– Мало ли кому, – неопределенно протянул Василий-Карапет. – Ну, хотя бы умникам-мастдайнам[4] из Покрова или Лыткарино. Такая вот хрень получается, никто тебя здесь не любит, зато многие хочут. «Еврибади, мать его, лавс май боди, энд ноубади лавс ту ми», как справедливо заметил один всемирно знаменитый пидор.

– Тебя прямо цитировать можно, – искренне восхитился Берет, – вон как красиво излагаешь.

– А то! – Иронии Карапет не понимал ровно до тех пор, пока она не становилась полноценным оскорблением. Оторвав зад от табуретки и лихо развернувшись, как танк на генеральском показе, бывший бандюк самодовольно хмыкнул и потопал на кухню, не то что-то искал, не то просто любопытствовал. Степан ему не препятствовал, пусть себе… Похоже, в нынешней иерархии Карапет-Василий стоял повыше калеки Берета. Приходилось терпеть.

– Бедновато живешь, сталкер, – удовлетворенно констатировал гость, снова воздвигнувшись в дверном проеме. – У тебя ни присесть, ни прилечь, койки путной и той нет, на раскладухе продавленной спишь, как сявка какая-нито. Холодильник на кухне, правда, имеется, но, опять же, пустой. Стол и пара табуреток, еще стиральная машина, только вот стирать нечего, правильно говорю? И как ты сюда баб водить собираешься, ума не приложу! Ну, ничего, это поправимо. Борисычу спасибо скажи, золото, а не человек, даром что лысый, как лунная поляна. Он тебе кое-какой шамовки приказал прикупить, средство передвижения, шмотье, типа, спецуху, ну и волыну, разумеется, приличную. Ща, я быстро, ты дверь-то не закрывай, здесь покамест чужие не ходят.

И потопал из квартиры.

Берет доковылял до окна и увидел здоровенный джип незнакомой марки. Карапет подошел к машине, по-хозяйски хлопнул по крылу, постоял, словно размышляя, помочиться на колесо или потерпеть, потом открыл чудовищного вида багажник и выкатил оттуда инвалидную коляску, забитую пакетами и пакетиками. Гулко захлопнул багажник, достал с заднего сиденья продолговатый сверток, сунул его за пазуху и двинулся в подъезд, толкая перед собой коляску. Через минуту он с шумом втолкнул коляску в незапертую дверь. Дверь лязгнула, вставая на защелку, в прихожей зашуршало, и Карапет наконец появился в комнате, отягощенный яркими пакетами.

– Жрать, пить и потрендить, – объявил он, весьма довольный собой. – Ну-ка, сталкер, убирай свою раскладушку, а то и поляну путную раскинуть негде. Тесновато у тебя тут.

И вывалил покупки на прямо на пол.

– В общем, поручили тебя проинструктировать насчет работы, ну и всего остального, – важно сообщил Карапет, раскладывая буженину на пластиковые тарелки. – Ты давай, не сиди, как неродной, банкуй, вона стаканы одноразовые, я купил, как знал, что у тебя голяк. Выпьем по глотку, закусим да потолкуем, друже, как старые кореша. Ведь мы с тобой, почитай, подельники, а теперь и вовсе, как это… коллеги, да. Я коллега, а ты калека!

Карапет покрутил головой, явно восхищаясь собственным остроумием, и радостно заржал.

Берет молча разлил виски по пластиковым стаканчикам и приготовился слушать. Бандюк опрокинул стакан, с наслаждением прополоскал вискарем рот, глотнул, зажрал ломтем буженины, шумно прожевал и начал инструктаж:

– В общем, тут инструктировать-то особенно нечего. Вот это – инвалидная коляска с моторчиком, работает от вечных батареек, так что на ней, на этой коляске, можно в принципе и до Парижа доехать, только не советую, все равно не доедешь, поймаем. Твоя задача кататься по метро и валить диких мутантов. Повторяю для лохов – диких, остальных не трогать.

– А как их отличить, диких? – спросил Берет.

– Не боись, не перепутаешь, – ответил Карапет. – Тебя Борисыч, покамест вы с ним беседовали, прощупал на предмет способностей, их у тебя, как выяснилось, до хрена и больше, я даже тебе малость завидую.

– Это как он меня прощупал? – удивился сталкер. – У него что, аппаратура специальная с собой была?

– Аппаратура – это у головоногих, – презрительно махнул рукой Карапет. – У этих, которые в Лыткарино и прочих шарашках. А нашему Борисычу никакая аппаратура не требуется, он сам себе аппаратура. Знал бы ты, как его в Зоне звали…

Тут Карапет поперхнулся, замолчал и принялся усиленно жрать. Видно, рановато было еще Берету знать, как звали Борисыча в Зоне, а может быть, и вовсе не положено.

