Пастор, седина, бицепсы, камня на камне… — это уже было тысячи раз. Скучно, — зевает Юрико и успокаивающе почёсывает лепестки мьют-орхидей, возбуждённых обилием в воздухе мух и слепней.

Кое-как девушка продирается через толпу и получает моноцикл — Юрико спешит домой. Стальные желоба подвесных дорог, перекрёстки, вспышки рекламных голограмм. Юрико летит над городом, мимо красных фонарей борделей, жестяных контейнеров гетто и вертолётных площадок дорогих супермаркетов.

Юрико дома. Бабушка, как обычно в это время, на тренировке — на старости лет увлеклась искусством профессора Уэсибы.

Девушка медленно, с удовольствием раздевается. Минут на пятнадцать прячется в душе: контрастные струи воды, вибромассажёр, тёплый воздух фена. Потом Юрико пьёт зелёный чай-тя и для того, чтобы расслабиться после работы, наливает в чашку-тёко сакэ, подогретое до сорока градусов в керамической бутылочки-токкури: как легко, как приятно! — воистину дрожжи и пропаренный рис способны творить настоящие чудеса!

— Степашка?! Ты где?! Иди ко мне, мой малыш! — Юрико ложится в постель и закрывает глаза. Зооморф взбирается на грудь Юрико.

Ну, начали?

Вспышка.

Транс.

Глубокое, насыщенное безумными галлюцинациями погружение в потусторонний мир, в прослойку между реальностью людей и обиталищем богов и нечисти. Расширенными людскими зрачками плотно прижаться к глазам прорицателя, мех щекочет лицо, но это не отвлекает. Расслабиться, долгий вдох, короткий выдох, пульс замедляется, температура тела — красивого женского тела — понижается. И никаких мухоморов и дурмана. Никакой химии и плясок под бубны. Гадание по ладони и кофейной гуще — преданье старины глубокой. Некоторые современные девушки предпочитают узнавать судьбу с помощью сверхсложных генных технологий, весьма, кстати, дорогостоящих.

Холод.

Ночь.

Страх и темнота. И ничего не видно.

…шелест змеиной чешуи знамён, сиплые команды, барабанный бой — издалека, пульсом вен, мышцами сердца вжимаясь в рёбра в поисках защиты и укрытия

…смутные тени — ближе, чётче, мимо — растворяются, колышутся миражами.

…дымка, позёмка. Обломком ножа, арматурным прутом — горящая сакура.

…кто здесь?

…зачем здесь?

Надо вам что?! А?! Отвечайте?!!

Волос — длинный. Нить — шёлковая. Верёвка — крепкая. Колючая проволока удавкой ласкает шею, царапает, кусает. Голоса, умоляют, плачут, заклинают: «Тужься-тужься, милая, тужься, ещё чуть-чуть, ещё немного, ну давай, давай!!..» И кровь везде. Много-много крови: лужи-озёра, алые капли дождя, выбитыми зубами хрустит венозный лёд под шпильками каблуков. И бордовые, почти коричневые, пятна на потолке комнаты — знаки? символы? просто так, для антуража?

И вдруг вместо пятен — пентаграмма.

Смерть?!

Юрико кричит и не слышит голоса. Пожар. Боль. Обугленные тела. Крест, обвитый гнилыми кишками. Топоры, крючья, ржавые гвозди. Цепи на ветру, вянут орхидеи, вплетённые в причёску. Треснувший колокол, бешеная гонка на моноцикле. Удавка? — удушье, угарный газ! Шелест змей — враги, козни, заговор. Барабанный бой — война? Топот тысяч сапог, боевые колонны, разбитые витрины супермаркетов, камуфляжные брюки, хоботы противогазов.

…и тени.

Смеются, рады.

Зло.

Зло.

Монстры — одноглазый и безголовая лошадь.

А вот и милый рядом — его силуэт, его — огонёк, яркий такой, добрый, очень чёткий, правильный. Милый, ты где?! Ты где, милый?! Куда ты?!

— АКИРА!!! СТОЙ!!!

Не слышит феникс: гуляет себе по улице — бродит, курит, улыбается. Ага, в баре пиво пьёт, с кем-то разговаривает. С кем? — злой дух, демон? Мужчина? Женщина?! Нет, всё-таки мужчина… — тогда, возможно, зло и не при чём. Ну же, Степашка, глубже — дальше! — входи в астрал и картинку чётче прорисовывай, а то тени какие-то… Конкретней, пожалуйста, с подробностями! Крупный план сообрази, ну чего ты?!

Вспышка. Внезапная потеря соединения.

Ах, как не вовремя!

Конвульсии, пена изо рта, спазмы желудка.

Боль. Жуткая боль проламывает череп, выдирает волосы, разрывает мышцы и вены.

Истерика! — впиваясь резцами в губы, Юрико выныривает из забытья-видения, сеанс транса досрочно окончен. Зооморф Степашка жалобно скулит, зверёк знает, что принёс плохие вести, он чувствует отчаяние хозяйки, её ужас и недоумение. Носик морфа точно определяет недопустимую концентрации адреналина в крови Юрико. Длинные белые ушки Степашки прижаты к пушистым бокам, глаза закрыты. Предсказатель дрожит. Окрас его медленно меняется: был снежным, становится траурно-чёрным.

— Откуда?! Где?! Почему?! — шепчет Юрико.

Но Степашка не знает ответа, он пытается вжаться в палас, размазаться, исчезнуть.

Полумрак, слабый безжизненный свет галогенового торшера. Юрико поднимается с кровати, шатаясь, бредёт к двери, ногой цепляет и переворачивает пластиковую мисочку — топлёное молоко, излюбленное лакомство зооморфа, растекается желтоватой кляксой и мгновенно прокисает, схватывается сгустками. От кляксы смердит плесенью, но Юрико не чувствует запаха, Юрико вообще ничего не чувствует: сейчас её можно бить, жечь калёным железом — она просто не обратит внимания на подобные мелочи, она спешит, надо успеть — спасти Избранника, выручить из беды, предупредить о грядущем зле.

Успеть!..

Не открывается! Не открывается! — Юрико дёргается, лицо её страшно искажается от напряжения, девушка вцепилась в дверную ручку — и никак, вообще никак: ни туда, ни сюда, ни на миллиметр, мёртво.

Смерть.

Нет!

Успеть!

Юрико бьётся молодым упругим телом о пластик двери, рыдает, кричит, умоляет:

— Пусти! Пусти! Ну, пусти же!

Окно. Можно выбить окно. Взять стул и разнести вдребезги толстое стекло. Юрико твёрдо знает: у неё получится, она уверена, что сможет выбраться на карниз — подумаешь, всего сорок восьмой этаж! — и пройти по узкой полосе бетона до балкона, а оттуда залезть в соседнюю комнату.

Юрико уверена, она сможет. Она хватает офисный стул, эргономичное чудо дизайнерского искусства и замахивается, но… — неожиданно стул становится неимоверно тяжёлым, весом в тонну, в две, в три — стул с грохотом падает на пол.