Долгое время все молчали.

– Какого черта… – Тишину нарушила Исъют. – Какого черта она здесь делает?

Горгас нахмурился.

– Нельзя так говорить о своей матери, – твердо сказал он. – Перестаньте, это историческое событие, первое воссоединение семьи за… сколько лет прошло, Нисса? Должно быть, более двадцати. – Горгас ненадолго задумался, потом щелкнул языком. – Конечно, мы же можем легко все подсчитать. Сколько тебе сейчас, Исъют? Двадцать три?

На середине стола стояла чаша, подставленная Клефасом под падающие с потолка капли. Давным-давно их отец выковал эту чашу из стальной пластины, вырезанной из шлема, подобранного его отцом на месте последней битвы в Месоге более ста пятидесяти лет назад. Падая в чашу, капли издавали звук, похожий на тот, который получается, когда легкий молоток отскакивает от наковальни.

– Двадцать три, – повторил Горгас, когда стало понятно, что никто не собирается вносить свою лепту в разговор. – Значит, прошло двадцать четыре года с тех пор, как мы все в последний раз собирались за этим вот столом. Рад заметить, что здесь почти ничего не изменилось.

Клефас и Зонарас сидели совершенно неподвижно, словно механические железные фигуры в башенных часах, которые забыли завести. Нисса явно пребывала не в духе и, сложив руки и выпятив подбородок, упрямо смотрела в окно, за которым, не переставая, лил дождь. Исъют, зажав зубами полоску ткани, вытягивала из нее нитку за ниткой. Никто так и не удосужился убрать со стола грязную посуду, хотя Клефас – надо отдать ему должное – нашел в себе силы, чтобы прихлопнуть пару тараканов.

Горгас восседал во главе стола. Ради такого случая он надел новую рубашку из коллеонского шелка с вышивкой и брюки, а на пальце у него красовалось кольцо, принадлежавшее его отцу и переходившее в семье из поколения в поколение.

– Твоя комната такая же, как и была, – сказал он сестре. – Тот же комод для белья, та же старая кровать. Конечно, вам с Исъют придется жить в ней вдвоем, но это не проблема. Может быть, нам удастся переделать в спальню кладовую, хотя на это уйдет какое-то время, да и уюта там никакого не будет.

– Где ты спишь? – не поворачивая головы, спросила Нисса.

– В комнате отца, конечно, – ответил Горгас.

– Я так и думала.

Исъют разорвала на нитки всю полоску и теперь складывала какие-то фигурки.

– Ну, давайте, – бросила она, – скажите и покончим с этим.

– Что я должна сказать?

Она положила руки на стол.

– Вы же хотите что-то сказать? Что-нибудь вроде: «как жаль, что с нами нет Бардаса, тогда мы все были бы вместе». Ну же, говорите.

Горгас слегка нахмурился:

– Что ж, скажу. Да, было бы прекрасно, если бы Бардас был с нами. Но его нет, у него своя жизнь, он пытается что-то с ней сделать, стать кем-то, но Бардас знает, что этот дом всегда ждет его, если и когда это потребуется.

– О боги! – Исъют ударила по столу изуродованной рукой. – Дядя Горгас, ну зачем вам понадобилось тащить ее сюда? Нет, я не буду делить с ней одну комнату. Нет, нет и нет. Лучше лягу спать в сарае.

– Чудесно, – пробормотала Нисса. – Тебе там самое место.

– Нисса!

О боги, подумала Нисса, он кричит точь-в-точь как отец. Откуда это? Странно…

Горгас сердито смотрел на нее через стол, угрожающе сжав кулаки.

Нисколько не удивлюсь, если он сейчас прикажет мне доесть кашу.

– А вы, остальные, посмотрите на себя. Да, у нас у всех свои недостатки… да, у меня их тоже немало. Можете не бросать мне упреки, я признаю их сам. Но я хоть признаю, что ошибался, и не притворяюсь безвинным. Но что было, то было, а сейчас это сейчас. Давайте будем честны друг перед другом и перед собой: никто не совершенен. – Он сделал паузу, вздохнул и продолжал: – Мне не хотелось так поступать, но, вероятно, придется. Начнем с тебя, Ни. Ты самодовольная, совершенно аморальная эгоистка. Тебе всегда было на всех наплевать, тебе ни до чего нет дела: ты заботишься только о себе. Когда на Сконе все пошло не так, когда там стало жарко, ты просто ушла, устранилась, бросив людей, которые зависели от тебя. Я… я один-единственный, кто пытался хоть что-то сделать. Я вывел кое-кого оттуда и привел сюда, но ты… ты даже не подумала хоть чем-то помочь брошенным тобой людям. Ты предала целый город, сотни тысяч людей. Практически обрекла их на смерть. И ради чего? Ради того чтобы не оплачивать собственные долги.

