— Способны ли вы совершить маленькое безрассудство? Как это было в юности, как в романтических сериалах?

— Что вы имеете ввиду?

— Мы сядем на самолёт и улетим. Прямо сейчас, далеко-далеко. Мы снимем номер в гостинице и будем репетировать а капелла, одни, под аккомпанемент тёплого южного моря…

— К сожалению, у меня… — Белугин похлопал по тому месту на груди, где у него, должно быть, лежал бумажник. — Вы знаете, сколь безобразно работает наша бухгалтерия…

— Расходы я беру на себя. Вам просто необходимо отдохнуть до понедельника, от этих сумасшедших перегрузок!

— Хм… Но у меня даже нет смены белья… одежды…

— Ах, возьмите мужнины тряпки. Решайтесь же, я умоляю, вам это сейчас так необходимо!..

— Ну, если вы настаиваете… пожалуй…

Через пару часов Орфей Игнатьевич и Розалия Львовна сидели в салоне комфортабельного авиалайнера и рассекали небесные просторы по направлению к юго-западу. В спортивной сумке, которая составляла весь их багаж, среди прочего, находился сотрудник Отдела репортёрских расследований газеты «Книжная правда» агент Мямлик. В спешке его захлопнули в мыльнице, приняв за кусок мыла, когда он полез туда за самогудами.

С рассветом авиалайнер приземлился на Кипре, и путешественники заняли не самый лучший номер в не самом лучшем отеле на побережье. Розалия Львовна, обладая безграничной душевной щедростью, была сильно прижимиста по мелочам.

На Кипре стояла невыносимая жара, градусов сорок. Кондиционер в номере не работал, и Орфей Игнатьевич сразу полез под душ. С водой, как оказалось, здесь тоже обстояло не лучшим образом: из всех своих дырочек душ одарил его только двумя тоненькими струйками.

Жадно подставив лицо под эти струйки, Орфей Игнатьевич нащупал мыльницу и достал из неё Мямлика. За время пути, в жаре и тряске, Мямлик принял в точности ту самую форму, в которой его стиснули — то есть, форму правильного, округлого куска мыла. Самогуды он успел обхватить ручками и ножками; вжавшись внутрь, они стали совершенно незаметны и защищены от доступа влаги.

Орфей Игнатьевич интенсивно водил по своему телу Мямликом и фыркал от удовольствия. Время от времени самогуды включались «под сурдинку», и тогда Белугин начинал притоптывать ногой и приятным голосом напевать знакомую мелодию без слов. Здесь, на Кипре, гусли упорно наигрывали одну и ту же музыкальную тему — «Сиртаки». В Москве их репертуар был абсолютно непредсказуем.

— А что это у вас за мыло, Розалия Львовна? — поинтересовался Орфей Игнатьевич, выходя из душа. — Почти совершенно не мылится, но при этом замечательно моет тело. Главное, что расходы при этом сводятся буквально к минимуму.

— Это, наверное, Федечки моего мыло, — отвечала Розалия Львовна. — Им всегда из Института здоровья присылают что-то особенное. Чтобы результаты показывали.

— Знаете, коллега, я теперь так замечательно себя чувствую, что тоже, кажется, покажу очень хорошие результаты.

Всю первую половину дня коллеги успешно репетировали дуэты, а после отправились на пляж. Однако не вынесли жары и вернулись. Белугин до вечера спал, похрапывая разинутым ртом, а если просыпался, освежался под душем, нахваливая экономичное мыло. Розалия Львовна, откинувшись в кресле, дремала или обмахивала себя дамским журналом.

Ночью в воздухе повисла такая тяжёлая и липкая духота, что спать стало совершенно невозможно. Дождавшись первых лучей солнца, путешественники поменяли себе обратные билеты и поехали в аэропорт.

В два часа дня они приземлились в Шереметьево, а в три подкатили к дому.

— Здравствуйте, Варвара Степановна, — поздоровалась с консьержкой Соловьёва.

— Здравствуйте! — расплылась та в сладенькой улыбке. — Здравствуйте-здравствуйте, — повторила она уже совсем по-другому, злобно глядя вслед поднимавшейся к лифту парочке. — Что б он прибил вас сейчас обоих, развратники…

И Варвара Степановна потянулась к телефону.

— Какое интересное лицо у этой дамы внизу, — сказал Белугин в кабине лифта. — Глаза такие особенные, как у ведьмы. Наверное, в молодости сводила с ума мужчин.

— Это вы про нашу консьержку? Да, действительно, сводила в каком-то смысле. И не только мужчин. Она работала гипнотизёршей в цирке. Может быть, вы даже помните — по всему городу были такие афиши: АТТРАКЦИОН «УДАВ И КРОЛИКИ». Она смотрела, а все делали, что она хотела — кто лаял по-собачьи, а кто вдруг по-французски начинал лопотать или на фортепьяно…

В этот момент в сумке началась отчаянная возня, а самогуды многозначительно сыграли бетховенское «та-да-да-да-а-а». Но из-за громкого гудения лифта никто ничего не расслышал.

— Вот как? — удивился Белугин. — Хотел бы и я обладать такими способностями. Тоже, знаете ли, в некотором роде… гипнотизировать.

— Но ведь вы, дорогуша, и без того ими почти обладаете… — голос у Розалии Львовны сделался грудным, она обняла своего кумира и неожиданно впилась в него губами.

— Не надо… — зашептал тот испуганно. — Могут увидеть, сейчас откроются двери…

И двери открылись.

А на площадке стоял муж Розалии Львовны, чемпион города по поднятию штанги.

— Федя? — беззвучно пискнула певица. От испуга она разом потеряла свой голос.

— А это кто? — вопросил Федя пароходной трубой. — И почему он в моих шортах?!

Орфей Игнатьевич всхрипнул и потерял сознание.

Известий от Мямлика не поступило, и редактор начал оперативное совещание без него.

— Товарищи, — заговорил он с печалью в голосе, — мы провели большую работу и ничего не добились. Единственную реальную улику в этом деле раздобыли не мы, а сотрудники милиции. Я имею ввиду изъятое у электрика Фазы колечко и опознанное генералом Бульбой как принадлежащее его супруге. Однако я полагаю, что Фаза к квартирным кражам непричастен. Каким же образом колечко попало к нему в карман? Товарищ Шустрик, давайте внимательно посмотрим видеозапись вашего наблюдения за объектом с самого начала…

Шустрик обрадовано кивнул, воткнул себе в живот штекер, и на экране редакторского компьютера появилось изображение.

Вот Фаза вышел из лифта, сбежал по ступенькам, облокотился о стойку консьержки и затянул разговор. «…Прибедняется! Пенсия будто бы маленькая, а у самой Крамской на стене висит в подлиннике. — Музею! Да будто бы у нас в музеях картин мало! — Говорит, что в квартире такую ценную вещь хранить опасается. — Давайте я вам воротник поправлю…»

— Стоп!! — крикнули разом Мурзилка и Буквоедов. — Назад! Медленно — последнюю — фразу. На её руку смотрите!..

Шустрик послушно вернул изображение и пустил его снова, в замедленном воспроизведении. Теперь и он тоже отчётливо увидел, как из пальцев Варвары Степановны — в тот момент, когда она умильно смотрела в глаза электрика и поправляла ему воротник — выскользнуло колечко с камешком.

Буквоедов победоносно откинулся в кресле и снял очки.

— А это ещё не всё… — послышался снизу знакомый голос.

На полу, в дверях кабинета, стоял Мямлик. Он ещё не окончательно принял свою естественную форму и в общих чертах смахивал на бывший в употреблении кусок мыла.

Наступил вечер, консьержка Варвара Степановна зажгла на своём посту лампу с зелёным абажуром. Она делала вид, что листает газету, а на самом деле косила глазами в сторону улицы, будто паук, поджидающий добычу в своей засаде.

И вот на пороге появилась пенсионерка Чумичкина из сорок пятой квартиры. Консьержка встала и подалась вперёд.

— Прогулялись, Прасковья Ниловна? — залебезила она с улыбочкой. — Булочки, хлебушка купили?..

— Купила, купила, Варвара Степановна, — отвечала пенсионерка. — Спокойной ночи вам отдежурить.

— Одну минуточку, Прасковья Ниловна, а вот посмотрите, что это мне в глаз вот сюда попало…