«А-и-да.» — вспомнил он имя богини и так обрадовался, что едва не свалился под колеса автомобиля, который как раз проезжал мимо дома.

Данила знал, что приехал на «мерседесе», но машины нигде не было видно. «Наверное, угнали», — решил он. Выбравшись на улицу, Летов долго ловил такси, и его постоянно выносило на дорогу. Наконец он тормознул авто и, похлопав по крыше, воодушевленно сказал:

— Поехали ее искать.

Они долго кружили по городу, а в итоге остановились у клуба «Бронкс энд Баррет»: название показалось Даниле знакомым. Его легко пропустили внутрь, при этом заплатив за него таксисту, хотя Цербер даже имени своего точно не помнил, и там, в клубе, он уснул на диване в отгороженном секторе, где и проспал до утра.

В 6:30 его разбудил распорядитель, который учтиво принес воду с аспирином.

— Доброе утро, Данила Дмитриевич. Трудная ночь выдалась, выпейте водички.

Летов ошарашенно огляделся, ничего не помня, а потом спросил, который час и какой сегодня день. Похлопал себя по карманам брюк, но ни телефона, ни бумажника там не оказалось. Где же он все потерял?

Данила попросил телефон и позвонил своему водителю.

«Я вас в Раменки отвез, и вы меня отпустили», — сказал тот, сонный. Данила вежливо попросил проверить заднее сиденье, не оставил ли он там свои вещи, и водитель вскоре перезвонил, чтобы сообщить: «Простите, босс, я уставший был как собака, не посмотрел. Все ваше добро там, и деньги, и связь. Сейчас подвезу».

Такая сложная комбинация и привела Данилу домой после восьми утра в субботу. Аспирин ему не очень-то помог, и голова гудела. Дина не иначе с ума сошла, если опустилась до того, что подложила в его коктейль какие-то наркотики. Это была не месть обиженной женщины, а самый настоящий план захвата неприступной крепости Цербера. Она бы его еще на иглу додумалась посадить, припадочная.

Тахикардия совсем не помогала собраться с мыслями, и, войдя в берлогу, Данила даже не обратил внимания на знакомый аромат жасмина, любимый у матери. Ему хотелось пить и спать, но одновременно ощущение было, как будто его накачали кофеином на ночь глядя. Он переступил порог гостиной и подумал, что ошибся квартирой.

В комнате был бардак, с перевернутой мебелью и прочими признаками урагана, даже потолок пострадал, как будто его семейство гномов молотило киркой.

Людей Данила осознал не сразу; призраки родителей находились в тени его мыслей постоянно, и он решил, что бредит. Но рядом с матерью сидела Настя. Она была очень реальной, бледной, с потухшим взглядом. Ее облик вернул Даниле ясность мысли, и он наконец увидел, что в его доме сидят родители и пьют чай с Тереховой. Данила почувствовал себя Алисой, которая попала на чаепитие к Сумасшедшему Шляпочнику.

Он был слишком голодным и злым, чтобы притворяться вежливым, и увел помощницу на кухню. До него с трудом доходили слова Насти, но, когда она призналась, что сама пригласила этого скота в гости, у Цербера переклинило мозг. Казалось, если она не замолчит и не уйдет, то серое вещество просто-напросто выкипит.

Настя упомянула Дину, и он предположил, что Терехова поступила так из ревности, но не мог сию секунду принять и простить. Вот придушить хотелось, поэтому пришлось цепляться руками за столешницу.

Из ревности она не просто устроила ему подлянку. Она его предала. Данила ни одной живой душе, кроме психолога, не рассказывал о своем отце. А стерва при первой же возможности вкрутила болт в его слабое место просто потому, что ей показалось что-то…

У Насти хватило ума убраться с глаз долой, а он повернулся к родителям и сказал, вымучивая слова:

— Как долетели?

— Хорошо. Во вторник пройдет конференция, и мы подумали…

— Что? Что я приду и подниму вам рейтинг?

Именно так — «вам». Отец всегда настаивал, что они с матерью — одно целое и Данила к этому гармоничному союзу отношения не имеет.