А как ты обращалась с дочерью? Разве это не ужасно? Когда я привез ее домой, в Скону, что сделала ты? Бросила девочку в тюрьму. Без всякого сожаления. И ты, Исъют, не лучше. Не притворяйся праведницей. Ты пыталась убить своего отца, ты… нет, помолчи и дай мне закончить. Ты хотела убить Бардаса из-за того, в чем он не был виноват. Он всего лишь выполнял свой долг, делал свою работу, он и понятия не имел, что убитый был его братом, он не ведал о твоем существовании. Я сочувствую тебе, ты через многое прошла. Но пора бы уже одуматься и вести себя так, как и положено разумному, нормальному человеческому существу, если, конечно, ты еще помнишь, как это делается.

– Что касается вас двоих. – Он повернулся к Клефасу и Зонарасу и хмуро оглядел обоих. – Вы ничем не лучше их, а может быть, и хуже. У вас было все: дом, хозяйство, у вас были деньги, которые присылал Бардас, отказывавший себе в самом необходимом, рисковавший жизнью. И что сделали вы? Все промотали, все спустили, все выкинули на ветер. О боги, когда я думаю, как было бы прекрасно, если бы я имел то, что было дано вам… если бы я жил здесь, исполнял то, что требуется, работал, а не скитался по свету, сражаясь и обманывая, ловча и убивая…

– Знаете, меня не так-то легко разозлить, но вы меня раздражаете. Вы меня бесите. – В комнате стало очень тихо, даже с потолка перестало капать. – Единственный из нас, кто может, положа руку на сердце, сказать, что всегда старался поступать правильно, всегда думал прежде о других, а уж потом о себе, это Бардас. Да, Бардас! И его нет здесь. Он не вернулся домой из-за того, что вы… мы сделали ему. Разве не так? Зонарас? Клефас? Однажды, когда ему надо было очиститься от грязи и укрыться от бед, он пришел сюда, но, увидев, что вы двое натворили, ушел снова. Он не смог оставаться дома, ему все было противно. И посмотрите, что стало с ним теперь. Он на чужбине, практически в изгнании, и виноваты в этом вы. Мне трудно простить вас за это, очень трудно, хотя, конечно, я уже простил. Ведь мы одна семья, мы должны держаться вместе, что бы ни случилось, что бы мы ни сделали. Но почему бы вам в таком случае не постараться перестать пререкаться друг с другом, как избалованные мальчишки? Я ведь не о многом прошу!

Долгое время все молчали. Потом Исъют хихикнула.

– Извините, – сказала она, – но, честно говоря, все это смешно. Мы наделали столько ужасов, а теперь станем одной счастливой семейкой. Дядя Горгас, вы… нет… нет, таких, как вы, поискать надо.

Горгас повернулся и посмотрел на нее так, что Исъют невольно содрогнулась.

– Что ты хочешь этим сказать? – сурово спросил он.

– А, перестаньте. Послушайте лучше себя. И, кстати, вы как-то забыли упомянуть, что это дядя Бардас убил вашего сына и сделал из его тела…

– Замолкни. – Горгас глубоко вздохнул, заставляя себя сохранять спокойствие. – Если мы и дальше будем дергать друг друга, корить друг друга тем, что сделали, то все, нам конец, можно и не стараться. Дело не в том, что мы сделали, важно, что мы собираемся сделать. Главное – стараться. Нам всем. В кои-то веки у нас есть все, что нужно, – дом, хозяйство, мы вместе, над нами никто не стоит, никто не подгоняет…

– А власти провинции? – перебила его Нисса, по-прежнему глядя в окно. – Послушать тебя, так они просто исчезли, растворились, как будто их и не было.

– С ними я все улажу, – ответил Горгас. – О них беспокоиться не стоит. Еще раз говорю вам, что нам не о чем беспокоиться, пока мы вместе, пока мы семья. Нам пришлось нелегко, мы многое испытали, пережили тяжелые времена, на нас тяжкое бремя. Предстоит далекий путь, но мы вместе, мы дома. И если только вы сможете понять…