Вагон был наполовину пуст. Они расположились каждый на своей лавке, и Швейк, подкладывая себе ранец под голову, небрежно сказал:

– Ну, будем говорить, что догоняем транспорт, что поезд с нашими впереди идёт.

– Ничего подобного, – сухо отклонил Горжин.

– А что, у тебя есть билеты? – лениво спросил его Марек. – Или ты едешь по маршруту?

– Да, у меня маршрут, – ответил Горжин. – Только ничего не бойтесь.

Поезд покачивался, стуча о рельсы. Смеркалось. Приближалась ночь. Они заснули.

А потом внезапно проснулись все сразу. Сильная рука трясла их, два голоса кричали:

– Билеты есть? Паспорт есть? Ну-ка, давайте бумаги!

Яркий свет ослепил их. Возле них стояли кондуктор и жандарм, сзади на них светил контролёр.

Когда они увидели, кто перед ними, они облегчённо спросили:

– Господа австрийцы, а где ваш конвойный? Марек, протерев глаза, показал знаками на Горжина. Жандарм потянул Швейка за ногу, и тот, сидя на верхней полке, как курица на насесте, посмотрел на разбудивших его и зевнул:

– Ну так вот, они уж тут. Мы попались, – сказал он по-чешски.

– Где ваш конвойный? – повторил жандарм уже гораздо строже.

А кондуктор в присутствии контролёра стал ещё более настойчивым:

– Ваши билеты? Ну, давайте-ка проездные билеты скорее!

– Я говорю, приятели, что мы попались, – спокойно повторил Швейк, собирая свою сумку. – Теперь они нам покажут, где раки зимуют.

Тогда Горжин решил выручить их и, поймав взгляд контролёра и жандарма, направленный на Швейка, сказал им по-русски:

– Здесь я документы показать не могу, это секрет, политическая тайна. Пойдёмте в коридор… идите сюда, пожалуйста!

– Моя бумага прямо от царя, и подписи на ней всех министров, – сказал он серьёзно жандарму в коридоре, подавая ему большой, заботливо сложенный лист.

Тот его взял, открыл и, освещая лампочкой, вытянулся, словно стоял перед самим царём, и, начиная читать лист, взял под козырёк.

Горжин стоял спокойно и свободно, в противоположность статуе, которую из себя изобразил жандарм. Швейк разговаривал с кондуктором, стараясь выяснить, куда их везут, а Марек, обеспокоенный поведением жандарма, Горжина и контролёра, осматривавшего через плечо жандарма поданный лист, уставился на него взглядом, полным интереса и почтения, встал на носки и тоже стал смотреть на загадочный документ.

Потом побледнел от ужаса.

Это был прейскурант отеля «Чёрный конь» в Праге. На голубом поле вверху распростирал свои крылья большой литографированный орёл, а под ним в три столбца по-чешски, по-немецки и по-французски каллиграфическим почерком было написано, что в тот день из кухни этого отеля могут получить посетители.

И на эти три столбца, заполненных латинским шрифтом, с недоумением смотрел жандарм, который, наверное, никогда в жизни не мог предполагать, что указанные в прейскуранте блюда существовали на свете, и напрягал все свои способности, чтобы вникнуть в его содержание.

– Ей-Богу, не разберу, – вздохнул он наконец, вытирая рукавом вспотевший лоб.

– Удивительно написано. Не поймёшь, что стоит в паспорте.

Контролёр взял «паспорт» и посмотрел на пего тоже. Он водил пальцем от столбца к столбцу:

– Это по-чешски, это по-французски, а это по-английски, – бесстыдно пояснял Горжин, заметив, что контролёр тоже ничего прочесть не может, – Это наш паспорт, действительный для всех союзников. Мы – тайное дипломатическое и политическое посольство.

– А куда изволите ехать? – вежливо спросил жандарм.

– А вот, – весьма охотно показывал Горжин в прейскурант, – вот отсюда поедем сюда, а отсюда туда. Тут побываем, потом вернёмся в Петроград.

