- Когда Янковский проводит свои собрания, я ничего не имею против; но такому самонадеянному фарисею я не позволю сбивать с пути истинного членов моей общины!

- Что ты имеешь против этого человека? - укоризной спрашивала мать сына. - Он такой скромный, приятный, ты же, вместо того чтобы дать гостю спокойно отдохнуть, всю ночь ссорился с ним, а вот от него я не услышала ни одного обидного слова.

- Сказать тебе, что он мне говорил своим тихим, ровным голосом? - нервно отозвался сын. - Он смел утверждать, что величайшее зло евангелической церкви - ее необращенные и невозрожденные пасторы.

- Он это сказал? Ну и что? Ведь тебя он к ним не причисляет? Неожиданно из кухни донеслось подозрительное шипение, и мать поспешила туда. А ее сын бросился в кресло перед письменным столом, закрыв руками лицо. "А к кому он может меня причислить? - подумал он. - Я и сам не уверен, что грехи мои прощены, не уверен в своем спасении". - "Вы господин пастор, - говорил ему книгоноша, - благородный человек, у вас добрые намерения, честные устремления, но для вечности этого недостаточно. До тех пор пока Христос не станет главой вашей жизни, ни Богу, ни вашей общине, ни вам самим никакого проку не будет от добрых дел. Ветхозаветное требование: "Уклоняйся от зла и делай добро" настоящего израильтянина, как и Никодима, не удовлетворяло. Необходим был Новый Завет, провозглашенный устами Христа: "Должно вам родиться свыше!" Ветхий Завет по праву требует: "Ты должен! Отдай!" А Новый предлагает новое сердце и новый дух! Никогда человек со своим старым греховным сердцем не перестанет делать зло; а тот, кто пытается делать добро своими силами, все равно вынужден будет признать вместе с апостолом Павлом: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которое не хочу, делаю". Все это верно. Но также верно и то, что Иисус Христос зовет нас к Себе, что Он нашим душам обещает мир. Этот мир приходит лишь в результате полного примирения с Богом, когда Он прощает нам наши грехи. Он обещает дать нам жизнь. "А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть, быть чадами Божьими". - "И всего этого у меня, пастора евангелической церкви, до сего дня не было? Нужно было прийти какому-то книгоноше, не видевшему ни гимназии, ни университета, чтобы вывести меня на верный путь? На верный ли? - На путь экстравагантных сектантов!" В это время раздался погребальный звон колоколов. Он напомнил пастору о его обязанностях. Похороны должны были состояться в другой деревне, и через некоторое время пастор вместе с учителем и церковным помощником в удобных санях помчались по заснеженной дороге в сопровождении ликующей детворы, гроздьями повисшей на санях.

В следующую среду Августу Моргачу предстояло ехать в Л. на очередную миссионерскую лекцию. Эти лекции с недавнего времени читались пасторам с целью помочь им оживить религиозную жизнь общин. Предстояла встреча с коллегами, и он надеялся, что это отвлечет его от тревожных дум, поможет восстановить потерянное равновесие и вернет его душе мир.

Недалеко от дома пастора, в конце деревни, стояла старая хижина с маленькими окошками и покосившейся крышей, укрепленной двумя подпорами. Если бы старая, склонившаяся над ней груша ее не прикрывала, ее бы, наверное, унесло ветром. В свое время хижина была построена общиной для пастуха; ей она и принадлежала теперь, и была она ровесницей Зоровце. Нынешний пастух, Галас, жил в собственном доме, поэтому община решила, чтобы прежний пастух, Бенек, доживал в ней свой век. Это была своего рода пенсия. Он хорошо, по мнению крестьян, знал, как обходиться со скотом, даже лучше ветеринара, поэтому у него часто спрашивали совета или звали его на помощь и никогда не отпускали с пустыми руками. Когда Бенеку нечего было делать, он ходил к своим соседям погреться. Есть у них он отказывался; то немногое, что ему нужно было, он готовил себе дома сам. После первых заморозков его старая груша насыпала ему столько груш, что все соседские дети приходили их собирать. Женщины сушили для него фрукты, так что ему оставалось только варить их. Пастух угощал грушами всех, кто к нему приходил. У него часто ночевали странствующие подмастерья. Он стелил им около печи и хвалил свою общину за доброту, за то, что она ему разрешала брать из леса дров, сколько ему нужно. Община снабжала его и картофелем. Иногда, забывая, что ему уже 75 лет, Бенек огорчался, что силы его куда-то ушли и ноги не хотят служить ему, как прежде! В последнее время он жаловался особенно часто. Началось это с того времени, когда у него заночевал ходивший мимо их деревни парень. Ночью у парня началась лихорадка. Два дня случайный гость пролежал в хижине. Бенек варил ему лекарственные травы и обрадовался, когда молодой человек на третий день почувствовал себя так хорошо, что решил продолжить свой путь. Но болезнь, наверное, осталась в хижине и перекинулась на старика. И теперь он то трясся в ознобе, то горел от жара.

