— Я пошёл бы, — сказал Суслик, — да боюсь далеко отходить, свою потеряю.

Зовут Хому к себе жить и старина Ёж, и Заяц-толстун, и лучший друг Суслик.

— Спасибо большое, — не соглашается Хома.

Уговорили его всё-таки.

Стал Хома у Суслика жить. Пожил немного и ушёл.

— Извини, Суслик. Ты носом во сне свистишь. Заснуть не могу.

И от Зайца-толстуна ушел.

— Ты по ночам от страха трясёшься, — сказал, — будоражишь.

И от старины Ежа ушел. Он колючий.

Долго Хома свою нору искал…

Широкие поля проходил, бурные реки переплывал — нет его норы. Словно сквозь землю провалилась.

На лугу ночевал, мягкая трава ему под бок стелилась.

В дремучем лесу спал, могучие дубы его ветвями накрывали.

Громкую тишину слушал, тихие звоны… В догонялки с ветрами, ветерками, юркими сквознячками играл.

Прозрачные ключи-родники водой поили. А еды вокруг, зёрен всяких! Семена летучие, бывает, сами ночью в рот летят, только раскрой и жди!

Лежал как-то Хома, пригорюнившись, на копне. Сложил ладошки под голову и на небо смотрел, где звёзды, улыбаясь, мигали.

Вдруг чувствует, что копна будто бы оседает. И загадочные звуки слышатся: хрум-хрум-хрум…

Не успел Хома опомниться, как внизу оказался.

Стоит над ним кто-то болыпой-преболыпой на длинных ногах, последнюю охапку сена жует. А на голове рога огромные, ветвистые, точно два сухих дерева.

Испугался Хома:

— Ты кто?

— Я Лось Сохатый, — пробасил незнакомец, — а ты кто?

— Я Хома-хомяк, — пискнул Хома. — Я свою нору ищу. Никак найти не могу. Потерял.

— Где же ты жил?

— А я везде жил, — ответил Хома. — У Зайца, у Ежа, у Суслика. И в лесу, и на лугу, и в поле…

— А сейчас ты что делал? ^

— Я на копне лежал и на небо смотрел, там звёзды мигают, ^ заулыбался Хома.

— А у меня такого не было, — с завистью сказал Сохатый. — Ну, прощай.

— Постой, — остановил его Хома. — А где твоя нора?

— А зачем она мне? — покачал рогами Сохатый. — Мне она не нужна. Мне без норы просторней.

Долго слушал Хома, как затихают тяжелые шаги Сохатого. И снова взглянул на небо, где мигали звёзды.

— Нашё-ё-ёл! — внезапно закричал Хома.

Вот уже сколько дней и ночей искал Хома свой дом, свою нору. Солнце светило Хоме и Луна. Не мог найти. А тут — нашёл!..

Дом был большой, просторный. С высокой крышей неба и распахнутыми настежь стенами. В этом доме было всё: Солнце и Луна, земля и вода, трава и деревья…

— Нашё-ё-ёл!

Вернулся Хома из дальних странствий, стал Суслику хвастаться:

— Весь мир — моя нора. Вот это всё — наш дом, — и широко повёл лапой. — И поле, и роща, и всё, что за ней.

— Уж слишком он большой, — испугался Суслик. — В нём заблудиться можно, да и съесть могут. Давай лучше маленькую нору тебе выкопаем?

Подумал Хома. Посмотрел по сторонам. И согласился.

— Давай. Лишняя нора не помешает.

Так он вернулся и стал жить дальше.

В новой норе, рядом с лучшим другом Сусликом.

Пожалел как-то Хома бедолагу Муравья. Его на утлой щепке по ручью несло и крутило. Протянул Хома прутик, и Муравей вмиг на берег перебрался.

Крупный такой Муравей, хоть и маленький. Не местный: коричневый, а не чёрный. Издалека приплыл. Потом уж Хома узнал: его дождём в ручей смыло.

— Спасибо, — пропищал Муравей. — Спасибо огромное!

— Пустяки, — отмахнулся Хома. — Большое дело?!

— Большое, — упорствовал Муравей, — хоть ты и маленького спас.

Заспорили, большое или небольшое это дело.

Тут на берегу Суслик появился. То ли прогуливался, то ли просто попить пришёл. Скорее всего, всё вместе: прогулялся к ручью попить.

Выслушал он солидно спорщиков и, не раздумывая, рассудил:

— Ты, Хома, большое дело сделал.

— Кто прав! — обрадовался Муравей.

— Но ты, мураш, прав только наполовину. Хома большое дело сделал, потому что он большой. Ну, по сравненью с тобой. А вот ты не должен был «огромное спасибо» говорить, потому что ты мал. Значит, и «спасибо» от тебя, мураша, может быть только маленьким.

Озадачился Муравей. Да ведь и правда: разве может он, крошка-мураш, хоть когда-нибудь чем-то большим, значительным своего спасителя отблагодарить!..

Хоме после таких слов стало так приятно, что он и дальше решил быть великодушным и благородным. Порасспросил он Муравья, узнал, что его муравейник очень далеко отсюда, и пригласил к себе в нору пожить, сил набраться перед дальней дорогой.

— А хочешь, вообще у меня живи, — вконец расщедрился Хома, — места у меня много, а ты — маленький, не стеснишь.

— Спасибо огро… Маленькое, — спохватился Муравей. — Поживу. Но только до холодов. Зимовать мы только в муравейнике можем.

И стал он в норе у Хомы жить. Ямку там себе в углу сделал, а Хома рядом с ней заботливо светящуюся гнилушку положил, чтобы ненароком на гостя в темноте не наступить.

Суслик осуждал Хому за такую странную доброту:

— Зачем он тебе? Никакой от него пользы. Как от Козла — молока, а от Ежа — перьев!

— Отстань, — бурчал Хома.

— Если тебе самому неудобно мураша вытурить, — предлагал Суслик, — пусть ко мне жить перейдёт. Я не ты, я его тут же выставлю! И ты будешь ни при чём.

— Не стыдно тебе такое говорить? — укорил его Хома.

— He-а. А хочешь, я ради тебя, так и быть, могу как-нибудь вечерком сладко зевнуть и случайно его… проглотить, — бубнил своё Суслик, — хоть он, наверно, и кислый.

Хома наотрез отказался. Чего вздумал!

Но, увы, и сам он теперь жалел, что расщедрился, пустив Муравья к себе жить. Так уж вышло. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Особенно того воробья, который уже вылетел!

Понятно, Муравей не очень-то ему мешал. Но вдвоём жить — это тебе всё-таки не одному. Не так вольготно. Вот хотя бы храпеть нельзя, маленький гость оглохнуть запросто может. Или — под ноги надо постоянно смотреть, когда домой возвращаешься. Вдруг Муравей с прогулки, или там с охоты своей, тоже домой топает. Опять же — ты спать хочешь, а твой гость длинный рассказ заведёт про то, как он на Муравьиного льва охотился. Тут Суслик кое в чём прав — пользы от Муравья никакой. Одни неудобства.

Если бы хоть кто-то восхищался его, Хомы, поступком, тогда можно было бы и потерпеть. Так нет, тот же Суслик каждый день насмехается: «Как от Козла — молока, как от Ежа — перьев, как от Вороны — сыра!». Легко ему говорить, он один живёт, в ус не дует.

Хома ему так однажды и сказал:

— Хорошо тебе, живёшь — в ус не дуешь!

Напыжился Суслик:

— Ага! Хорошо. Не дую. Не то что ты.

— Ладно, — обиделся Хома. — А почему не дуешь?

— Куда? — оторопел Суслик.

— В ус!

— Потому что живу хорошо, — нашёлся Суслик.

— Если хорошо живут, то обязательно в усы дуют. Вот так: пф, пф! — заносчиво подул Хома в свои усы, влево и вправо.

Суслик потерянно молчал. А потом:

— Я дую, дую! Пф, пф!!

— А раз дуешь, значит, тоже плохо живёшь. Кто хорошо живёт, тот в ус не дует, — вконец запутал его Хома. — Так-то!

Приструнил он Суслика, окоротил, да легче от этого жить не стало. Всё время одна и та же мысль гложет: «Вдвоём в одной норе живём, а Суслик-то один — в одной! Скорей бы зима подходила, Муравей обещался лишь до холодов задержаться».

Но того никто не подозревал, что приближалась беда. Лиса и Волк — они вновь к ним в рощу вернулись — давно зарились на Хому и Суслика. На Хому даже больше, он толще. Да уж очень и Хома и Суслик осторожные были. Всегда начеку! Вот и придумала Лиса для них хитрую ловушку. Она предложила Волку поймать их… на удочку. Умная она, Лиса. Недаром её дразнят — Рыжая!