— Глуп. Ты это хотела добавить? — Люк отвернулся от окна и подошел к нам. — Других слов я от тебя и не ждал.

— Не угадал, Люк. Не «глуп», а «чист». Только твоя чистота не ведет к мудрости. Она заставляет тебя цепляться за проигранные дела.

— Я не считаю Коллетон проигранным делом, — возразил Люк. — Я просто говорю «нет» планам федерального правительства. У меня есть на это право. Черт побери, я же американец и с детства слышал о праве каждого гражданина выражать свое несогласие. Я заработал свое право, в том числе и собственной кровью. Простое вроде бы право, а как дорого стоит. Америка вела в дерьмовой стране дерьмовую войну, и я сказал этой войне «да». Мне вбивали в голову, что мы сражаемся за демократию. Разумеется, мне врали, но тогда я предпочитал верить, что это правда. Я и предположить не мог, что через десять с небольшим лет правительство заберет у меня дом. Если бы я знал об этом заранее, я перешел бы на сторону Вьетконга. Саванна и Том ответили войне «нет». Я боролся и за их право это сказать. Спросишь почему? Верно, мама, потому что я глуп. Никто не любит Америку больше, чем я. Но не всю страну целиком. Мне ровным счетом плевать на Айдахо или Южную Дакоту. Я там никогда не был. Моя родина — округ Коллетон. То, что я вижу из этого окна. Всего лишь сорок квадратных миль планеты. Но я люблю этот клочок земли, я за него воевал.

— И все-таки тебе придется его покинуть, — заявила мать. — Знаешь про беднягу Юстиса? У него участок возле реки Кайавы. Сегодня он не пустил федеральных агентов, которые пришли мерить площадь и оценивать стоимость. Видно, он всерьез воспринял твою вчерашнюю речь. Старик Джоунс сделал то же самое. Правда, он живет в трейлере. Шериф выдал ордера на арест обоих.

— Запомни, мама, когда я выйду отсюда, я не стану паковать вещички и готовиться к переселению, — сердито произнес Люк.

— Если ты попытаешься остаться на острове, с тобой поступят так же, как с Юстисом и Джоунсом.

— Только им придется учесть, что я не бедняга Юстис и не старик Джоунс.

— Тебя воспитывали законопослушным гражданином, — возмутилась мать.

— Семьи, где я рос, больше не существует. А теперь твой муж и эти проклятые политики устроили заговор и собираются украсть у меня дом.

— Рис не вступал ни в какие заговоры. Мне неприятно слышать от тебя клевету на моего мужа.

— Тогда, мама, разреши тебе напомнить кое-что о твоем муже. Он годами занимался скупкой земли и выдавливал бедных фермеров за пределы округа. Он давно знал об этом проекте. За последние десять лет население Коллетона уменьшилось, но не потому, что люди сами уезжали. Твой муж их выгонял. Он давно имел виды на наш остров. Вспомни, как он предлагал отцу продать Мелроуз. Но лакомый кусочек не давался в руки. И тогда он сыграл с тобой свадьбу, чтобы иметь все права на твое имущество.

Мать просунула руку сквозь прутья решетки и влепила Люку пощечину.

— Рис Ньюбери женился на мне потому, что готов целовать землю, по которой я хожу! — Мать задыхалась от бешенства, слова вылетали из ее рта, как снаряды. — Возможно, моим детям невдомек, но я вполне достойна такого поклонения.

— Да, мама, — тихо согласился Люк. — Я всегда считал тебя удивительной женщиной, и меня очень огорчало, что вы с отцом так плохо живете. Рад, что теперь ты счастлива. Я понимаю, ты повела себя так, как должна была. Но и ты пойми: у меня тоже есть дела, которые я должен сделать. По-своему. Я все очень тщательно обдумал. С тех пор как федералы объявили свой план, я только об этом и размышляю.

— И что же, по-твоему, ты можешь? — спросила мать.

— Надеюсь, у меня получится их остановить, — сообщил Люк.

— Люк, ты просто сумасшедший, — выдохнул я, и это были мои первые слова за все наше свидание. — Я пообщался с шерифом. Он готов отпустить тебя, если ты согласишься поехать в штатную психиатрическую клинику и останешься там для двухнедельного обследования. По-моему, тебе следует это сделать.

— Зачем? — удивился Люк.

