– Буря навряд ли пройдет до утра. Не подумайте, что мне не кажется заманчивой перспектива провести всю ночь запертым в машине наедине с тобой, любовь моя, – просто я хочу избежать излишних кривотолков. Кроме того, нас ждут дома, и, если мы не появимся там в самом скором времени, за нами вышлют спасательную экспедицию.

Я отодвинулась к самому краю сиденья и больше не говорила с ним. Как он смеет так говорить со мной! Кто бы он ни был, миссис Калхаун станет об этом известно. Я лично ей расскажу.

Когда машина остановилась, дождь все еще продолжал лить и я только мельком увидела дом издалека. А когда мы подъехали ближе, нельзя было различить ничего, кроме сплошной темной громады. Для "летнего домика", каким описывала его миссис Калхаун, это было очень неплохо.

К главному входу вела вереница невысоких ступеней. Лестница была без портика, и ничто не защищало ее от дождя. По крайней мере, пришло мне в голову, меня пускают не с черного хода. Я уже готовилась к прорыву через дождевой фронт, когда половинка двойных дверей приоткрылась и навстречу нам двинулся зонт громадных размеров.

– Гаррисон позаботится о вас, – сказал Эрик, перегибаясь через меня, чтобы открыть дверь.

Я выбралась наружу. Зонт приподнялся, и я увидела невысокого пожилого человека с печальным лицом. Трудно было представить себе кого-либо, меньше походящего на индейца, чем он. Глаза у него были голубые – цвета чистой воды, светлые и прозрачные, не как у Эрика, – и кожа была гораздо светлее.

– Сюда, мисс, – предупредительно сказал он, и, поспешно поднявшись по ступеням, мы оказались в огромном холле. Этот холл был высотой в два этажа и доходил до самой крыши, откуда через круглое застекленное отверстие должен был падать дневной свет. В общем, обстановка напоминала дворец. Однако даже теперь, при слабом свете, было видно, что обветшание уже коснулось всего. Я вспомнила, как миссис Калхаун говорила, что в "домике" не жили несколько лет. Наверное, этим и объясняется некоторая запущенность.

Широкая лестница, покрытая потертым узорчатым ковром, поднималась сначала вдоль правой стены, потом поворачивала налево и шла вдоль задней. Там, на площадке, у меня появилось неприятное чувство, что кто-то наблюдает за мной, скрываясь в тени. Вдоль всех стен зала в верхней его части были сделаны решетчатые оконца с разноцветными витражами, через которые не проникало, впрочем, никакого света. Наверное, они выходили в какой-нибудь внутренний коридор или в комнаты. Одно окошко было приотворено, и я точно знала, что кто-то рассматривает меня с этой выигрышной позиции. Вообще все вокруг казалось, как говорится, исполненным глаз. Неужели здесь царит настолько невероятная скука, что даже столь незначительное событие, как приезд гувернантки, вызывает такой горячий интерес?

– Не могли бы вы подождать здесь минутку, мисс, – я схожу за вашими вещами. – В голосе Гаррисона слышался легкий упрек. Его выговор несколько отличался от распространенного в Новой Англии. Но все-таки даже голос его не звучал, как у индейцев. По крайней мере, как я представляла, он должен у них звучать.

Хоть я и не думала, что Гаррисон задержится дольше, чем на обещанную минуту, я тут же почувствовала себя очень одинокой и абсолютно беззащитной, стоя на дне этого огромного колодца. Я просто физически чувствовала на себе множество пристальных глаз, следящих за мной, как мне уже казалось, отовсюду. Но не было слышно ни звука, ни шороха, вообще никакого движения, пока дверь снова не заскрипела, открываясь, и в нее не протиснулся Гаррисон, сгибаясь под тяжестью моего багажа.

– Как видите, у нас не хватает людей. Впрочем, это не важно. Сейчас, я полагаю, вы хотите пойти прямо в вашу комнату и немного отдохнуть перед тем, как начать одеваться к обеду.

Мне вообще-то казалось, что сначала следует переговорить с моими работодателями, но, разумеется, Гаррисон лучше знал здешние порядки. Его последние слова заставили меня задуматься. Одеваться к обеду! Он что, имел в виду, что я должна надеть вечернее платье? Если да, то это катастрофа, потому что я не взяла с собой ничего такого. Я нисколько не сомневалась, что во время редких вечеринок в кругу ближайших соседей, которые могут, конечно, произойти, я буду сидеть где-нибудь в доме вместе с детьми. А что касается семейных обедов, мне и голову не приходило, что в наши дни кто-то наряжается для подобных случаев.

