Я так удивилась, что почти забыла о больной голове и руках и ногах, как будто налитых свинцом.

— За кого я выхожу замуж, вас не касается.

— Нет, — с горячностью произнес Джонатан. — Я бедный клерк, я незнатен и некрасив. Тогда как он… вы знаете, что он за человек? Вам кто-нибудь рассказывал о его прошлом?

Теперь я почувствовала себя больной не на шутку. Мне не понадобилось задавать ему вопросы: мои расширившиеся глаза и усиливавшаяся бледность сделали это за меня, а ему очень хотелось говорить.

— Он убил человека, — сказал Джонатан. — За это его выгнали из университета в юности. О да, конечно, это была дуэль — один из наших отвратительных обычаев. Но второй участник дуэли никогда не сражался, никогда не держал в руках оружия, и Клэр знал об этом, когда вызывал его. Он мог бы ранить этого мальчика или выбить у него шпагу. Он первоклассный фехтовальщик, но, кажется, сестра этого мальчика…

— Замолчите, — закричала я. — Замолчите, я не стану слушать вас!

Внезапно зловоние из открытого окна ударило мне в лицо. Я обернулась. На мгновение мне показалось, что я уснула и нахожусь во власти ночного кошмара.

Рука Джонатана схватила мою и с силой стиснула ее. Он переменился в лице, глаза лихорадочно сверкали.

— Смотрите хорошенько, — сказал он. — Однажды вы смеялись, когда я рассказывал об этом. Может быть, действительность не покажется вам такой уж смешной.

Улица была так узка, что карета едва могла проехать. Она была немощеная, колеса хлюпали по грязи и слякоти и собирали вековые отбросы, испускающие зловоние, от которого кружилась голова. Почерневшие старые здания покосились на своих сгнивших фундаментах, их верхние этажи почти смыкались. Лучи заходящего солнца, светившего зловещим красным светом через узкие щели наверху, выманили отвратительных жителей этих хибар на воздух.

Они теснились в темных дверных проемах, как личинки. Замотанные в драные лохмотья, похожие на узлы с отбросами, они провожали нас глазами, а их лица, казалось, были сделаны по одному шаблону — мертвенно-бледные, кроме мест, где они были изуродованы шрамами и язвами.

Одна женщина, развалившаяся на ступеньках, держала наполовину пустую бутыль. Она, по крайней мере, смеялась, но ее идиотская ухмылка была даже страшнее гримасы ненависти на других лицах. Лиф ее платья был открыт до талии, голый младенец висел, держась за одну грудь. Когда мы проезжает мимо, он потерял опору и свалился в вонючую водосточную канаву. Мать рассмеялась и высоко подняла бутылку, так что жидкость полилась из ее широко раскрытого рта и закапала на грудь.

Потом напротив меня возникло лицо, заслонив хохотавшую женщину. Это было лицо мужчины, грязное и бородатое. Открытый в крике рот показывал сгнившие остатки зубов. Его голос был хриплым и прерывающимся, он выкрикивал слова, которых я не знала, но в переводе они не нуждались: их можно было понять по интонации.

У меня осталось смутное воспоминание о руке Джонатана, отталкивающей кричащего человека и закрывающей окно. Это все, что я помню до того момента, когда я очнулась и поняла, что карета стоит и Джонатан держит меня в объятиях. Мое лицо покоилось на его груди, а его рука была на моей щеке.

— Вся горит, — услышала я его шепот. — Бедная моя, маленькая, любимая… Я не знал…

— Где мы? — пробормотала я.

— У мистера Бима. Люси, почему вы не сказали мне, что больны? Я бы никогда… Потерпите минутку, дорогая, я найду вашу тетю… доктора…

Я была слишком измучена, чтобы протестовать, а он потерял голову и не мог быть благоразумным. Если бы он успокоился и подумал, он бы оставил меня в карете до прихода тети. Вместо этого он подхватил меня на руки, взбежал по ступеням и ворвался в контору мистера Бима, как дикий бык. Я услышала шум голосов и увидела тетино лицо, склонившееся надо мной. Ее беспокойство казалось искренним, но меня она не обманула: умирающую девушку не продашь на рынке невест.

— Господи, помилуй, вы — молодой негодяй! — закричала она. — Что вы с ней сделали?

