— Ну, чего вы ждете? — Он положил молоток и перегнулся через верх лестницы. — Судя по выражению вашего лица, вы, как я понимаю, согласны с Эдмундом?

— Я не вижу, как кто бы то ни был может с ним не согласиться. Совершенно же ясно, что в пьесе что-то не так.

— И полагаю, вам известно, что именно?

— Да, известно. — Глаза ее смотрели на него прямо и бескомпромиссно. — Я много раз говорила вам об этом раньше. Вы слегка переделали пьесу, но не нашли в себе мужества изменить ее в достаточной степени.

— Только не надо снова об этом! — закричал он. — Не повторяйте мне этого снова!

— Прошу прощения, но вы сами меня спросили. Мэри-Джейн и Фрэнк не должны в конце последней сцены расставаться. Они должны бежать навстречу друг другу, когда занавес начнет падать.

— Полагаю, вы хотите сказать, надо “простить и забыть”? — Пол потер лоб рукой, его лицо было таким бледным, что, казалось, приобрело зеленоватый оттенок от листьев, украшавших шатер. — Я не собираюсь это переделывать. Единственно закономерный финал — грустный.

— Грусть не закономерна, Пол. Разве вы это не понимаете?

На его лице появилось выражение загадочной замкнутости.

— Вам бы быть проповедником, Энн, и обращать в свою веру безбожников! Боюсь, на меня ваше красноречие не действует.

— Только потому, что вы не хотите ничего понимать.

Он повернулся к ней спиной.

— Жду вас сегодня на моей вечеринке.

— Я лучше не приду.

— Боюсь, придется прийти. Считайте это своей сверхурочной работой.

У нее перехватило дыхание, но она не успела ответить ему, потому что вошли несколько рабочих и стали сколачивать столы для буфета. Полотняные стены так усилили грохот, что она закрыла уши руками.

— Пол, мне так хочется, чтобы вы спустились вниз, хоть на минутку, — с отчаянием проговорила она. — Мне необходимо поговорить с вами.

— Придется подождать до завтра. Там у меня на столе список людей, которых я прошу вас обзвонить. Скажите им, что я сегодня устраиваю вечер и приглашаю их прийти после восьми в любое время.

— Вы им немного даете времени на сборы.

— Ко мне они придут, — самодовольно ответил он.

— А если нет? — Она повернулась на каблуках и вышла.

Анжела Лэнгем вошла в спальню дочери и ошеломленно замерла на пороге. На постели, на стульях, на полу грудами разноцветного шелка, атласа и тюля лежали вечерние платья.

Энн подняла одно из них и приложила к себе:

— Мама, что ты скажешь об этом? Или мне надо надеть что-то менее изысканное?

С решительным видом Анжела очистила себе место на постели и села.

— Мне все равно, что ты наденешь, лишь бы ты покончила с этим глупым обманом. Или ты скажешь Полу всю правду, или ее скажу я.

Энн опустилась на стул около туалетного столика. Последние несколько недель она чувствовала, что матери все больше и больше не нравится сложившаяся ситуация и что еще немного, и родительское терпение иссякнет — ее заставят объясниться. Ужасно было то, что мгновение это наступит в вечер приема у Пола.

— Мама, ты не должна ему говорить! Предоставь это мне!

— Ты говоришь это чуть ли не каждый день в течение всего последнего месяца. Как я понимаю, ты все равно еще надеешься на честную открытую борьбу между тобой и Сириной.

— Больше не надеюсь, — тихо сказала Энн. — Нельзя бороться с неизбежностью. Я пыталась объяснить все Полу сегодня утром, но он не захотел меня выслушать. Если сегодня вечером мне представится возможность…

Анжела без слов посмотрела на свою дочь и увидела, как большие зеленые глаза наполнились слезами. Она вздохнула и пошла к двери.

— Хорошо. Я предоставляю тебе самой рассказать ему все… Но делай это побыстрее. Иначе тебе будет только хуже и больнее.

Облегченно вздохнув оттого, что смогла успокоить мать, Энн, напевая себе под нос, начала одеваться и только, когда была совсем готова, решила поехать туда не с родителями, а в одиночку. Предвидя, что если она скажет об этом, то начнется долгий спор, она просто оставила для них записку на столе в передней и сбежала по лестнице на улицу и села в такси.