Возможно, Гаррисон только хотел сказать, что я могу переодеться и привести себя в порядок. Я и сама намеревалась это сделать. После пятичасовой езды – мне пришлось сделать несколько пересадок за отсутствием прямой линии – я чувствовала себя совершенно разбитой. Ладно, я просто надену самое нарядное платье из тех, что у меня с собой. Если оно покажется недостаточно хорошим, я спущусь в кухню и поем вместе с прислугой. Я сознавала, что, поступи я так, здешние слуги скорее всего вскочили бы из-за стола и ушли бы с кухни. Они-то знали свое место, даже если я и не знала об этом.

Гаррисон начал подниматься верх по лестнице с моим багажом. Он буквально сгибался под его тяжестью, но, когда я предложила свою помощь, на лице у него отразилось такое негодование, что я не настаивала и смиренно последовала за ним.

– По выходным горничные уходят рано, – объяснил Гаррисон. – Когда все они сразу уйдут, это да. Вы даже не рассчитывайте на приличное обслуживание в такие дни.

Мы поднялись на самый верх и свернули в широкий коридор, скупо освещенный светом, проникавшим через витражи, замеченные мной снизу. Гаррисон распахнул дверь, и я вошла в спальню, размерами только самую малость поменьше Центрального вокзала и почти такую же уютную. Впрочем, она была довольно чистой, и хотя мне пришлось бы здесь плохо, будь сейчас зима, но летом в такой комнате не будешь мучиться от духоты.

Я подошла к одному из небольших окон с глубокими нишами в толще стены в надежде разглядеть озеро, но не увидела ничего, кроме сплошной пелены дождя и темноты. Здесь ветер был слышен гораздо сильнее, чем внизу, что-то – должно быть, ставня – колотилось о стену дома.

– Замечательный вид при солнечном свете, – строго сказал Гаррисон. – По крайней мере так считают приезжие. Меня самого никогда не интересовали озера, – я не имею в виду это озеро. Нежное и голубое у поверхности и угольно-черное в самом сердце своем... – Он перешел на более прозаический тон: – Обед ровно в восемь, минута в минуту. Мистер Мак-Ларен очень пунктуален в этом отношении.

– Мак-Ларен! – как эхо повторила я, когда дверь за Гаррисоном захлопнулась. Очевидно, Эрик здесь не только не слуга, он каким-то образом стоит во главе всего этого – чрезвычайно странного, по правде сказать, – хозяйства. Если только нет какого-нибудь Мак-Ларена-старшего... Но куда же тогда девать Калхаунов?

Наверняка все разъяснится за обедом. Так я размышляла, распаковывая вещи и вешая их в большой старый дубовый гардероб. У меня в запасе было довольно много времени, и я влезла в восхитительно горячую ванну. Это открытие – отдельная ванная в моей комнате – не могло меня не обрадовать. К тому времени, когда я спустилась вниз и в сопровождении Гаррисона вошла в большую столовую, все уже собрались. Гаррисон ничего мне не сказал, но в его взгляде я опять прочитала упрек.

Сначала мне показалось, что в комнате очень много народу, целая толпа. Но после первого замешательства я поняла, что там всего семь человек. Четверо мужчин встали, когда я вошла. Все они были в смокингах, дамы в вечерних платьях. Хотя этот дом знавал лучшие времена, о людях, живущих здесь, нельзя было сказать, что на них отразилась его изношенность. И я, в своем очень коротком крепдешиновом платьице, почувствовала себя полной провинциалкой – нет, даже больше: неотесанной деревенщиной.

Мельком я отметила, что Эрику очень идет вечерний костюм. Рядом с ним стоял еще один молодой человек, настолько похожий на Эрика, что я заключила, что это, должно быть, его брат. Эрик как-то сразу померк для меня в блеске великолепия своего родственника, более высокого и широкого в плечах, чем Эрик. Этот второй был старше, глаза у него были такие же синие, как у Эрика. Волосы, хоть и темные, но скорее русые, чем черные, отливали красным цветом. Я подумала, что это самый красивый человек из всех, кого мне приходилось встречать.