И, останавливаясь пальцем на отдельных строчках, он им читал вслух:

– Это по-английски и по-французски? – говорил контролёр жандарму, смотревшему на пленных, путешествующих с бумагой от самого премьер-министра.

– Я хорошо знаю слово «майонез» – это звучит по-французски.

– А где вы изволите жить? – продолжал он, смотря на Марека.

Тот покраснел, но, прежде чем собрался ответить, Горжин сказал:

– Не извольте быть любопытным. Мы по секретному делу. Государственный интерес. – И он пальцем указал на орла, который раскрывал крылья от чешской «Redkivicky» к французской «Radis».

– Позвольте вам ответить, – добавил Швейк, показывая прейскурант сам, – вот его фамилия, а вот ещё одна фамилия.

Швейк без колебания, очевидно заражённый дерзостью Горжина, прочёл:

После чего добавил по-чешски:

– Я надеюсь, господа, что вы тоже от всего этого ополоумели.

Жандарм очень осторожно сложил лист и, делая под козырёк, вернул его владельцу. Потом контролёр, когда ему кондуктор что-то шепнул, обратился к Горжину:

– Может, вам лучше будет ехать во втором классе? Я бы вам дал, само собой понятно, закрытое купе, чтобы вас никто не беспокоил.

Горжин молча уклонился, знаками отказываясь от этого предложения, и дал понять, что они желают ехать именно в этом вагоне. А Марек добавил, как бы желая разъяснить:

– Мы хотим все видеть и все слышать.

– Вы от охранки? – бледнея, шепнул контролёр, на что Швейк внушительно заявил:

– Ну да, мы от охраны. Мы как от охранной[6] пражской станции.

Они вернулись на свои места в вагон, где тем временем прошёл слух, что жандарм поймал трех опасных шпионов. Через некоторое время, однако, получилось другое сообщение, что, наоборот, в вагоне едут три крупных агента охранки, посланных царём для того, чтобы они подслушали, что говорит народ, что батюшка-царь хочет слышать голос русской земли, и это сообщение произвело обратное действие. В то время, пока жандарм смотрел их бумаги, люди льнули к ним даже из соседних вагонов, а теперь, наоборот, вагон стал постепенно пустеть, и в скором времени вокруг них не оказалось никого. И только в полдень пришла одна старуха, с плачем стала перед Швейком на колени и просила его, чтобы он вернул ей сына-студента, которого в начале войны полиция сослала в Иркутск. А когда он её уверил, что его ей пришлют обратно, в вагон вошёл какой-то пьяница, предлагая за пятьдесят рублей сделать покушение на губернатора, чтобы дать возможность полиции повесить двадцать студентов и рабочих, проповедующих пораженчество.

– Вам бы, голубчики, душа обошлась всего два с полтиной рубля! Если бы хотели, то могли бы повесить двадцать пять, тогда душа обошлась бы всего по два рубля, – считал пьяница.

Кончилось это тем, что Швейк дал ему по затылку, Горжин – по физиономии, а Марек ударил его коленом в зад. Все это пьяница принял с явным удовлетворением.

– Вот видно начальство, бить не жалеет. Вот видно, что голубчики прямо из Петрограда.

После этого к ним уж никто больше не приставал. На одной из станций Швейк принёс чаю и булок, они наелись, и Горжин снова вытащил из бокового кармана свой прейскурант.

– Что вам угодно, господа? Сегодня свежий гусь, заяц в сметане, жареная курица, начинённый голубь!

– Я бы предпочёл себе архиерейское место, – добавил Швейк, в то время как Марек проявил больше всего интереса к курице, а Горжин, пряча лист под рубашку, важно говорил:

– Верите ли, друзья, что в прошлом году этот лист спас мне жизнь? Он меня освободил от голодной смерти. Везли это нас в Сибирь и целую неделю не давали есть. Люди с голоду грызли берёзовую кору с полен, как зайцы. И я этот прейскурант читал целый день, я его читал с утра до вечера. Вначале мне от этого было плохо, у меня появлялись желудочные судороги, но потом, когда я его читал, то будто все это съел. Так было приятно…