— Только чтобы это не было использовано против меня, ладно?

— Ладно. Так что ты сделал?

— Я подумал, что она имела в виду травку, и предложил ей.

— А потом?

— Она разозлилась, сказала, что не любит эту гадость и хочет нормальную сигарету. У меня были с собой, и я предложил ей купить пачку.

— А почему ты не дал ей одну сигарету?

— А с какой стати?

— Она купила у тебя сигареты?

— Нет. Она полезла за кошельком, а потом сказала какую-то ерунду вроде: «Черт побери. Мне придется вернуться. Этот глупый мальчишка забыл принести».

— Какой мальчишка? Что принести?

— Не знаю, какой мальчишка. Я уверен, что она имела в виду свой кошелек. Она просила подождать двадцать минут, пока она вернется.

— Ты подождал?

— Я подумал, почему бы и нет. Может, появился бы тот приятель, которого я ждал.

— Значит, ты остался стоять там.

— Нет, я не хотел, чтобы меня видели. Я ушел с тротуара и встал между кустов на газоне углового дома.

— Через сколько Лори вернулась?

— Минут через пятнадцать. Но она даже не остановилась. Она бежала как сумасшедшая.

— Так, теперь ответь мне на следующий вопрос. Это очень важно. Она несла сумку?

— Она что-то сжимала обеими руками, так что я думаю, что да.

Бик и Опал жадно слушали запись разговора Сары с Брендоном Моуди о показаниях студента, продававшего наркотики.

«Это совпадает с тем, что говорила нам Лори, — сказала Сара. — Личность Дебби, маленькой девочки, помнит, как она уходила от Элана Гранта. Но ни одна из личностей Лори не говорит о том, что произошло после того, как она вернулась».

— Выскользнуть из дома мужчины, затем вернуться и совершить убийство — какой ужас, — зловеще проговорил Бик.

Опал пыталась подавить ревность, успокаивая себя тем, что это должно скоро кончиться. Всего через несколько недель Сара Кеньон уже переедет из этого дома, а в их квартиру Бик уже не сможет приходить.

Бик решил еще раз прослушать последний кусок пленки.

— Судья разрешил Ли выйти из клиники 8 июля. То есть в следующую среду, — сказал он. — Мы поедем в Риджвуд и поздравим Ли с возвращением.

— Бик, неужели ты хочешь показаться ей на глаза?

— Я знаю, что я хочу, Опал. Мы будем с тобой строго одеты. Мы не будем говорить о молитвах или о Господе, хоть мне и хочется, чтобы во всех наших деяниях присутствовал Господь. Наша задача — подружиться с ней. А потом, если она вдруг слишком много вспомнит, у нее в голове будет путаница. Мы долго не задержимся. Мы извинимся за вторжение и уедем. А теперь примерька вот это, и мы посмотрим, идет ли тебе.

Он протянул ей коробку. Она открыла ее и вытащила оттуда парик. Подойдя к зеркалу, Опал надела его, поправила и повернулась к Бику.

— Боже, просто замечательно, — оценил он.

Раздался телефонный звонок. Опал взяла трубку.

Это был Родни Харпер с радиостанции «Дабл-ю-эл-ай-эс» в Бетлехеме.

— Вы помните меня? — спросил он. — Я работал здесь менеджером, когда вы много лет назад вели отсюда свои передачи. Скажу вам не без гордости, теперь радиостанция принадлежит мне.

Опал сделала Бику знак, чтобы он взял параллельную трубку, а сама ответила:

— Родни Харпер. Конечно же, я вас помню.

— Я собирался поздравить вас с успехом. Вы многого добились. Я звоню вам в связи с тем, что здесь была журналистка из «Пипл», она расспрашивала меня о вас.

Опал и Бик переглянулись.

— Что она спрашивала?

— Что вы за люди. Я сказал ей, что Бобби — лучший проповедник в этих краях. Затем она поинтересовалась, не сохранилось ли у меня вашей фотографии того времени.

Опал обратила внимание на внезапно встревожившееся лицо Бика и поняла, что на ее лице отразилось то же самое.

— И что же?

— К сожалению, мы не смогли найти ни одной фотографии. Десять лет назад наша станция переехала в другое здание, и мы много чего повыбрасывали. Наверное, туда случайно попали и ваши фотографии.

— Ничего страшного, — сказала Опал, чувствуя облегчение. — Одну минуту. Подошел Бобби, и он хочет поприветствовать вас.

— Родни, друг мой, как я рад слышать твой голос, — шумно вступил Бик. — Я никогда не забуду, что это благодаря тебе мы чего-то добились. Если бы мы не оказались в Бетлехеме и не попали бы к тебе на радиостанцию, мы бы вряд ли вели сейчас «Церковь в эфире». И все-таки, если ты наткнешься на какую-нибудь старую фотографию, то я буду тебе очень благодарен, если ты просто разорвешь ее. Тогда мы были слишком похожи на хиппи, а это никак не вяжется с моими проповедями в «Церкви в эфире».

— Конечно, Бобби. Вот еще что, надеюсь, ты не рассердишься на меня. Я возил эту журналистку из «Пипл» на ферму, где ты жил те два года, что работал у нас. Черт побери. Я совсем забыл, что она сгорела дотла. Дети или какой-нибудь кретин, наверное, залезли туда и нечаянно подожгли.

Подмигнув Опал, Бик показал жестом, что все в порядке.

— Бывает, хотя мне искренне жаль. Мы с Карлой любили это скромное местечко.

— Они сделали там пару снимков. Журналистка, правда, сказала, что вряд ли она использует их в своей статье. Хорошо, хоть курятник сохранился, а это будет служить доказательством того, что ты жил скромно и начинал с малого.

Карен Грант пришла в офис в девять часов и, увидев, что Энни Вебстер еще нет, облегченно вздохнула. Грант с большим трудом сдерживала раздражение, которое вызывала у нее уходящая на пенсию владелица бюро. Вебстер не хотела передавать Карен бюро раньше середины августа. Она была приглашена на первый рейс компании «Нью Уорлд Эрлайнз» в Австралию и не собиралась упускать такой возможности. Карен сама надеялась отправиться туда. Эдвина тоже пригласили, и они рассчитывали приятно провести время.

Карен говорила Энни, что ей не стоит больше приходить в офис. Работы было мало, и Карен могла управиться сама. В конце концов Энни было уже почти семьдесят, а дорога из Бронксвилла до центра Нью-Йорка весьма утомительна. Но Энни оказалась неожиданно упрямой, она упорно приходила на работу и, приглашая постоянных клиентов пообедать с ней, заверяла их, что Карен позаботится о них ничуть не хуже, чем она сама.

Конечно, в этом был определенный смысл. В течение трех лет Вебстер будет получать процент с прибыли, и не было сомнений в том, что, несмотря на наблюдавшийся в течение двух последних лет спад туризма, отношение людей менялось и они начинали больше путешествовать.

Как только Энни окончательно уберется, Эдвин сможет занять ее офис. Но жить вместе они смогут не раньше конца осени. До суда над Лори Кеньон ей лучше оставаться в роли скорбящей вдовы. Если бы не назойливая Энни и не этот чертов детектив, который зачастил к ней, Карен была бы безмятежно счастлива. Она без ума от Эдвина. Наследство Элана было теперь переведено на ее имя. Сто тысяч, а то и больше в год в течение двадцати лет, к тому же основной капитал все возрастает. В определенной степени Карен не жалела, что не может получить все сразу. Не обязательно же она всю жизнь будет любить Эдвина, а случись что, у него были еще более высокие запросы, чем у нее.

Она любила украшения. Ей было трудно пройти мимо ювелирного магазина «Л.Коаун» в вестибюле гостиницы, чтобы не взглянуть на витрину. Часто, когда она покупала то, что ей приглянулось, ее беспокоило, что в один прекрасный день Элан выйдет из своего мечтательного состояния и поинтересуется своим лицевым счетом. Он считал, что она вкладывает основные средства, полученные по доверительной собственности, на сберегательный счет под хорошие проценты. Теперь Карен была избавлена от таких тревог, с выплаченной страховкой Элана и перешедшим к ней его наследством ей жилось совсем неплохо. Когда ей удастся продать этот проклятый дом в Клинтоне, она сделает себе подарок в виде изумрудного колье. Проблема была в том, что люди с предубеждением относились к покупке дома, в котором кого-то убили. Ей уже дважды приходилось сбавлять цену.