Это было похоже на мою тетю — свалить вину за мою болезнь на того, кто оказался под рукой, а несчастный Джонатан так терзался раскаянием, что не мог трезво рассудить и отвести от себя это смехотворное обвинение. Все еще зажатая в его руках, я слышала его взволнованный голос, бубнящий что-то о своей попытке пробудить во мне гражданскую совесть. Я бормотала раздраженно, но меня никто не слушал. Потом я закричала громко, когда чьи-то сильные руки схватили меня и вырвали у Джонатана. Грубое обращение заставило меня окончательно очнуться. Усевшись в кресле, я стала воспринимать мир более четко.

Тетя стояла на коленях возле меня, а мистер Бим, подобно ожившей грозовой туче, сверкал глазами в равной степени на всех. Центральное место в сцене занимали Джонатан и Клэр. Это Клэр забрал меня у Джонатана, и теперь он стоял напротив молодого человека в ледяной ярости, исказившей его красивое лицо. Он был похож на дьявола. Джонатан, мучимый сознанием своей вины, съежился перед ним.

Если я и сомневалась в правдивости рассказа Джонатана о дуэли, то теперь сомнения исчезли. Выражение лица Клэра давало все необходимые доказательства. Я знала, что должно случиться, знала, что должна как-нибудь помешать этому, но не могла пошевелиться.

Клэр ударил Джонатана по лицу. Джонатан пошатнулся. На его губах показалась кровь, но он не поднял руки, чтобы защититься. Я услышала голос Клэра, спокойный и неумолимый:

— Вы пришлете своих секундантов?

— Я не буду драться, — вымолвил Джонатан. Кровь капала на его галстук.

— Не только хулиган, но еще и трус, — сказал Клэр.

— Называйте меня как хотите. Я не стану с вами драться.

Клэр поднял руку для нового удара. Я должна была что-нибудь сделать. Я не могла смотреть, как Джонатан будет убит подобно тому, другому несчастному юноше. Мистер Бим стоял неподвижно, как статуя, почему он не вмешивается? Тетя не стала, ей пришлось по вкусу избиение Джонатана. Их лица выглядели так странно, как будто я впервые видела их. Маски были сорваны, и проявились их подлинные характеры — присущая стряпчему холодность, тетина злоба, кровожадная ярость Клэра.

— Прекратите! — выкрикнула я, пытаясь подняться. Ноги не повиновались мне, все безобразные, неприукрашенные лица повернулись ко мне. Потом их поглотила темнота.

Когда я очнулась, комната была освещена только слабым светом свечи. Она отбрасывала блики на лицо моей служанки, сидевшей на стуле возле кровати. Она крепко спала, ее рот был приоткрыт, чепец сполз набок.

Я поняла, что нахожусь в своей комнате. Я чувствовала себя вполне нормально, если не считать странного ощущения, что мое «я» находится где-то вне моего тела.

— Какой сегодня день? — спросила я.

Мэри дико вытаращила глаза.

— Что… что? — забормотала она и только после этого проснулась окончательно. — О, мисс, как вы себя чувствуете? Вы были без сознания, вас принесли домой…

— Все это я знаю, — прервала я ее нетерпеливо. — Какое сегодня число и который час?

Она ответила, и сердце у меня ушло в пятки. Было десять часов вечера того же дня. В полночь Фернандо будет ждать меня с экипажем, и мы сможем бежать.

«Если бы я пришла в сознание несколькими часами позже, — подумала я с раздражением, — передо мной уже не стояла бы проблема выбора». Я должна была решить, что делать, и решить быстро.

Передо мной были открыты три пути — жить с тетей, с Клэром или с Фернандо. Существование с леди Расселл было бы постоянной пыткой, убогой и скучной. Клэр более всех внушал мне ужас; сегодня я увидела его без маски, и его истинное лицо, которое он до этого скрывал от меня, соответствовало страшным слухам, ходившим о нем. Они были безжалостными, все, даже Джонатан, проговорившийся о любви и мучивший меня отвратительными зрелищами. Фернандо — нежный и добрый, он увезет меня от жестоких, бессердечных людей, увезет из города, порождающего ужас, который я видела. Если я не уеду с ним, на моей совести будет его смерть.