Он ничего не мог есть, ноги подкашивались, и тело болело. Всю жизнь пастух превозмогал любую хворь, но на этот раз он сдался.

Соседи спрашивали друг друга, почему не видно старого Бенека, но узнали о его болезни, только когда жена сторожа пришла к нему поговорить о своем заболевшем теленке. Люди стали приходить к нему с советами и лекарствами, принесли пахту. Женщины говорили о том, что он не на шутку расхворался и может умереть, а в его хижине, как в хлеву, на похоронах будет стыдно войти сюда, и, не долго думая, решили убрать все как следует.

Пришли соседки, стали дружно обметать стены и потолок, которые, наверное, годами не чистились, выскоблили их и побелили. Когда чистили окна, подняли такую пыль, что больной чуть не задохнулся. Мать сторожа успокаивала старика, говорила, что это необходимо: как можно пустить людей в такую грязную хижину?

Больной смирился и, едва дыша, благодарил женщин за их доброе дело. Натопив как следует печь, они, довольные, ушли домой. Больному казалось, что голова его лопнет от жары. К счастью, пришел церковный сторож, который во время болезни пастора кое-что у знал об уходе за больным, открыл окна и двери. Он огляделся и увидел, что кровать у старика слишком ветхая и надо бы ему другую.

По дороге домой он встретил Янковского, и тот пообещал набить матрас свежей соломой.

Короткий зимний день подходил к концу. Скрываясь за заснеженными горами, солнце еще раз заглянуло в маленькие окошки хижины, словно прощаясь с больным стариком. Он до неузнаваемости изменился, лежал в чистой постели и в чистом белье, умытый, побритый, с расчесанными волосами, никогда такого раньше не бывало! В комнате было тепло, чисто, все убрано и проветрено. На старом стуле сидел Янковский подперев голову руками. Заметно было, что и ему нездоровится. Но Матьяс был доволен, что смог сделать еще одно доброе дело. Вчера он пришел помочь установить новую кровать и принес постельное белье своей матери и кое-что из своего собственного нательного белья, с помощью Звары выкупал больного старика, и они уложили его в постель, как ребенка.

Звара ушел, а Матьяс стал ждать Аннушку, которая должна была принести немного молока.

Но почему же Матьяс так низко склонил свою голову?

- Отец, что с вами? - прозвучал над ним серебристый голосок.

- Это ты, Аннушка?

Он выпрямился и печально посмотрел на любимое дитя.

- Я пришла, отец. Но почему вы так печальны?

- Дочка, ты читала книжку "Без Бога на свете"? (первый рассказ К. Рой [1892 г.]) -Да.

- Смотри, он как тот Мартынко. Сколько лет был у нас пастухом, а Пастыря своей души так и не познал! Мы все о Нем знали, но старому Бенеку никто слова не сказал! Я обвиняю не своих земляков, а самого себя! Шесть лет я жил в этой деревне, приняв Христа, но ни разу не говорил о Нем с этим несчастным. Мы доверяли ему наши стада, платили ему, так что он мог худо-бедно прожить, но о его душе мы не позаботились. Это - мой грех! "Я был в темнице, и вы не посетили Меня"... - говорит Господь. Бессмертная душа старика была в темнице неведения, а я его не посетил... А теперь, наверное, уже поздно, он угасает.... Куда эта бедная душа пойдет? Пусть это будет тебе предостережением, Аннушка, не молчи, свидетельствуй всем о Христе, чтобы тебе не пришлось когда-нибудь пожалеть, что погибла душа, которой ты не открыла дорогу к свету!