– Ну вот, – сыто отдуваясь, продолжал бандюк. – Значит, диких мутантов определишь, завалишь, окружающих лохов тормознешь, чтобы они не сразу врубились, что происходит. Потом берешь финкарь и вырезаешь у мутантов железы и прочую ценную муйню.

– Как это, «тормознешь»? – удивился Берет. – Я ничего такого не умею. И что за железы, какая еще муйня?

– Умеешь, – успокоил его Карапет, – еще как умеешь. Только сам об этом не знаешь, а припрет – так сразу научишься. А железы – это у кого где, у кого рядом с яйцами, у кого за ушами, но ты способный, ты в процессе просечешь. Кстати, вот книженция, изучи, там прописано, у кого какие железы или там муйня и как их доставать. Ну, как – это понятно, ножом вырежешь, нож я тебе привез. «Катран», редкость, цени заботу. Хороший, кстати, нож, у нас на зоне, правда, один мастерюга и получше делал, только давно это было…

Берет понял, что «на зоне» и «в Зоне» – понятия разные, как географически, так и социально. Впрочем, такие ли разные? И тут, и там – зоны отчуждения…

– Теперь оружие, – оживился Карапет. – Вот, держи!

На стол лег укороченный, почти обрез, дробовик «Ремингтон» двенадцатого калибра[5], несколько коробок с патронами и нож в кожаных ножнах.

– Вообще-то эту штуку америкосы придумали для копов, чтобы двери вышибать во всякие наркопритоны, но и мозги она выбьет за милую душу. В общем, будешь канать под покалеченного сталкера, – заключил бандюк. – Самое оно, с твоими ногами инвалидом и прикидываться не надо, все натуральное, как сиськи у поварихи Маруси. – Карапет гыгыкнул. – А когда начнешь ходить – Борисыч сказал, что через пару месяцев, – тогда подыщем тебе работенку посерьезней. Если жив останешься, конечно. В общем, с утра я за тобой заезжаю на тачиле и везу до метро, как фон-барона какого. А вечером, точнее, ночью, когда метро закроется, забираю и везу сюда. Вот мобила, позвонишь, откуда тебя забрать, заранее позвонишь, в Москве пробки, могу не успеть, да и не один ты у меня. Хабар сдавать мне, зажилишь – изувечу так, что всю оставшуюся жизнь полноценным инвалидом работать будешь. Понял?

– Чего тут не понять, – сказал Берет, – все яснее ясного, спускаешься в метро, находишь дикого мутанта, вышибаешь ему двери, а заодно и мозги, ежели таковые имеются, отводишь пассажирам и прочим цивилизованным мутантам глаза, чтобы они не видели всего этого безобразия, потом открываешь книжку, выясняешь, что у дохлого мутанта нужно отрезать, уши или яйца, отрезаешь и сматываешься. Всего и делов-то!

– Я знал, что ты пацан толковый, – довольно кивнул Карапет. Иронии он, как обычно, не почуял, а может, и почуял, только вида не подал. Так даже смешнее. – Ну, бывай, сталкер, вискарь я тебе оставляю, мне не жалко. Да… чуть не забыл, вот тебе аванец.

И положил на стол тонкую пачку, перетянутую резинкой.

– В долларах, цени, сталкер. В общем, завтра в девять начинается твоя трудовая жизнь. Дерзай с умом, и будет тебе щастье.

Ржанул напоследок и ушел.

Вагон мотало на стыках. Поздний поезд, не последний, так, наверное, предпоследний. Москва, метро… Колеса больше не отстукивают «Ночь на Бродвее», не современно, и вообще у нынешнего метро аритмия. Никто не слушает музыку дороги, никому нет дела до ритмов тоннелей и станций. В двадцать первом веке у каждого своя музыка, она звучит в заткнутых наушниками плееров ушах московских бройлеров – а как еще назвать этих перекормленных, словно вечно что-то переваривающих существ? Бройлеры, да и только! И по сторонам они не смотрят, зачем смотреть на людей, когда под носом плоский экран очередного модного гаджета? Люди по сравнению с айфоном – полный отстой, а уж против айпода и вовсе существа почти мнимые, оболочки бездушные, а душа – она там, в сети, там можно прикинуться кем угодно, а можно и быть самим собой. Настоящим. Все равно никто не разберет, какой ты, да и не важно это. Свобода в паутине… Абсурд, если вникнуть, да только некому вникать…