Все комнаты в Хэмпстед Мьюз были залиты светом. В нижних повсюду была масса букетов бронзоволистых и золотистых хризантем, на их фоне пылали разноцветные георгины. Шатер на лужайке за домом был преобразован в райский сад: полотняные стены размещались так, что внутри шатра оказалась большая яблоня. Оркестр уже был на месте. Одетые в свободные зеленые плащи, оркестранты сливались с окружающей обстановкой, создававшей иллюзию живой природы.

Никого из гостей еще не было, и Энн перебегала от стола к столу, поправляя столовые приборы и ставя вазы со сладостями. В белом струящемся платье с распущенными по плечам белокурыми волосами, она скользила среди лиственных гирлянд и зелени, как лесная нимфа, больше похожая на мифическое созданье, чем на реальность. Склонив голову набок, она оглядела шатер: нужно было добавить цветов на середину стола. Возможно, стоило небрежно бросить на серебристо-зеленую скатерть несколько роз? Раздвинув полотнища входа, она вышла в сад и там отобрала несколько роз. С цветами в руке она повернулась, чтобы идти назад, но тут заметила куст с алыми бутонами. Она стремительно протянула к ним руку и тут же с восклицанием ее отдернула, уколовшись острым шипом.

— Поделом вам. Вы этого добивались.

Оглянувшись, она увидела Пола. В строгом черном смокинге с белой манишкой, он выглядел еще более неприступным, чем когда небритый, в халате отрешенно шагал по комнате, диктуя свою пьесу.

— Мне показалось, что нужно еще немного цветов, — объяснила она. — Посмотрите на эту розу, какая она прекрасная.

— Прекрасная, — не отрывая глаз от Энн, Пол наклонился и сорвал белую розу. — Приколите эту к платью, Энн. Она похожа на вас!

Она, покраснев, взяла цветок и поместила его в легкие складки шифона на груди. Медленно подняла она голову, и он невольно сделал шаг вперед, протягивая руку к розе.

Из дома донесся какой-то крик, и они разом вздрогнули. Он тут же отшатнулся, на губах его застыла явно искусственная улыбка.

— Лучше вам прикрепить розу куда-нибудь еще. Это будет безопаснее.

— Я не хочу безопасности!

С этими словами она кинулась со всех ног в дом, ощущая спиной его пристальный взгляд.

Гости съезжались почти одновременно: большие американские машины, приземистые английские и превосходящий их всей своей старомодной элегантностью “ролле” 1930 года. К девяти часам вечер был в полном разгаре, буфетные столы быстро пустели, а положенный поверх лужайки паркет барабанно гудел под ногами танцующих.

Энн наблюдала за всем происходящим со стороны. Она любовалась матерью и отцом, засмотрелась на Сирину в окружении толпы молодых поклонников. Через эту толпу пробирался Пол, и Энн вжалась в тень, мучительно стараясь подавить вспышку ревности, когда он обнял актрису и повел ее танцевать. Энн сердито отвернулась и чуть не столкнулась с Десмондом.

Энн, я везде искал тебя. Пойдем, потанцуем. Она беспокойно дернулась и как-то сжалась, когда он притянул ее к себе.

— Не надо, Десмонд. Я не в настроении.

— Вчера ты не возражала. Она лишь вздохнула в ответ и нехотя уступила ему. Какое-то время они танцевали молча.

— Ну и толпа здесь сегодня, — проговорил Десмонд. — Это, наверное, влетело Полу в копеечку.

— Он может это себе позволить.

— Не уверен. Последние годы у него были засушливыми. — Он усмехнулся. — Но, наверное, что-то осталось, раз Сирина от него не отходит.

— Ей тоже есть что предложить, — едко ответила Энн. — А большинству мужчин большего и не надо.

— Только не мне! — Десмонд прижался щекой к ее волосам. — Ты девушка моей мечты… И так решит большинство присутствующих здесь мужчин.

— Пол думает иначе.

Он открыл было рот, чтобы ответить, но Энн, чувствуя, что больше не может говорить о Поле, сменила тему разговора:

— Ты не рассказал мне, как получил роль в этой пьесе. Когда я видела тебя в последний раз, ты вел переговоры с Арнольдом Вектором.