Картины эти мелькали перед моими глазами, похожие на иные, много раз виденные на других похоронах. Невольно вспомнился печальный случай, когда во время стравы на славян, утративших осторожность, внезапно напали греки, полностью разгромив скорбящих и веселящихся.

Из задумчивости меня вывел голос Снежаны:

— Как же нам помочь Ольгерду? Я не могу оставить его, хотя и не понимаю, что происходит.

Слова ее не оказались для меня неожиданными, слишком хорошо я знал ведунью, чтобы предположить, будто она оставит в беде друга — даже если бы он и не спас ее жизнь, как Ольгерд. Покачиваясь в седле, я заметил:

— Я слышал о том, что посредством черного колдовства душа может быть замурована в мертвом теле.

Тибетские монахи практикуются много лет, чтобы научиться открывать дорогу вылетающей из тела душе. Два магических слова, выкрикиваемых определенным образом, позволяют открыться на темени усопшего отверстию, примерно в палец шириной, через которое дух навсегда покидает тело. Сама процедура учения связана для лам с большой опасностью — они должны правильно выдохнуть магические слова, малейшая ошибка грозит тем, что монаха покинет его собственная душа.

Снежана удивилась:

— Но как тогда они смогут научиться?

Я пожал плечами:

— В том-то и тонкость древнего искусства — трапа, ученик, должен уловить тот момент, когда после долгих тренировок он наверняка сумеет совершить обряд, и только после этого, в присутствии мертвеца, может выкрикнуть оба магических слова. Тогда он говорит как бы за усопшего, помогая ему отпустить душу на свободу.

Ведунья задумчиво произнесла:

— Но кто и зачем заточил душу Ольгерда? Конечно, слуги противились своей смерти, но мстить следовало не сотскому, а тем, кто перерезал им горло. Да и как души простых холопов, не волхвов, не черных магов, смогли бы это сделать? Нет, кто-то другой заставляет усопших, возможно, против их собственной воли.

Синие глаза холодно блеснули:

— Я найду его. И заставлю прекратить мучения воина.

Девушка говорила только о себе, предоставляя мне возможность отступить, хотя и не верила, что я воспользуюсь ею.

Я промолчал, увидев вдруг, что время разговоров окончилось — впереди маячило длинное, кажущееся хрупким тело курганника, над которым покачивалась прозрачная голова.

За ним толпились заледеневшие, покрытые снегом живые мертвецы — люди, плененные им раньше. Лицо его корчилось переливами теней, изображающих улыбку, голос шуршал старой соломой:

— Ну что, насладились последней свободной прогулкой перед тем, как присоединиться к моему воинству? — и он небрежно мотнул головой назад, указывая на застывшие фигуры.

— У тебя, видать, мозги застыли от стужи? — сочувственно осведомилась Снежана.

Тварь всплеснула лапами:

— Со мной все в порядке, а вот ты забыла, как отдала мне каплю крови, превратившись в мою служанку. Теперь ты навсегда останешься здесь, со мной. Единственная дама придаст очарования нашему строгому мужскому обществу.

Он скрючился в пароксизме неслышного хохота, звеня сухими черепами на хвосте.

Я вполголоса ругнулся, поняв, что мои опасения подтвердились. Двинув коня на поганца, с досадой констатировал:

— Знал, что у тебя нет чести, но все же надеялся, что ошибаюсь. Ты потребовал пошлину и получил ее, больше мы тебе ничего не должны.

Поистине удивительно, как обвинение в бесчестии способно задеть не только человека, но и совсем отличное от него существо, особенно если оно соответствует действительности.

Курганник выпрямился:

— А тебе вообще следует помолчать, ты-то ничего не платил. Испугался, за девкой спрятался, не тебе о чести толковать. Ты у меня самым младшим холопом станешь, учить тебя придется долго и сурово.

Нелепая перепалка стала раздражать меня.

— Послушай, уйди с дороги, — произнес я. — Не тронь нас, не зови лиха на себя.

— Зачем тебе слуги? — спросила девушка. — Подсказать твое имя, если забудешь?

