Мать вошла неслышно, словно облако, и встала позади меня. В тот момент в ней было что-то нереальное.

— Помнишь, однажды я тебе сказала, что ты навсегда запомнишь свою первую форменную футболку? — шепотом спросила она.

— Как я выгляжу?

— Будь я вдвое моложе, я бы стала к тебе клеиться, — призналась мать.

— Мама, не говори таких неприличных вещей, — оторопел я, заливаясь краской.

— Но это правда. Ты смотришься гораздо привлекательнее, чем твой отец в свои лучшие дни.

— Я все слышал, — крикнул из гостиной отец. — И это — наглая ложь.

Выпускная церемония проходила в спортивном зале школы. Под звуки «Выпускного марша» [161]мы вплывали парами через парадные двери. Приветствие от имени выпускников произносила моя сестра. Когда объявили ее имя, мать, дед и бабушка поднялись со своих мест и стоя приветствовали Саванну, пока она шла к подиуму. Отец уже находился там, собираясь заснять для потомков исторический момент. Выступление Саванна начала так:

— Мы росли под музыку рек, безыскусную и бескорыстную. Мы проводили свое детство в волшебных красотах самого прекрасного из городов прибрежных низин Каролины.

Яркая впечатляющая речь Саванны была насыщена образами, знакомыми каждому из нас. По сути, то было ее первым поэтическим чтением на публике. Сестра наслаждалась словами, любовалась ими, как павлин любуется своим разноцветным хвостом, и не стеснялась выставлять это напоказ. Саванна обладала несомненной гениальностью по части написания подобных текстов. Она за всех нас прощалась с миром, который мы оставляли за спиной, и делала это в присущей ей необычной запоминающейся манере.

Затем школьный инспектор Морган Рэндел вручил каждому из нас аттестат и пожелал успехов во взрослой жизни. В зале было жарко; потеющие зрители награждали нас скромными аплодисментами. Когда за своим аттестатом поднялся Бенджи Вашингтон, по верхним рядам пронесся шепот. Выпускники же встали и устроили ему овацию. Мы хлопали Бенджи, пока он принимал аттестат из рук мистера Рэндела, и потом, когда он все с тем же достоинством одиночки пересекал подиум и возвращался на свое место. Такая реакция удивила и смутила чернокожего парня. Я взглянул туда, где сидели его родители. Мать Бенджи уткнулась в плечо мужа, искренне радуясь, что суровое испытание для ее сына, зовущееся интегрированным обучением, теперь позади. «А ведь это история, — думал я, вместе с другими приветствуя Бенджи. — Это перемены в жизни Юга, это мужество, какое я едва ли когда-нибудь увижу. Вряд ли во мне снова вспыхнет это яркое пламя преклонения перед идеалом…» Когда Бенджи приблизился к своему месту, наши аплодисменты стали еще громче. Сколько таких бенджи вашингтонов получают сегодня аттестаты в школах американского Юга? Сколько их, черных сынов и дочерей, созданных «по образу и подобию», испытывали свои силы во враждебной среде белых парней и девчонок, которых с детства учили любить Иисуса и всем сердцем ненавидеть ниггеров?

Церемония окончилась. Под музыку мы покинули душный зал и вышли в зной июньского вечера. Я был насквозь мокрым; вопреки всем уговорам, я надел под церемониальную мантию свою новенькую форменную футболку.

Полночь. Торжества выпускного вечера позади. Мы втроем сидим на деревянном мосту, связывающем наш остров с континентальной частью Соединенных Штатов. В волнах дрожит бледный диск луны. Над нашими головами куда-то движутся звезды и созвездия, попутно отражаясь в зеркале воды. По обеим сторонам болотные берега с растительным сладострастием вбирают в себя прилив. В воздухе разлито древнее благоухание природного вожделения и обновления. Людям, попавшим сюда из других мест, запах низинных болот кажется отвратительным, но для тех, кто здесь родился, он подобен благовониям. Наши ноздри раздуваются, вдыхая запах родины — терпкий и резкий. Невысокие пальмы обрамляют многочисленные полуострова. Рукава рек дробятся на мелкие протоки — совсем как кровеносные сосуды. Почти на самой поверхности воды, словно диковинная птица из кошмарного сна, плавает электрический скат. С острова подул ветер, принеся с собой ароматы шалфея, жимолости и жасмина. На какое-то время островные запахи забивают болотные, затем слабеют. Нос пощипывает, словно в воздухе разлит уксус, но в следующее мгновение он улавливает пряный дурман гвоздичного дерева.

