Саванна забрала у меня тельце и вновь прижала к груди.

— Я ей уже сказала, что мы заботились бы о ней, не дали бы им ее обижать. Мы бы защитили ее от них. Повтори это, Том. Ей это нужно.

— Саванна, ты не права. Бог все видит. Нарушать волю родителей — грех.

— Том, она четвертый умерший ребенок. Разве ты не понимаешь, что это Божье знамение? Эти бедные крошки просто решили не жить. Они слышали, что творится в нашем доме, и говорили: «Нет, Господи, такое не для меня». Они не знали, что ты, я и Люк — хорошие.

— А мама считает, что мы плохие. И ежедневно повторяет, что с каждым годом мы становимся все хуже. Отец утверждает, что она теряет детей из-за нас. Мы настолько ужасны, что постоянно ее огорчаем, когда ей нужен покой.

— Мама во всем винит нас. Знаешь, Том, что я думаю? Роуз Астер и остальные малыши — счастливчики. Они оказались умнее нас. Они выяснили, что родители жестокие. Когда подходило их время, они еще в мамином животе кончали жизнь самоубийством. Жаль, нам с тобой мозгов не хватило.

— Саванна, отдай мне Роуз Астер, я отнесу ее в морозилку. Трогать мертвого ребенка — страшный грех.

— Я ее утешаю, Том. Жаль, она не увидит этого прекрасного мира.

— Ее душа уже на небесах. Ведь отец крестил ее.

— Какие имена у других детей? Я все забываю.

— Дэвид Таккер, Роберт Мидлтон и Рут Франсес. Теперь еще и Роуз Астер.

— Если бы все они выжили, у нас была бы большая семья.

— Но они умерли, Саванна. Мама говорит, что все они сейчас на небесах и нам помогают.

— Не очень-то они стараются на своих небесах, — с поразительной горечью сказала сестра.

— Послушай, Саванна. Скоро взойдет солнце и в доме всё будет пахнуть Роуз Астер. Нам здорово влетит.

— Я пробыла с ней всю ночь. У нее такие милые ручки и ножки. Я еще не видела таких крошечных пальчиков. Было бы здорово иметь младшую сестру. Если бы родители сделали ей больно, я бы их убила.

— Мама с папой любили бы ее, как любят нас, — возразил я, смущенный словами сестры.

— Мама с папой не любят нас, Том. — Саванна громко рассмеялась. — Неужели ты до сих пор этого не понял?

— Молчи! Так даже думать нельзя. Родители, конечно же, нас любят. Ведь мы — их дети.

— Том, они нас ненавидят.

В неярком утреннем свете глаза моей сестры смотрели не по-детски мудро и печально.

— Это ведь так легко понять, — добавила она.

Саванна взяла трупик Роуз Астер и нежно поцеловала в лысую головку.

— Роуз Астер — счастливица. Я плакала от зависти к ней. Жаль, что я не могу быть с ней и остальными малышами.

Я осторожно забрал из рук Саванны посиневшее тельце и понес в тамбур перед задним крыльцом, где у нас стоял морозильник. Солнце уже всходило. Я положил нашу мертворожденную сестренку в пластиковый мешок, и та вновь заняла свое место среди мороженых креветок и рыбы.

Вернувшись, я услышал, как Саванна говорит сама с собой изменившимся голосом. Решив не тревожить сестру, я разжег плиту и положил на чугунную сковородку шесть ломтей бекона. Была моя очередь готовить завтрак. В тот же день, ближе к ужину, из больницы вернулась мать.

Ее привезли бабушка с дедом. Когда мы пришли из школы, она уже лежала в постели. Толита и Амос хотели остаться с ней, но она отказалась, заявив, что ей нужно побыть одной.

Вечером мы похоронили Роуз Астер на неосвященной земле. Мы с Люком вырыли могилу, а Саванна завернула дважды замороженное тельце в чистую белую простыню, взятую матерью в больнице. Мать оставалась в доме, пока Люк не сходил за ней. Она вышла на задний двор, тяжело опираясь на плечо старшего сына; мать ступала так, словно каждый шаг таил опасность и давался ей с неизмеримой болью. Она села на стул, принесенный Саванной из кухни. Лицо матери, анемичное и опустошенное, напоминало лица измученных страданиями византийских мадонн, застывших под крестом и ожидающих смерти своего распятого сына. Горе превратило губы матери в тонкую скорбную полоску. С момента нашего возвращения из школы она не обмолвилась с нами и словом и не позволила нам рассказывать, как мы скорбим по умершей сестренке. Усевшись, мать махнула нам с Люком, и церемония похорон началась.

Саванна опустила тельце Роуз Астер в деревянный ящик, который мы смастерили для погребения. Ящик был чуть больше крупной птичьей клетки; младенец напоминал недоразвитого птенца диковинной породы. Мы приколотили крышку гвоздями. Этот импровизированный гробик я положил матери на колени. Глядя на него, мать плакала. Потом прижала к себе и покрыла поцелуями. И вдруг, подняв глаза к небу, мать закричала отчаянно и сердито:

— Нет, Господи, я не прощаю Тебе этого. Так нельзя. Ни в коем случае нельзя. Под этим деревом я хороню своего четвертого ребенка. Больше я не отдам Тебе ни одного. Слышишь, Господи? Мне больше нет дела до Твоей святой воли. Не смей отбирать у меня детей. Не смей.

Потом мать опустила голову и обратилась к нам с Люком:

— Подведите ко мне вашу сестру. Вы все будете молиться со мной. Мы отдаем небесам еще одного ангела. Иди в руки Господа, Роуз Астер. С небес охраняй семью, которая бы любила и защищала тебя, уберегая от всякого зла. Теперь ты станешь одним из Божьих ангелочков. Оберегай этот дом вместе со своими братьями и сестрой. Сейчас на небесах четыре ангела Винго. Вас вполне достаточно для нас, а если нет — да поможет нам Бог. Это решение целиком в руках Господних, не в моих. Его воля на земле есть тайна для тех, кто Ему поклоняется. О Боже, Боже, Боже, черт Тебя побери.

И хотя мы могли прочесть по-латыни Confiteor [68]и верили в пресуществление [69], во всех нас оставался странный и неокультуренный пласт, заставлявший откликаться на экстаз и безумие острее, чем требовали правила благочестия. Католическая душа развивалась на далеких берегах Средиземного моря, среди пышности барокко, и ей было непросто пустить корни на негостеприимной почве американского Юга.

— Последнее, что вы можете сделать для своей умершей сестры, — это молиться за нее. Вставайте на колени и молитесь. К ужину я вас позову.

— Мама, гроза надвигается, — услышал я голос Люка.

— Вы даже не хотите молиться о душе вашей сестры, — бесцветным, измученным голосом произнесла мать.

Она встала и поплелась в дом, а мы опустились на колени, склонили головы и закрыли глаза. Ветер срывал мох с древесных стволов. С севера неслись стада сердитых облаков. Я истово молился за душу маленькой Роуз Астер. Ее душа представлялась мне легкой и хрупкой, словно фарфор. В струях дождя, под раскаты грома душа нашей сестренки поднялась из могилы. Вспышки молнии толкали ее вверх, служа ей ступенями. Гром подбадривал ее душу, уходившую все дальше от нашей невеселой жизни. Хлынул ливень. Мы поглядывали на дом, ожидая, когда мать нас позовет.

— Повезло тебе, Роуз Астер, — вновь сказала Саванна. — Счастливая, тебе не придется жить с ними.

— Если молния ударит в дерево, всех нас убьет, — заметил Люк.

— Мы будем молиться, — настаивал я.

— Если бы Бог хотел, чтобы люди молились под дождем, Он бы не заставлял их строить церкви, — не унимался мой брат.

— Они оба безумны, — громко шептала Саванна, сложив руки на груди. — Господи, они оба безумны. Помоги нам выбраться отсюда.

— Замолчи, Саванна, — потребовал я, — Бог не желает этого слушать.

— Ну и пусть, плевать. Он заставил нас жить с такими родителями — так путь знает, что они свихнутые.

— Саванна, они не свихнутые. Они наши родители, и мы их любим.

— Том, я постоянно наблюдаю за другими людьми, изучаю их. Никто не ведет себя так, как наши родители.

— Ага. Ты хоть раз слышал, что кто-то под дождем молится об умершем ребенке? — подлил масла в огонь Люк.

— Мы хотим, чтобы Роуз Астер попала на небеса, — продолжал спорить я.

— Чушь, — поморщилась Саванна. — Где еще быть нашей сестре? Что ей мешает туда попасть? Назови хотя бы одну причину. Как Бог может отправить ее в ад?