что ты мне голову морочишь?! — наконец приходит он к выводу. — Ладно! Пусть гости. Приходят они к Гатаеву, мирно беседуют…

— И один из них — сотрудник редакции. «Салем» завезли в кафе напротив редакции в один день. И в один день расхватали… Хотя про гостя-коллегу пока просто предположение. Мало ли кто еще мог соблазниться пачкой. Забежал в кафе случайно и купил. Но допустим…

Нет, не просто допустим — у меня в запасе есть любопытный листик бумаги.

— Ну-ну, — говорит Сашка. — Пьют, значит, кофе…

— Трое из одной чашки, — педалирую я. — Видишь! И «Шипки» выкурено две к девяти «Салемам».

— А если один из них не курил, а баловался?

— Балуются как раз «Салемом». Значит, так. Пришел гость — Гатаев варит ему кофе. Себе — нет. Бережется — сердце. Сидят долго — девять сигарет по десять минут. Гатаев разносит в пух и прах стишки гостя. И тот уходит. Позже появляется второй. С «Шипкой». Явно не достоин чашки кофе. Пока не знаю, что там происходит, но Гатаев хватается за сердце, а гость… уходит. В панике. Или без паники… А?

— М-м-м… Ничего! Убедительно. Но! Ладно, пусть гости. И пусть один после другого. Что из того? Хозяин мог схватиться за сердце, уже проводив обоих и сев за машинку. Вот, кстати! Сидеть за машинкой при гостях не очень-то вежливо.

— Саша! Гатаев не мог работать после. Ночью стук машинки — как молотком по голове. Я бы на месте Гатаева сначала закрыл дверь в свою комнату. Квартира же с подселением.

— Ты же сам говорил… Что соседка в ночную смену работала.

— Тем не менее. И потом, не думаю, что Гатаев высчитывал, как его соседка работает. В любом случае при закрытых дверях ему спокойней. Вот мы с тобой вдвоем. Ты дверь закрываешь?..

— Да-а-а… Логично. А откуда ты взял, что Гатаев долбал какие-то стишки?

— На! — и я даю Сашке листик, который подобрал в комнате у Гатаева. И на листике напечатано: