Внешне, однако, все выглядело вполне благопристойно. Король встретил папу с улыбкой. Пока его свита ссорилась со слугами папских кардиналов из-за жилья — Пуатье и без того уже чуть не лопался в связи с присутствием папского двора, — король покорно преклонил перед Климентом колена'16. Тот, казалось, пребывал в полнейшем благорасположении и выразил радость по поводу приезда короля, особенно по двум причинам: во-первых, он хотел побеседовать с Филиппом лично до того, как отправится в Рим, а во-вторых, необходимо было обсудить вопросы, касающиеся Святой Земли47.
Но вряд ли эти внешние проявления взаимного удовлетворения могли обмануть опытного наблюдателя. Жан Бургонь пишет королю Хайме 26 мая (т. е. в день прибытия короля в Пуатье), что неизвестно, сколь долгим окажется визит Филиппа, однако предполагается, что он задержится в Пуатье, поскольку папа с 25 мая по 24 июня приостановил деятельность audientia causarum, т. е. того суда, на котором он рассматривал жалобы, и audientia Htterarum, где рассматривались возражения защиты по поводу вынесенных обвинений48. Жан Бургонь считал, что ему вряд ли удастся переговорить с папой относительно арагонских проблем. За неделю до прибытия короля он уже пытался поговорить с папой, для чего отправился на прогулку верхом,
но папа сказал, что лучше мне встретиться с ним в тот же день после обеда, что я и попытался сделать, однако через своего посыльного он передал мне, чтобы я зашел к нему завтра, в то же время. Я зашел, но с тем же результатом. На следующее утро, уже готовясь сесть на коня, папа увидел меня и подозвал к себе. Он извинился, сославшись на чрезвычайную загруженность делами, и попросил снова зайти к нему завтра, то есть в воскресенье… Я заходил в воскресенье, и в понедельник, и еще в течение нескольких дней, но поговорить с папой мне так и не удалось 49.
Климент срочно улаживал все прочие проблемы, чтобы затем иметь возможность полностью сосредоточиться на переговорах с Филиппом. Жан Бургонь все более отчаивался в своих попытках добиться аудиенции папы.
Папа хорошо понимал, что наступает кульминационный момент в его отношениях с французским правительством с тех пор, как он приостановил инквизиционный процесс по делу тамплиеров. 29 мая он провел открытую консисторию, заседавшую в королевском дворце в Пуа-тье. На ней присутствовали как кардиналы, так и королевские советники, а также немало иных духовных и светских лиц. Королевский министр Гийом де Плезиан, выступая перед собравшимися, огласил список обвинений, предъявленных королем Франции ордену тамплиеров. По словам Жана Бургоня, его речь была пространной и выразительной; говорил он по-французски50, дабы выступление его было понятно максимальному количеству людей. Практически не остается сомнений, что автором этой страстной речи, а также второй, произнесенной Плезианом в середине июня, был Гийом де Ногаре, который сам выступить не мог, по-прежнему оставаясь для папы персоной нон грата в связи с той ролью, которую он сыграл во время нападения па Бонифация VIII в Ананьи51.
Плезиан начал с панегирика защитнику истинной веры и только что достигнутой им победе над «отвратительной ересью» тамплиеров, что безусловно было промыслом Божиим. Используя в качестве прелюдии христианский догмат, что, кроме самого Бога, нет ничего, что не было бы создано Богом, он приступил к отчету о том, как Филипп Красивый, Божий наместник на земле, достиг победы над преступными тамплиерами52. Чтобы продемонстрировать эту победу папе король и прибыл со всей своей свитой в Пуатье, отнюдь «не имея намерения взять на себя роль обвинителя, ниспровергателя, наставника или подстрекателя в данном судебном процессе», но вместе с прелатами и баронами, вместе со всем народом «послужить защите веры, Святой церкви и стен Иерусалима и очистить католическую веру от ереси». Затем Плезиан приступил к разъяснению того, в чем же конкретно заключалась победа короля в войне с тамплиерами, «уже в самом начале своем поистине вызвавшей священный трепет, ибо всем был очевиден ее истинный характер и несомненный конец». И теперь, по словам Плезиана, папе ничего иного не оставалось, как распустить орден.
