Хмурый Сефу уверенно приблизился к Мэйо и встал у его плеча. Глядя вдаль с грустью и волчьей злобой, поморец о чем-то напряженно раздумывал.

– Я искренне сочувствую твоему горю, – негромко сказал царевич.

Сын Макрина отрешенно кивнул.

– Мне жаль павшего коня, – продолжил эбиссинец. – Его уже не вернуть и скорбь терзает твое сердце. Но если сейчас умрет этот раб, не будет ли завтра во сто крат больнее?

Мэйо посмотрел на посла так, словно только что очнулся от долгого сна и еще не совсем понимал, где находится.

– Пощади его, – в голосе Сефу мелькнули властные нотки.

Поморец сделал вид, что не услышал слова царевича.

– Эта вещь дорога тебе, – мягко промолвил наследник Именанда. – И не пытайся укрыться под капюшоном молчания. Горе одинаково сушит лица умных и дураков, храбрецов и трусов, гордых людей и ничтожных рабов.

– Совершивший проступок должен помнить о неотвратимости наказания.

– Пусть его страшится тот, кто имеет злой умысел. Прочие всегда могут уповать на заступничество Богов. В этом и состоит подлинная справедливость.

– Будь в мире хотя бы тень справедливости, – поморец на мгновение прижал кулак к губам, – такого никогда бы ни случилось.

Он сомневался, что поступает правильно, но все же обреченно махнул рукой надсмотрщику. Едва живой геллиец в последний раз ощутил жгучее прикосновение бича, а затем услышал из уст кнутобойцы долгожданное слово: «Милосердие!»

За ужином Мэйо с безучастным видом ковырялся в тарелке и прихлебывал вино, не чувствуя вкуса. Ни музыка, ни щебетанье рабынь, присланных Читемо для увеселения поморца, не могли избавить юношу от тревожных мыслей. Гнев угас, но смутное беспокойство точило душу, словно червь яблоко. Нобиль знал, что закон на его стороне, ведь Нереус добровольно раскаялся в злодеянии, следовательно – был прямо или косвенно виновен в гибели Альтана. Между тем такое оправдание не помогало заглушить болезненные уколы совести. Наследник Дома Морган даже врагам никогда всерьез не желал смерти, а тут захотел погубить самого близкого друга.

Находясь под гнетом мрачных раздумий, юноша жестом позвал Элиэну, расставлявшую кубки на маленьком столике. Когда пожилая рабыня приблизилась, Мэйо спросил хриплым, полным тревоги голосом:

– Как там Нереус?

Женщина ответила с опаской:

– Еще дышит, господин.

– Что значит «еще»? – лицо Мэйо ожесточилось, скулы напряглись.

– Его раны глубоки и кровоточат.

– Так пошлите за врачом. Немедленно!

Поддавшись внезапной вспышке ярости, поморец вскочил с клинии и опрокинул стол, повергнув невольниц в ужас. Музыка и голоса смолкли. В абсолютной тишине раздались тяжелые шаги.

Читемо вел Хремета, облаченного в светлые жреческие одежды. За пожилым эбиссинцем следовали ученики и рабы.

– Что вам угодно? – сухо поинтересовался Мэйо, отвернувшись от гостей и глядя поверх невольников, спешно убирающих с пола разбросанные кушанья.

Врач сложил ладони пирамидой. От улыбки часть морщин на его лице разгладилась:

– Повелевающий Водами Инты, благословенный Сопту-хранителем, приказал реке жизни нести мою лодку в эту заводь, дабы я смог врачевать раны молодого животного, принадлежащего его нуну.

Мэйо потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное:

– Мне говорили, ты не лечишь рабов.

– Если Немеркнущий пожелает исцелить сухое древо, все лекари пустыни отложат инструменты и возьмутся за кувшины с водой.

Юноша хмуро кивнул. Он был приятно удивлен, что царевич Сефу смог встать выше предрассудков и проявить дружескую заботу не только на словах, но и на деле.

– Я благодарен Солнцеликому Владыке, – горячо сказал молодой нобиль. – Читемо, отведи уважаемого Хремета к Нереусу.

– Как угодно, господин, – вольноотпущенник замялся. – Ваш отец скоро прибудет сюда. Желаете переодеться в белое?

– Да, – решительно ответил Мэйо. – Я хочу принести жертву Асглэппе и попросить о скорейшем исцелении моего раба.

– Элиэна подготовит молельную комнату, – пообещал Читемо.

Юный поморец выбрал тогу с синей каймой и перевязал ее широкой поясной лентой, как было принято среди его соотечественников. Элиэна украсила волосы нобиля серебряной диадемой. Затем рабыня надела на запястья Всадника спиралевидные браслеты с головами черных морских драконов и отвела Мэйо в молельную комнату.

Читая по памяти древние тексты, он медленно обошел полукруглое помещение, останавливаясь возле каждой жаровни, статуи и раскрашенной маски. Невольница держала поднос с зерном, благовониями и фруктами. Молодой человек брал горстями пшеницу, чтобы щедро поделиться ей с богами. Не забывал он и хранителей Дома, и духов предков, и личных гениев – успокаивая злого, подбадривая доброго. Согласно бытовавшим поверьям, первому причитались крупинки соли, черепки, блестящие камушки; второму – лепестки фиалок, смоченный в вине хлеб и сладости.

В ожидании отца Мэйо много размышлял, готовясь к разговору с ним, но когда Макрин наконец приехал, все речи вылетели из головы юноши. Он прижался к родителю, будто онемев и долго не мог справиться с нахлынувшим чувством беспомощности.

– Мне хорошо известно, каково это: потерять любимую лошадь, – вздохнул сар. – Альтана похоронят со всеми почестями. Ты уже решил, как поступишь с негодным рабом?

– Да, – Всадник чуть отстранился, чтобы утомленный дорогой отец мог занять мраморный солиум[4].

– Если подлечить его и продать на галеры, можно возместить часть убытков, – заметил Макрин, усаживаясь поудобнее и ставя ноги на деревянную скамеечку.

Мэйо плюхнулся рядом, да так, что тисовый стул с полукруглой спинкой издал громкий и противный скрип:

– Чужая рука кинула в сено ядовитую траву. Нереус не виноват.

– Этот мальчишка расцелован Богами, – съязвил пожилой нобиль. – Ты защищаешь его с горячностью волчицы, у которой забирают любимого щенка. И если подобной странности еще можно найти объяснение, то как понимать поступок седьмого царевича Земли и Неба, посылающего лучшего лекаря столицы врачевать раны грязного скота?

– У моего покровителя щедрое и доброе сердце.

– В таком случае, следовало попросить эбиссинца о чем-то более полезном. Ты видишь, что творится вокруг? Наш Дом на пороге разорения. Длительное безвластие грозит обернуться голодом и народными восстаниями. Неро и Фирм стягивают в Итхаль легионы, чтобы утихомирить взбудораженных паукопоклонниками рабов. Фостус отрекся от венца и мерило вот-вот достанется Варрону. Твоей жизни угрожает смертельная опасность…

– Я знаю, как все исправить.

Макрин недоверчиво поморщился:

– Действительно?

– Отец, ты должен навестить Фостуса и убедить принять венец. Взамен Сефу даст нам деньги, зерно и свою защиту.

– Его покровительство – лишь удобная видимость. Вы так и не стали по-настоящему близки. Думаешь, мне ничего неизвестно о твоих заигрываниях со свояченицей Неро?

– При чем тут мои отношения с Хонорой? – Мэйо напряженно потер висок. – Царевич считает меня нуном, «братом по воде». Это гораздо почетнее, чем положение опекаемого. Мы – наследники первичного моря, правая длань которого пресная, а левая – соленая.

– Отрадно слышать о таком уважении к истории нашего и эбиссинского народов, – мягко улыбнулся Макрин, – но именоваться братьями и быть ими – все-таки разные вещи.

– Сефу спас Нереуса, вовремя остановил меня, – юноша сглотнул комок горечи. – Мы с царевичем не посчитали нужным соединять тела низменной страстью, а сделали нечто более достойное: связали души высокой клятвой. Теперь мы пойдем вместе, до ворот царства Мерта. Я так решил. И мой раб получит должный уход, а затем – свободу, потому что этого желает его хозяин. Можешь осудить меня и даже побить, но не изменишь предначертанного.

Градоначальник соединил пальцы в замок и долго смотрел на сына, а затем сказал с нескрываемой гордостью:

– Ты стал мужчиной, Мэйо, и наконец понял, что крепость духа защищает от порицаний лучше, чем материнский подол. Никогда не снимай с себя ответственности за сказанное или содеянное. Чти ум и благородство своими главными украшениями. Будь честен с собой и другими. Сколько бы ни выпало ударов, стерпи их, не уронив достоинства. Я рад, что ты обрел в лице Сефу друга и единомышленника. Оставайтесь верными своей клятве с первого дня и до последнего.