– Иди, – милостиво разрешил понтифекс.

– Варрон, – сар заглянул в блеклые и печальные глаза ликкийца. – Если осмелишься приехать в курию, дай своим противникам решительный бой. Пусть твое имя вымарают из хроник, но слова никогда не позабудут.

– Спасибо за наставление, – улыбнулся взысканец. – Жаль, что я не так отчаянно храбр, как ваш сын.

– Он просто умелый притворщик! – рассмеялся Макрин. – Нет, он – самый искусный притворщик из всех, с какими мне доводилось встречаться!

Небо в западных предгорьях Ликкии отличалось невероятной глубиной: словно кто-то неведомый опрокинул гигантское блюдо с выстланным бархатом дном и, залюбовавшись, оставил его лежать над бесчисленными хребтами и каменистыми грядами. В летние ночи на антрацитовом небосводе вспыхивали алмазные россыпи звезд, чуть прикрытых полупрозрачными шлейфами облаков, и все это великолепие сияло и искрилось до рассвета.

Загородные виллы местной знати теснились на пологих склонах. Рядом протекала узкая и бурная река, обрамленная каменистыми берегами, поросшими молодым орешником. Когда над водой поднимался туман, казалось, будто она живая и силится согреть теплым дыханием молчаливые серые скалы. Журчание и всплески звонких, певучих родников после дождей сливались в долгую, похожую на птичью, трель.

В бодрящем и одновременно опьяняющем воздухе кружили мириады сверчков, а ветер, гуляя среди равнин и взгорий, насыщался едва уловимыми запахами лиственного леса и сбегал в луга с тихим посвистом.

Обложенный подушками Лукас не мог в полной мере насладиться величием и таинством поздней ночи. Он смотрел на изломанные силуэты горных хребтов через небольшое окно спальни. Рано поседевший мужчина, с узким, мертвенно-бледным недужным лицом беззвучно плакал, то упираясь ладонями в край постели, то нервно теребя шерстяное покрывало.

Старший из племянников Клавдия привык прятать свою боль от близких, но в предутренний час, оставаясь наедине с собственной немощью, иногда давал волю эмоциям. Лукас мечтал только об одном – встать с опостылевшего ложа и подойти к окну. От заветной цели мужчину отделяло смешное расстояние – семь шагов, не больше. Он не мог сделать ни одного. Неудачное падение с лошади навсегда лишило нобиля возможности самостоятельно передвигаться.

Он уже знал и о смерти дяди, и о созыве Большого государственного Совета, и о шансе побороться за венец зесара. Мысли Лукаса все чаще уносили его в прошлое… Однажды, будучи ребенком, он вместе с матерью посетил Рон-Руан и решил более никогда не возвращаться туда. Нечто темное и страшное таилось в закоулках дворца, мрачные тени ползали по улицам города, а люди делали вид, словно не замечают их.

Насквозь лживый и лицемерный Клавдий произвел на племянника неприятное впечатление. Лукас не искал его расположения, не просил о благах для своей семьи, и даже усомнился в родстве с этим страшным человеком.

Мучаясь бессонницей и размышляя о былом, седовласый мужчина приходил к одному и тому же выводу: каждый, стремясь обладать чем-либо, невольно открывает для окружающих свою уязвимую сторону; слепой мечтает о зрении, безногий – о возможности ходить, и только мерзкий негодяй способен сделать самоцелью безграничную власть над другими людьми.

Племянник Клавдия понимал, что избрание нового правителя неизбежно, как восход солнца, однако человеку порядочному, честному и великодушному Лукас не посоветовал бы даже прикасаться к золотому венцу. На нем словно лежало вековое проклятье, превращающее Владык в бездушных чудовищ.

Искалеченный телесно нобиль боялся пострадать еще и нравственно. Он хотел прожить отведенные годы достойно, сохранив в себе человека. Увы, мужчина даже не догадывался, что срок его земной жизни почти истек.

В северной части дома раздался странный шум, похожий на звук борьбы. Что-то упало в обеденном зале, вероятно, мраморная ваза, и раскололась с характерным грохотом. Послышались быстрые тяжелые шаги, не свойственные обутым в мягкие сандалии рабам. За стеной проснулась мать Лукаса и громко окликнула свою невольницу. Через миг калека услышал полный ужаса женский визг. Пожилая хозяйка дома отчаянно взывала о спасении.