— Потому что ты говоришь безумные вещи. Ты не повернешь вспять правительственный проект. Он — свершившийся факт. Судьба Коллетона решена. Тебе нужно думать о начале новой жизни.

— Меня все убеждают, что я ничего не могу, — усмехнулся Люк. — Люди напоминают щенков. Чуть что — переворачиваются на спину.

— И каков твой следующий шаг? — осведомился я.

— Подать апелляцию от своего имени.

— Она тут же будет отклонена, — возразил я.

— Верно, брат, — улыбнулся Люк. — Ну и что?

— Тогда зачем ты это затеваешь? — кипятился я, придя в отчаяние от его упрямства.

— Чтобы мне было не стыдно смотреть себе в глаза, — отозвался Люк. — Почему бы тебе не встать на мою сторону? У правительства появилась бы новая статья расходов: братья Винго. Никто лучше нас не знает окрестных лесов и вод. Что там Вьетконг! Мы бы им дали сто очков вперед.

— У меня есть семья, — сердито напомнил я брату. — Или ты этого до сих пор не заметил? Я нахожусь в ином положении.

— Ты прав. У тебя иное положение.

— Люк, мне не нравится твой презрительный тон.

— Нравится или нет — это ничего не меняет. Знаешь, Том, у тебя было больше перспектив, чем у нас с Саванной. Но где-то ты свернул с широкой дороги на узкую тропку. Судя по всему, скоро и она оборвется. У тебя приличные шансы превратиться в полную никчемность. Внутренний запас «да» в человеке очень велик. Жизни не хватит, чтобы израсходовать.

— Но тебе я отвечаю «нет»! — крикнул я.

— Это мне, братишка. А им ты уже сказал «да».

— Ты не сможешь остановить правительство, — снова вмешалась мать.

— Конечно, мама, — согласился Люк. — Но я смогу стать для них достойным противником.

И Люк Винго стал достойным противником…

Сейчас я выступаю не как свидетель, а как встревоженный собиратель разрозненных обрывков тех событий. В последний год существования города Коллетон я внимательно прислушивался ко всему, анализировал все сплетни и домыслы. Федеральный проект оборвал не только жизнь города; он разрезал все связующие нити, на которых до сих пор как-то держалась наша семья. Я вел подробные записи: когда и что было разрушено или перемещено; эти листы я храню до сих пор. Как чудесен был наш городок на излучине реки! А разобрали его всего за год. Прекрасен был Коллетон в свою последнюю весну, когда разбрасывал по тротуарам цветки азалии. Мне они напоминали свадебное торжество с явным оттенком траура. Сады захлестнуло буйное цветение. Город тонул в запахах; ароматы обволакивали его дурманящей дымкой. Из окрестных болот выпархивали осмелевшие голубые цапли и застывали в каком-то призрачном безмолвии. Фермы моста обросли грудой обломков, среди которых, соревнуясь с барашками волн, плавали выдры. Все засохшие деревья, что стояли вдоль реки, были заняты гнездами белых цапель. Орлики облюбовали для своих напоминающих шляпы гнезд телефонные столбы и таскали туда извивающихся угрей на прокорм вечно голодным и еще не оперившимся птенцам. В протоках резвились дельфины. Ручьи кишели креветками, спешившими произвести потомство.

Но их не встречали лодки ловцов, ни одна сеть не преградила им путь к прибрежным болотам. По требованию службы безопасности воды округа Коллетон были закрыты для рыбаков и креветочников.

С весны началось переселение зданий.

Я наблюдал, как старинные особняки улицы Приливов страгиваются с места. Сотни рабочих с домкратами, лебедками и широкими пандусами срезали (другого слова не подберу) стены с фундаментов, а затем, применяя технические достижения вкупе с законами физики, двигали их к реке, где ждали большие, специально оборудованные баржи. Дома, прикрепленные стальными тросами, пускались в плавание, взяв курс на Чарлстон. Особняк Ньюбери, покинувший свое место, чем-то напоминал громадный свадебный торт из сказки о добром короле. Мать с Рисом Ньюбери стояли на веранде и весело махали оставшимся на берегу. Потом они наполнили изящные хрустальные бокалы шампанским, выпили за прощание со старым Коллетоном и бросили бокалы в желтоватую воду. Створки моста разошлись, особняк Ньюбери изящно миновал их, вышел в открытое водное пространство и занял свое место в армаде белоколонных зданий.