Что с тобой случилось, забавный коротышка, подумалось шаману. Жив ли, все так же смешиваешь растворы в своей лавчонке? Или все-таки сын с невесткой отравили тебя, как ты опасался? Горкан решил, что первым делом, когда вернется в Киев, заглянет к гному и выяснит, как у того дела.

Шаман высыпал на ладонь два черных семечка, и поморщился. Его рука была слишком маленькой, слишком нежной для орка, что всегда заставляло душу болезненно сжиматься от недовольства собой.

Вернув колбу в суму, Горкан растер темные шарики в пальцах, и высыпал порошок на землю. Да, эти зелья не помогли ему в битве с курганником, — но это не имело значения сейчас. Если действовать умело, они способны на многое. И те, кто сейчас пирует в бедняцкой избе бродника, сейчас в этом убедятся.

Несколько мгновений черный порошок лежал без движения. В душу шамана закралась тревога — уж не переоценил ли он зелье гнома, возможно, семена все же испортились. Однако беспокойство оказалось напрасным.

Вскоре темная пороша зашевелилась, превращаясь в крошечный человечков с паучьими лапами. Они суетились и шуршали, наползая друг на друга, ощупывая себя длинными, изогнутыми скорпионьими хвостами. Потом развернулись и поспешили к избе.

Сейчас все начнется.

По знаку старика молодые парни взяли лошадей под уздцы, а мы направились к реке, ведомые Прокопом. Он что-то рассказывал развеселившейся Снежане, тогда как комендант заметил мне, что бродникам ничего неизвестно ни о чаше, ни о пропавших воинах, их уже расспрашивали не раз, да и нет у них причин скрывать правду.

На берегу под нами открылась широкая каменная терраса с расположенными на ней хижинами, частью из дерева, частью из камыша. Она лежала высоко над водой, так что повредить селению могли только самые широкие разливы. Маленькие волны покачивали несколько лодок, растянутые на колышках, сушились сети, на длинных шестах вялилась рыба.

По дороге домой бродники прихватили корзины с рыбой, оставленные ими перед тем, как подняться к нам на взгорок. Встречавшиеся по пути люди здоровались с нами одновременно приветливо и настороженно. Они не желали ссориться с могущественным соседом, но и не потерпели бы ущемления своей независимости.

Старик привел нас в свой небольшой дом, где на пороге уже встречала жена, полная немолодая женщина, такая же крепкая, как муж. Вся изба состояла из единственной комнаты, прохладной и темноватой, посреди которой стоял стол, окруженный лавками. В углу сверкала побеленными известью боками приземистая печь, другой был задернут цветастой занавеской, очевидно, там находилась супружеская спальня в виде широкой лавки или двух.

Орк оглядывался и вжимал голову в плечи, ему было тесно в этом крохотном низком помещении. Усевшись на взвизгнувшую под ним лавку, он почувствовал себя свободнее.

На стол выставили раскаленную жирную уху из нескольких сортов рыбы, сероватый удивительно вкусный хлеб, оловянные блюда с жареной икрой и кусками судака.

Торжественно внести несколько вместительных глиняных кувшинов с медовухой. К тем, что пришли с нами, присоединились еще несколько человек, которые уселись, тесно прижавшись друг к другу, но не желая разделить лавку с орком, впрочем, она и была почти занята широко рассевшимся Гриургом.

Разговор ни о чем постепенно перешел на степные дела, и в комнате заискрилось напряжение. Молодой бродник, Сарагур, высасывая мозг из рыбьей головы и громко чавкая, заметил, что улов в последние дни особенно хорош, рыба, засыпанная солью, в возах доставляется в город и идет по высокой цене. А обратно везут оружие, которое сейчас особенно необходимо — степь наполнена разной нечистью, от которой так и жди пакостей.

Гриург, как все орки, живущие среди людей, весьма болезненно воспринимал высказывания, которые можно было отнести к его народу и счесть оскорбительными.

Даже если Сарагур имел в виду лишь кровожадные дикие кочевые племена старков, ему следовало быть осторожнее и выражаться яснее.