Племянник Клавдия рывком сбросил покрывало на пол. Личный раб, дремавший в смежном помещении и разбуженный криками, вскочив с соломенной циновки, поспешил к господину, но не успел – вопль невольника резко оборвался и сменился протяжным, полным боли стоном.

Лукас безуспешно пытался опереться на руки, но они оказались слишком слабы. Дверь спальни распахнулась. Племянник зесара увидел человека в темных одеждах, державшего длинный кинжал.

– Кто ты?! – дрожащим голосом спросил калека. – Зачем сюда явился?!

Незнакомец приближался. Его лицо нельзя было разобрать: нижнюю половину скрывал повязанный до самых глаз платок, а лоб – темная, густая челка. Обнаженное лезвие в свете жаровен напоминало продолговатый, красный от крови кусок льда.

– Что тебе нужно?! – Лукас в отчаянье попробовал схватить склонившегося над ним чужака за одежду.

– Отрезать Нить… – хрипло ответил убийца, вонзая кинжал точно в сердце калеки.

Прошло семь дней после похорон Клавдия. Из-за начавшихся ливней новобранцев отправили заниматься в базилики, раздав указания и поручения каждой коллегии. Царевич Сефу и его соратники уселись в углу, справа от кафедры, расстелив перед собой начерченную на папирусе карту военных маневров. Задание декуриона Кальда заключалось в том, чтобы расположить войска наилучшим образом и объяснить предполагаемый порядок ведения боя. Когда наставник на время покинул молодых людей, они приступили к обсуждению.

– Нас про это можете даже не спрашивать, – зевнув, объявил Мэйо и приобнял за плечо рыжего алпиррца Плато. – Мы хороши в драке, а не в стратегиях.

– У меня есть пара идей, но хочу сперва выслушать остальных, – сказал Сокол, задумчиво потирая переносицу. – Юба, начни ты.

– Смиренно исполняю, Немеркнущий, – мулат говорил одновременно и с эбиссинским, и с афарским акцентом, но достаточно внятно, даже чуть резковато. – Здесь начертаны холмы, которые разрушат строй. Я обошел бы их справа, ударив во фланг неприятеля и послав конницу навязать бой с шеренгами его пехоты.

– Если бы я ехал в голубой военной короне, возглавляя войско, то ты не получил бы за сражение «Золотой похвалы»[11], – глаза Сефу сверкнули азартом. – Проследовав сюда, армия окажется в низине, а вражеские застрельщики займут наиболее удобные позиции. Будь впереди рвы, и этот котел станет смертельной ловушкой.

– Маневру слева мешает река. Видите, ее северный приток, который соединен с главным руслом обводным каналом? – младший из близнецов-итхальцев Ринат провел ногтем по синей полоске на папирусе. – Я читал о полководце Яхмосе, награжденном тремя «Золотыми львами» и пятью «Золотыми мухами», который пересадил часть войска на лодки, прикрытые подобиями виней[12] – навесами, собранными из досок, виноградной лозы и сырых воловьих шкур. Ночью он подкрался к неприятелю, атаковав внезапно и сокрушительно.

– Любопытная мысль! – воскликнул Мэйо. – Я сплавал бы на такой лодчонке по Инте к тому месту, где купается прекрасная Ифиноя…

Удивление, написанное на лице Юбы, было столь глубоким и искренним, что поморец осекся на полуслове.

– Тебе нравится моя сестра? – спокойным тоном поинтересовался царевич.

Сын Макрина ловко изобразил в голосе пылкую страсть:

– О, драгоценный покровитель, я не совру ни единым словом, когда скажу, что она нравится мне гораздо больше, чем все твои хранимые Тином братья!

– Ты даже не знаешь, как она выглядит, – улыбнулся Сокол.

– Шея тонкая, будто у серны, – нагло ответил Мэйо. – Лицо, осененное добродетелью. Теплота взгляда сравнима с благодатными лучами, что посылает небо в погожий весенний день.

– Выдумщик! – отмахнулся Сефу.

– Проныра! – фыркнул мулат. – Он случайно увидел портрет Ифинои, написанный Фокусом в подарок вашему дяде.