— Да, — не стала врать госпожа Летова. — У отца шесть месяцев назад случился инсульт, и оперировать ему уже нельзя. Мы планируем вернуться в Москву, возможно, в течение года. Многие связи утерялись за годы, мы подумали, что ты можешь нам помочь их восстановить.

Мать, как всегда, говорила и сразу стыдилась своих слов. Она выглядела дерганой, усталой, но все такой же ухоженной.

— Я помогу, если он поклянется, что не тронет тебя. В обратном случае оставайтесь за океаном. — Данила обращался к матери, не имея сил взглянуть на отца. Тот тоже молчал. Наверное, последствия инсульта. Великому хирургу сколько сейчас? Пятьдесят семь? Еще лет десять продержится наплаву при здоровом образе жизни.

Отец не стал терпеть «унижения», поэтому медленно поднялся и, брезгливо переступая разбросанные вещи, вышел вон, опираясь на трость. Он всегда делал вид «обиженного достоинства», мол, проблемный сын — это его крест, но благородный доктор Летов все равно от него не отказывается; терпит, страдает, бедняга, все в себе держит. Обычная иллюзия, создаваемая жестоким манипулятором для окружающих.

— Он не прикасается ко мне, на него столько всего свалилось, что мы едва общаемся… Он стал затворником, и меня это пугает, — протараторила мать и, наспех обняв сына, последовала за мужем.

Когда-то Данила научился переключать внимание с одного предмета на другой, как телеканалы. Поэтому о матери с отцом он перестал думать, как только они покинули пределы его жилища. Но их образ все равно остался перед глазами, как силуэт после яркой вспышки света.

Разглядывая погром в доме, Данила наконец задумался о его причинах. Он был босиком, а на полу валялось стекло, так что пришлось держаться подальше от осколков. Летов поднял кожаное кресло, присел и откинул голову на спинку. В потолке зияла дыра, которая снова заинтриговала.

Произнесенная Аидой цитата «беру портвейн, иду домой» отбились в памяти, как шедевр клинописи, и Данила начал про себя напевать: «Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе». Песня «Агаты Кристи» застряла в голове, не отпуская, и он удивился, откуда Терехова в ее юные лета вообще такую группу знает. Любознательная. Недооценил он соперницу, в общем, а сейчас уже все равно. Хотелось только прокрастинировать. «Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой»…

Однако картина того, что произошло в доме ночью, в итоге сложилась сама.

Сначала, перед тем как позвонить горничной и попросить ее вызвать клининговую службу, Данила машинально проверил автоответчик. Сообщение для Рыжего поразило его до глубины души.

Затем к нему пришла милая соседка с нижнего этажа, жившая в этом доме испокон веков, и сообщила, что ночью ей не спалось, и она уверена, что из квартиры Летова на улицу выбросили огромный отрез ткани; а поскольку жилье Данилы располагается на последнем этаже, то логично, что выброс произошел из его окна. «Какая еще ткань?» — заинтересовался он, и соседка принесла это самое чудо, которое швырнули в ночь. Данила извинился и хотел заплатить заботливой женщине за беспокойство, но та отказалась.

Глядя на покореженное крепление, он позвонил Стасу, номер которого получил от Прохорова, и спросил, ночевала ли Настя у подруги. Телохранитель врать не стал, поэтому просто ничего не ответил.

«Доигрались мы все-таки», — сделал вывод Данила.

Настя хотела приготовить ему сюрприз, а вместо этого просидела здесь всю ночь одна, представляя его с другой женщиной. Это не оправдывало ее поступка с родителями, но объясняло, почему она разнесла его гостиную на щепки и выглядела бледной.

Не может быть, чтобы на такой минорной ноте закончилась их игра. Ведь Данила почти добился желаемого, они были так близко к победе. А теперь они, согласно Насте, — два проигравших придурка.

Успокоившись и проанализировав последние события, Данила злился уже больше на себя, чем на Аиду. Его до чертиков пугало осознание того, что девушка закроется в себе, как три года назад, а потом уедет. Но что он мог поделать? Решение Насти будет зависеть исключительно от того, что в ней сильнее — обида или чувства к Даниле. Ломать он Настю не собирался, пускай сама определяется… Главное, побыстрее, ибо его терпение было на исходе.