Комендант форта, перестав жевать, напрягся, уставившись желтыми глазами на того, кого посчитал обидчиком. Наконец он выдавил своим низким рокочущим голосом:

— Оружие нужно тем, кто умеет с ним обращаться. А ежели всю жизнь в мертвечине копаться, — очевидно, он имел в виду уснувшую рыбу, — то устрашить врага можно только собственным видом, мечи тут не надобны.

Простодушный Сарагур кивнул с некоторым недоумением, очевидно не поняв, о ком ведется речь. Однако другой рыбак, Степан, человек более проницательный, но и не в меру горячий, покрылся пятнами гнева.

— Не всем дано зарабатывать на жизнь грабежом и убийствами. Но иной мирный человек в честном бою да с божьей помощью одолеет десяток… — он запнулся, подыскивая нужное слово и наконец выпалил, — тварей поганых.

Его приятели разразились смехом, громким и не слишком естественным, призванным показать, на чьей они стороне.

Старик, видя, что словесное сражение зашло слишком далеко, попытался остановить их, призывая вспомнить, что они находятся в его доме и разговаривают с гостями.

Но вошедшие в раж после излишка медовухи люди не обратили внимания на его призывы. Снежана не вмешивалась, понимая, что ее замечания вызовут или новый всплеск враждебности, или повлекут оскорбления в ее адрес и тогда точно придется биться с рыбаками, чего следовало избегать всеми силами.

Мой увещевающий голос был воспринят всеми как писк докучливого комара. Орк, лицо которого пошло непривлекательными пятнами, ощерил частоколы своих зубов, почти спокойно осведомившись, о каких тварях ведется речь.

Я понял, что на языке Степана вертится короткий ответ:

— О тебе, — но он все же сдерживался, уже сам не понимая какой была причина ссоры, нарушающей все правила человеческого гостеприимства.

Он покосился на старика, как будто взывая о помощи, но тут самый молодой и, видать, слабый умом бродник звонко выкрикнул:

— О вас, серых крысах! И откуда вы только взялись на земле? Ишь ты, зубастый, форт на степи поставили, свои порядки хочете установить! Чтоб ваша крепость поганая сгорела да и вы вместе с нею! Трусы, прячетесь за стенами, а воевать боитесь! — И секунду подумав, выпалил уж совсем нелепое обвинение: — Из-за вас река обезрыбела, распугали рыбку-то своими рожами серыми!

Брошенные обвинения явно противоречили недавно обсуждаемому факту невиданных уловов. Гигантский орк неожиданно оказался в таком положении, что должен был или смиренно проглотить обиду, что для него означало не только потерю собственного лица, но и унижение собственного народа, чего он никак не мог допустить.

Гриург не был виновником глупой ссоры, зашел к бродникам по их приглашению, чтобы выказать дружелюбие, закрепить хорошие отношения между людьми и защитниками цитадели.

Однако, обычаи степи недвусмысленно требовали, что обиду можно смыть только кровью, потому силой обстоятельств он был вынужден взяться за оружие. Орк стремительно поднялся, отбросив лавку и положив огромную ладонь на рукоять меча.

— Возможно, я трус, а вы храбрецы, так не пожелаете ли сразиться со мной, сколько бы вас там ни было? Кстати, ответили бы на вопрос, почему при любой опасности вы трусливо бежите спасаться за стены проклинаемого вами Кеграмского форта, богатыри на соломенных ногах. Отчего не бьетесь за себя, как пристало настоящим воинам?

Старик, глава этой маленькой общины тоже вскочил, обводя гневными глазами своих соплеменников. Прокоп кипел от гнева, ибо оказался почти в таком же положении, как и Гриург.

Не желая ссориться с гостем, старейшина бродников в то же время не мог отречься от буянов, затеявших свару, тем более, что их становилось все больше.

Новые голоса, выкрикивающие оскорбления в адрес орков, доносились из-за открытых дверей. Правда, многие пытались утихомирить скандалистов, но если дело дойдет до драки, миротворцы тоже не оставят своих в опасности.

Я понял, что в моем распоряжении остается только секунда, чтобы предотвратить столкновение, гибельное для всех жителей степи — ведь крохотная искра в ней рождает пожар, в котором ничто не может уцелеть.