Саванна сидит посередине, красивая и хрупкая. Одной рукой я обнимаю ее за плечи, а другой едва дотягиваюсь до могучей шеи Люка. В руках у брата — бурбон «Дикая индюшка». Он делает глоток и передает бутылку нам. Напиток этот стоит недешево, но Люк потратился, поскольку название напомнило ему, как зимой, по утрам, он охотился на диких индюшек.

— Вот и все, — вздохнула Саванна. — Что все это значило?

— Что нужно было просто перетерпеть и дождаться конца, — подхватил Люк.

— Не так уж было и плохо, — возразил я, поддавшись расслабляющему действию алкоголя. — Могу поспорить, потом мы будем вспоминать это время как лучшее в жизни.

— Этот ужас? — удивилась Саванна.

— Сестричка, не начинай. Взгляни на светлую сторону. Тебя всегда циклит на мрачностях. — Я передал Саванне бутылку. — Вокруг голубые небеса, а ты начинаешь кричать об урагане.

— Я реалистка, — заявила Саванна, пихнув меня локтем в живот. — А ты жалкий романтический тупица. По-моему, из всех, кого я знаю, только тебе нравилось учиться.

— И это делает меня мерзким человеком в глазах моей сестры?

— Я всегда буду относиться с недоверием к тем, кто любил школу, — продолжала Саванна, игнорируя мой вопрос. — Даже к тем, кто просто терпел школу. А уж если я почувствую, что кто-то играл в футбольной команде старшеклассников, то с таким человеком и говорить не стану.

— Я играл в футбольной команде старшеклассников, — напомнил я, задетый безапелляционными утверждениями сестры.

— Беру свои слова обратно, — засмеялась Саванна, запрокинув голову.

— Не понимаю твоей ненависти к школе. Ты же хорошо успевала. Возглавляла группу поддержки. И прощальную речь произносила. Ты была секретарем класса, а когда голосовали за самый лучший характер, набрала большинство голосов.

— Лучший характер! — крикнула Саванна, размахивая бутылкой. — Но каких усилий стоило мне это звание. Особенно если учесть, что людей с характером у нас можно было пересчитать по пальцам, как и настоящих личностей.

— У меня великолепный характер, — заметил я. — И я личность.

— У тебя великолепные передачи на поле. Но мир ты явно своей личностью не освещаешь.

— Да, Том, — подыграл сестре Люк. — Не дорос ты до того, чтобы называться полноценным дерьмом.

— Послушай, Саванна, что это за громадина торчит слева от тебя? — поинтересовался я, сдавливая шею Люка. — Для человека он слишком большой, для гиппопотама — слишком молчаливый. А теперь посмей сказать, что мои слова не обладают глубоким смыслом. Или ты еще сомневаешься, что твой брат — личность мирового уровня?

— Я бы не прочь быть гиппопотамом, — улыбнулся Люк. — Сидишь себе на речном дне и иногда покачиваешь задом.

— Том, почему бы тебе не пойти в колледж? — уже всерьез спросила Саванна. — Там и узнаешь, какая голова у тебя на плечах и кто ты есть на самом деле.

— Я — Том Винго, родившийся и выросший на Юге. Обычный парень, который намеревается прожить обычную жизнь. Я женюсь на обычной женщине, и у нас будут обычные дети. И это невзирая на мое рождение в семье редкостных идиотов и наличие брата, желающего стать гиппопотамом.

— Ты настолько зауряден, что готов жениться на первой подвернувшейся девице с большими сиськами, — обвинила меня Саванна.

— По мне, так это нормально, — поддержал меня Люк, глотнув очередную порцию бурбона.

— А как насчет тебя, Люк? — продолжала Саванна. — Что ты решил для себя?

— О чем?

— Обо всем, братец. Сегодня — канун нашей взрослости. Нам нужно думать о будущем, строить планы и намечать судьбу.