На следующее утро я смогла более спокойно обдумать вчерашний странный разговор, но от этого он не потерял своего значения. Временами мне казалось, не сомневается ли Клэр в моей верности, но я отбросила эту мысль как абсурдную. Однако для всех окружающих насмешки Клэра над Джонатаном походили на поведение ревнивого мужа.

Ну что же, глупо или нет, пусть он считает, что я поверила в его ревность. Я не дам Клэру ни малейшего повода сомневаться в моей верности. Я буду холодна в обращении и осмотрительна в поведении с Джонатаном.

Как и многие хорошие решения, мое, тоже не продержалось слишком долго. Я совершила одну роковую ошибку — не распознала, откуда грозит опасность. Я стремилась избежать лёгкого флирта, чего-то вроде приключения с Фернандо. И мне это удалось: не было ни потаенных взглядов, ни нежных вздохов. Но, избежав внешних признаков любви, я стала жертвой любви подлинной, угодив, как говорится, в скрытую ловушку. Сравнение, далекое от романтики, но более точное, чем поэтическая фраза. Все, что я когда-то слышала или читала о любви, не дало мне представления, какой она бывает в действительности. Я любила, еще не осознавая этого.

Я могла разговаривать с Джонатаном. Это звучит так просто. На самом же деле представьте вытащенного из воды полузадохнувшегося человека, жадно хватающего воздух, или существо, рожденное с крыльями, но которому не позволяли летать; теперь оно сбросило оковы и взлетает в небо, крича от восторга: «Я родилось для полета, это то, к чему я стремлюсь!»

Помню первое утро нашей совместной прогулки. Я была бдительна и попросила одного из помощников конюха сопровождать нас, заявив, что после того злосчастного туманного дня я боюсь потеряться. Мы не прошли еще и пятидесяти метров от дома, как я сбросила оковы и поднялась в небо.

Джонатан спросил что-то о деревне, я ответила, и слова полились из меня, как вода сквозь разрушенную плотину. Оставшиеся без работы мужчины, страдания детей, загрязнение рек — все эти новые идеи, кипевшие в моем сознании, не находя выхода, которыми я не могла ни с кем поделиться.

Он слушал, кивая головой, устремив глубокие черные глаза на мое лицо. Он слушал! Должно быть, я проговорила добрых десять минут до того, как поняла, что говорю. Я читала ему ту же проповедь, какую когда-то прочитал он мне.

Я оборвала себя на полуслове, почувствовав, как краска заливает мне лицо. Ему не надо было объяснять, о чем я подумала и почему покраснела. Он понял это и расхохотался. А потом… стены обрушились. Мы говорили обо всем, не успевая высказываться, мы прерывали друг друга в этом стремлении выговориться, мы перескакивали от одной темы к другой, словно читая мысли друг друга. Мы говорили… Это нельзя описать, это надо пережить — это чувство взаимной симпатии и близости.

Для него не было новостью многое из моих рассказов. За час общения с семьей Миллеров Джонатан выведал столько же, сколько я узнала за шесть месяцев от всех жителей деревни. Но, по его мнению, ему это удалось потому, что он со стороны и мужчина, и они чувствовали себя с ним более раскованно.

— Они обожают вас, — сказал он, бросив на меня быстрый взгляд. — Для них вы королева и ангел милосердия.

— Я сделала так мало, — сказала я в раздумье. — Я так мало могу сделать.

— Но вы могли бы… — прервал меня порывисто Джонатан и осекся.

Я знала, что он хотел сказать и почему замолчал. Я не могла распоряжаться своим состоянием, и любые замечания на этот счет можно было истолковать как критику моего мужа. Через минуту он заговорил снова, более спокойно:

— Протянуть руку помощи попавшим в беду — благое дело, но необходимо сделать больше, намного больше. Следует добиться исполнения существующих законов и издать новые. Необходимы десятичасовой рабочий день, шесть дней работы в неделю, более строгие правила безопасности, бесплатные школы, улучшение санитарных условий в городах, водопровод, канализация… Этот перечень бесконечен.

Я ответила, и мы преодолели этот опасный барьер. Но к нему суждено было возвращаться, ибо положение ухудшалось медленно и постепенно.