— Смех — единственный друг, который спасает человека перед лицом смерти, — согласился курганник. — А все потому, что он — обратная сторона глупости. Зачем ты дразнишь того, кто сильней тебя, амазонка?

Багряный меч со свистом вылетел из заплечных ножен Снежаны — так молния появляется из черноты облаков.

Существо рассмеялось.

— В Китае ходит легенда о герое Джань Бао, который не боялся смерти. Когда ему пришло время умирать, он взял меч и положил его рядом с собой, сказав: «Если смерть появится, ей придется сразиться со мной». Но когда Дух мертвых на самом деле вошел в его келью, у Джань Бао уже не было сил даже пошевелиться, не то, чтобы поднять свой клинок… Так и ты, амазонка, пытаешься бороться с тем, что уже случилось.

Его прозрачная лапа, сотканная изо льда, поднялась к свинцовому небу. Шесть пальцев выросли на ней, словно перевернутые сосульки, потом исчезли, растаяв и превратившись в голубоватый туман.

Он взвился над головой курганника, распахнулся густыми клубами, и начал чертить рунические строки на далекой линии горизонта.

Снежана послала единорога вперед, но я остановил девушку, взяв зверя под уздцы. Как правило, заклинание можно прервать, атаковав чародея; но то, что белыми письменами растекалось по свинцовому небу, не было рождено обычными чарами. Я не знал этой школы магии, но хорошо усвоил основной закон боевого волшебства — не бей кулаком то, что может взорваться.

Кипенные[2] слова множились, и взглянув на них, я почувствовал, что вижу перед собой историю мироздания — и пророчество о его неизбежной гибели. Потом строки сжались, стянувшись в тугой, трепещущий узел, и перед нами воссиял белый иероглиф.

— Ван Чи! — воскликнул курганник.

Теперь и я узнал его — символ власти и обладания, вторую по мощности руну китайского волшебства, после знака Великих Небес. Я вспомнил слова, начертанные на стене в гробнице Конфуция: «Тот, кто покорил Ван Чи — владеет всем».

— Школа Нефритового льва… — пробормотал я.

Существо рассмеялось.

— Бей силача хитростью, а хитреца силой, — проскрипел он. — Если хочешь победить, используй оружие, которого противник не знает. Разве не этому учил великий Сармунд? Здесь, в Ледяной пустыне, никто не владеет магией, которой я научился на берегах Ян Цзы.

Белый иероглиф ширился, и края его блистали, словно раскаленный металл. Небо над нашими головами стало черным, как проклятая душа.

— Я изучал школу Льва, — произнес я.

— Что ты можешь знать о ней? — отмахнулся курганник. — Так, прочел пару строк в древнем манускрипте, где половина — домыслы, а половина — ошибки. Только посмотри — символ почти закончен, а ни ты, ни твоя подружка не можете сотворить даже простые чары.

Где-то далеко, на звенящей глубине сознания, я шептал заклинание льда, — настолько сильное, что его нельзя произносить вслух. Я знал, что бескрайняя пустыня, ее холод и скрипящий снег помогут мне, наполняя силой бурана.

Я смотрел на курганника, и видел в его глазах отражение страниц магической книги, по которой я когда-то изучал волшебство. Слово за словом, складывались кирпичики волхования, но когда настал миг положить последний, они рассыпались, с хрустальным далеким звоном.

— Вот видите? — спросил курганник почти с укором. — В моем народе принято говорить — ты можешь махать рукой против ветра, но ветер от этого не изменится.

Я посмотрел на Снежану — даже не бросил взгляд, но швырнул в приступе отчаяния. Человеку, который тысячу лет был умелым магом, сложно принять мысль, что он не в состоянии колдовать.

Девушка стояла, сложив перед собой руки, словно пыталась лепить снежок. Я никогда не использовал это заклинание — оно принадлежит к другой школе, но знал, что так чародеи огня создают файерболл. Обычно он сам вылетает из ладони, но если силы волшебницы на исходе, или вокруг разлито анти-магическое поле, приходится формовать его пальцами.