И все же эта мысль заряжает его такой энергией, что Бадди забывает обо всех своих проблемах, о своей нескладной жизни и даже о мисс Келли О`Киф, из города Фолкстона, которая бросила его ради толстомордого ветеринара. Келли, как ты могла? Неужели твоя цель жизни — быть женой какого-то придурка, специализирующегося на болезнях уток?

А как быть, если я не найду площадку для посадки? Вдруг я не смогу спасти этого самого Оливера? Вот о чем надо беспокоиться, говорит себе Бадди, а не о Келли и ее специалисте по уткам. Тем временем Энни досказала свою историю и сидит помалкивает. Жаль, Бадди предпочел бы, чтобы она говорила и дальше. Когда он слышит голос Энни, ему как-то спокойнее.

Но Энни сидит молча, смотрит вниз, на темные складки гор. Моторы пока гудят ровно. Что бы такое сказать, думает Бадди. С бабами всегда не знаешь, о чем поговорить.

— Энни, — наконец решается он.

— Да?

— Ну, расскажите мне.

— О чем?

— Не знаю… О вашем сыне, например…

— Что именно вас интересует? — настороженно спрашивает она.

— Да все равно. Как он выглядит?

— Никак. Мальчик как мальчик.

Интервью окончено.

На востоке по краю неба пролегает подсвеченная кайма: немножко голубизны, немножко пурпура. Очень кстати, думает Бадди. Давай, рассвет, поторапливайся. Не хотелось бы сажать мою развалюху в темноте. Потом Бадди замечает на дороге маленький белый конус света, ярко выделяющийся на черном фоне земли.

— Видите, вот там, внизу?

— Что?

— Да нет, вон там. Видите свет? Это машина.

— Он? — ахает Энни.

— А кто же еще? В горах, в этот час? Конечно, он.

Энни нервно спрашивает:

— Что будем делать?

— В каком смысле? Мы гоним на полной скорости.

— А не можем мы спуститься ниже? Как-нибудь попытаться его остановить, а?

— Остановить? Каким образом?

— Не знаю… Может, сбросить на него что-нибудь?

— Как это — сбросить?

— Я могу открыть по нему огонь. Вы спуститесь пониже, и я начну стрелять. Пули должны пробить крышу.

Она хватается за револьвер.

— Энни, он едет по дну ущелья. Мне так низко не спуститься. Да если бы я и спустился, вы все равно в него не попали бы.

— Ничего, я попробую.

— Что там у вас? Тридцать восьмой калибр? Если бы у вас была винтовка с оптическим прицелом, а вы были бы снайпером, имело бы смысл попробовать.

— Ладно, черт с вами, — резко говорит Энни. Минуту спустя добавляет: — Извините. Вы абсолютно правы, я понимаю. Просто не могу видеть, что он едет, а я не в силах его остановить. Все, разговор окончен. Далеко еще лететь?

— Трудно сказать. Придется искать место для посадки, я вам уже говорил.

— Да, я знаю.

— Над городом, чуть западнее, есть старая дорога. Постараюсь сесть на нее. Если, конечно, удастся ее отыскать. Оттуда вниз придется идти пешком.

— Не идти, а бежать.

— Бежать не получится — слишком далеко.

— Очень далеко?

— Точно не знаю. Правда, дорога все время идет вниз.

Несколько минут в кабине слышен только рев мотора.

— Хотите, я буду говорить о моем сыне? — вдруг говорит Энни. — Об Оливере.

— Да, конечно.

— Я не могу о нем говорить.

— Ладно, я понимаю.

— Следователь, про которого я вам рассказывала, однажды сказал, что не понимает, что происходит у меня в голове. Я сказала ему, что думаю только об Оливере. Об Оливере и больше ни о чем. Но это неправда. Я соврала. На самом деле об Оливере я совсем не думаю. Когда я рядом с ним, я даже стараюсь на него не смотреть. А когда его рядом нет, я старательно изгоняю любые мысли о нем. Стараюсь думать о чем-нибудь другом. У меня в голове мрак. Вы хотите, чтобы я начала думать об Оливере?

— Нет, я вовсе не хотел…

— Разве я могу думать о своем сыне? Стоит мне представить его, и я сразу вижу, как его убивают. Это разрывает мне сердце на части. Мне нельзя его любить. Я этого просто не выдержу. Поэтому я Оливера не люблю. Я не думаю о любви. Хотите знать, о чем я думаю?