Действия короля «вызывали священный трепет» у королевских министров по четырем основным причинам: во-первых, вначале обвинения исходили от людей слишком низкого социального статуса, чтобы придавать делу скандально громкий характер; во-вторых, обвиняемый в преступлениях орден всегда пользовался всемирным уважением и обладал значительными богатствами и могуществом; в-третьих, преступления, совершаемые его членами, были не только противны человеческой природе, но и богопротивны; и в-четвертых, сложности возникали из-за тех прочных уз, которыми орден всегда был связан с французскими королями, пользуясь их особой милостью и расположением.
И все-таки победа короля, несмотря ни на что, «вызывала восторг», ибо именно его Господь избрал в качестве «смиренного и неподкупного» защитника истинной веры и Иисуса Христа. Тут Плезиан пожелал пояснить намерения короля в отношении ордена. Никто из прочих правителей не осмелился совершить столь мужественный и высокий поступок, на который королю Франции пришлось пойти по многим причинам, «самой важной из коих является клятва, данная нашим государем во время коронации». И «поистине чудны дела Твои, Господи, ибо в этот момент в благословенном и Богом избранном королевстве Франции присутствуешь именно ты [т. е. Климент V] со своей курией, будучи избранником Божиим и наследником апостола Петра». Итак, король и папа могли бы объединить свои усилия в борьбе за веру и во имя Господа нашего. Кроме того, продолжал Плезиан, лица, возглавлявшие орден, случайно оказались собраны на территории французского королевства «по совсем иным поводам», и их нетрудно будет «вывести на чистую воду». Даже непосредственно перед арестом великий магистр ордена и другие его руководители, желая «принести свои извинения королю и скрывая свои истинные преступления», признавались в вопиющей ереси и неверии в Святое причастие, исповедь и другие церковные таинства. А после арестов многие тамплиеры, «страшась совершенных ими злодеяний и тщетно надеясь на милость Божию», покончили жизнь самоубийством. Другие же, «за небольшим исключением», по всему королевству и независимо друг от друга начали вдруг признаваться в совершенных грехах, даже если их «особо и не спрашивали». Великий магистр публично признался во всем, выступая перед учеными Парижского университета, тогда как получить признание от некоторых других членов ордена удалось «только чудом». И потом они долгое время придерживались своих показаний в присутствии епископов, королевских чиновников и простых католиков, однако некоторые все же отказались от сделанных несколько месяцев назад признаний «явно вследствие тайного сговора между собой», как это стало известно кардиналам, посланным папой в Париж. Кроме того, они получали от определенных лиц в пределах французского королевства письменные заверения в поддержке и слова утешения. Некоторые из этих утешителей были подкуплены, иные действовали по неясным причинам, однако все они могут справедливо опасаться наказания как fautores (пособники) ереси. Помимо общих для всех признаний, тамплиеры стали делать и частные дополнения — например, в присутствии архиепископа Санса или епископа Макона они признавались в самых различных и поистине ужасных преступлениях, которые якобы были ими также совершены.
Столь замечательные успехи расследования доказывают, что это «несомненно и однозначно» была самая настоящая ересь. Многие свидетели выдвинули обвинения против ордена, а благодаря полученным признаниям дело стало окончательно ясным, тем более что и общественная репутация ордена во всем мире «свидетельствует против него», что давно уже понятно не только юристам, но всем, кто выступал свидетелями по этому делу и чьи показания занесены в протокол и скреплены печатью. Даже «правитель одного государства, великий человек и ревностный католик, истинный помощник Господа в поисках истины» (т. е. Филипп IV), признал тамплиеров виновными, как и многие епископы, бароны и иные представители населения французского королевства.