Поведение Клэра нельзя было предсказать. Его настроение менялось ежеминутно, и мне трудно было угадать, что последует за моим безобидным высказыванием — насмешливая улыбка или едкое замечание. Он следил за Джонатаном, как хищник за добычей, однако не разрешал ему уехать, несмотря на его пожелание. У Джонатана был весомый довод: мистер Бим был стар и нездоров, и его помощнику совсем непозволительно слоняться без дела по воле одного клиента, хотя и уважаемого. И все же Джонатан не мог уехать, пока Клэр нуждался в его помощи.

У Клэра появилась новая, внушавшая опасения привычка. Он был всегда умерен в питье; теперь же время после обеда., отведенное для напитков, все более и более удлинялось. Дважды, уже лежа в постели, я слышала его нетвердые, спотыкающиеся шаги в холле.

Однажды, примерно через неделю после приезда Джонатана, они оставались за столом дольше обычного, и, когда, наконец, они присоединились ко мне в гостиной, я поняла, что Клэр выпил слишком много вина. Его волосы растрепались, лицо покраснело. Неровной походкой он вошел в гостиную, споткнулся и, наверно, упал бы, не будь Джонатана. Он отбросил его руку с пьяным смешком.

— Черт побери, держите свои руки подальше от меня, сэр! Вы полагаете, я нуждаюсь в помощи, а? Если нуждаюсь, то не в вашей. Моя любящая супруга, моя верная жена поможет мне. Подойди сюда, Люси… опереться на тебя.

Я отложила шитье и поднялась. Мне никогда раньше не приходилось видеть его таким, и я предпочла молча выполнить его приказ.

Он ухватил меня за плечи, едва я приблизилась к нему, и я пошатнулась под его тяжестью.

— Вам лучше сесть, — предложила я. — Вам плохо. Может быть, позвать Филлипса?

— Нет! — Он так резко качнул головой, что его волосы разлетелись в разные стороны. — Надо пройтись, пройтись. Вот так-то. Опереться на верную жену и пройтись. Туда-сюда, туда-сюда…

Мы сделали несколько шагов по комнате. Клэра шатало, он покачивался, наваливаясь всем телом на меня, и я едва удерживалась на ногах. Джонатан, не двигаясь, стоял у двери, куда он отошел после окрика Клэра. Он не желал оставлять меня одну, и это меня утешало. С другой стороны, мне хотелось, чтобы он удалился. Его вмешательство могло бы усугубить дело.

Неожиданно Клэр с такой силой вцепился пальцами мне в руку, что я закричала. Моя больная нога подкосилась, и в нелепом объятии мы прислонились к стене. Клэр продолжал крепко сжимать меня, я чувствовала на лице его горячее дыхание. С силой, присущей пьяным, он крутанул меня и со смехом крикнул через мое плечо Джонатану:

— Верная супруга, а? Едва стоит, бедняжка. Ведь она же калека. Хромушка. Вы обратили внимание? Не выношу этого: уродства, безобразия… Уродство! Ненавижу…

Он попытался оттолкнуть меня, прижатую к стене, и, не удержавшись на ногах, упал на пол, тяжело дыша открытым ртом.

Джонатан что-то прошептал и устремился ко мне. Я отстранила его решительным движением обеих рук. Хотя мои нервы были напряжены до предела, я заметила, как Клэр открыл один глаз, наблюдая за мной.

— Нет, — сказала я, запинаясь. — Пожалуйста, позаботьтесь о нем, позовите слуг. Я должна уйти, я не могу…

Я не сомневалась, что дворецкий прибежал к холлу на крики Клэра, но ему хватило деликатности не попасться мне на глаза, когда я выбежала из гостиной. Я добежала до своей комнаты, не встретив никого, кроме Анны. В своей обычной молчаливой манере, она не сказала ни слова, помогая мне снять мятое платье и увидев красные отметки на моей руке.

Скоро слуги, а за ними вся деревня, узнают, что у бедняжки леди Клэр муж — пьяница. Возможно, некоторые скажут, что ее милость довела мужа до такого состояния. Однако не эти мысли, не боязнь гнева Клэра наполняли меня страхом. Страшило воспоминание о глазе Клэра, глядящем на меня, внимательном и настороженном.

Можно было лишь представить настроение Джонатана в тот вечер. Я не выходила из своей комнаты. Меня вынуждала к этому не боязнь встретить его сочувствие, а нечто другое — более опасное ощущение. Спускаясь к завтраку на следующее утро, я пребывала в большой тревоге, но решила не завтракать у себя. Мне следовало разобраться со сложившейся ситуацией, и чем быстрее, тем лучше.