— Ну…

— О ненависти. Больше ни о чем. Вот смотрю я на этого светлячка, ползущего внизу по дороге. Если бы я могла спуститься, я бы раздавила этого жучка так, что от него мокрого места не осталось бы. И еще я вот что поняла. Только что. Мне все равно, убьет он моего сына или нет. Я не люблю Оливера. Я не думаю о нем. Мне нет до него ни малейшего дела.

— Энни, замолчите. Все это неправда…

— Сами замолчите. Какое право вы имеете говорить мне, что правда, а что неправда. Мне наплевать на правду и на неправду. Я хочу убить его. Я хочу убить его, прикончить, раздавить. Пожалуйста, посадите самолет.

— Скоро, но не сейчас.

— Посадите самолет!

— Потерпите немного.

— Он хочет увидеть, как я буду прижимать к себе мертвое тело сына. Да с какой стати? Если это всего лишь тело, оно меня не интересует. Не буду я его прижимать. Кого я прижму к себе, так этого ублюдка. Так прижму, что он не вздохнет. Я вырву у него сердце зубами. Да сажайте вы скорее эту штуковину! Я хочу впиться зубами ему в горло! Пусть убьет хоть всех детей на свете. Пусть убьет Оливера! Не знаю я никакого Оливера! Дайте мне его! Пусть убьет Оливера, а потом я вырву ему сердце. Вы понимаете? Я хочу вырвать зубами его сердце! Я ХОЧУ ВЫРВАТЬ ЕМУ СЕРДЦЕ! ПОЖАЛУЙСТА! САЖАЙТЕ САМОЛЕТ! СКОРЕЕ!

Занимается рассвет. Учитель видит у дороги маленькую лавку. В ней горит свет. Учитель устал, проголодался. Езда по ухабистой дороге далась ему нелегко.

Он тормозит возле лавки, вылезает из такси. Смотрит вниз, на длинную ленту горной дороги. Как было бы чудесно, если бы Энни сейчас находилась рядом. Учитель надеется, что ей удалось найти средство передвижения, чтобы добраться до Туй-Куч. После того как он убьет Оливера, времени останется совсем мало. Учитель не сможет ждать долго — скоро заявится полиция. Так что поторапливайтесь, Энни. Уж придумайте что-нибудь, но будьте здесь вовремя.

Ясное небо понемногу наполняется светом, как парус ветром.

Учитель вспоминает, как однажды утром Лао Цзы положил перед хранителем императорских врат “Книгу Пути” и навсегда покинул Китай.

Учитель входит в лавку. Посередине стол, за ним сидят трое индейцев и завтракают. Учитель садится рядом. Он ест яйца, баранье рагу, тортильи, пьет кофе. Кофе такой сладкий, что Учитель даже смеется.

— У вас сегодня поездка? В Туй-Куч?

— Да, — отвечает один из индейцев. Все трое пьяны, еле сидят на стульях.

— Рано поедете? — спрашивает Учитель.

— Да. Рано.

Стало быть, рано утром начнутся скачки, которыми славится Туй-Куч. Наверняка соберется толпа, найти в ней Оливера будет несложно.

Энни бежит прочь от осевшего набок самолета. Бежит по картофельному полю, освещенному розовым светом восхода. Дальше скала. Энни останавливается на краю и смотрит вниз. Под ней простирается окутанная туманом долина.

— Слишком далеко, — говорит Энни.

Бадди, прихрамывая, догоняет ее.

— Коленку разбил, — жалуется он. — Разбита коленка, разбит самолет, разбита вся моя хреновая жизнь.

— Понадобится несколько часов!

— Да, все разбито, — бормочет Бадди.

Энни оборачивается и видит, что на картофельном поле собралась кучка индейцев. Они, разинув рты, смотрят на разбитый самолет, на двух гринго. Среди них подросток на серой лошади. Волосы у мальчика заплетены в косички, переплетенные разноцветными ленточками, одет подросток в нарядную куртку для верховой езды.

— Почему этот мальчик такой нарядный? — спрашивает Энни.

— Сегодня сиеста. Наверно, он будет участвовать в скачках.

— В каких скачках?

— Кажется, в Туй-Куч проводятся какие-то скачки. Точно не помню.

— Переведите ему то, о чем я попрошу.

— Пожалуйста.

— Спросите, быстрый ли у него конь?

Учитель застревает в лавке надолго. Он покупает себе шерстяную накидку с изображением летучей мыши, еще он покупает деревянную фигурку местного святого, Сан-Симона. Потом он спрашивает троицу, допивающую за столиком свой сладчайший кофе: