Когда Роберт Хайнлайн начинал работу, он был уверен, что это его последний в жизни роман — настолько тяжелый диагноз поставили врачи, настолько неблагоприятным был прогноз, настолько плохим — самочувствие. Писатель, привыкший проводить за рабочим столом двенадцать-четырнадцать часов в день, исписывать десять страниц, чтобы потом вычеркнуть все лишнее и оставить две-три, — теперь не всегда был способен удержать в пальцах авторучку и впервые прибег к помощи стенографистов. Само название романа взято из двадцать седьмого псалма, который традиционно читают на похоронах…

Это великий роман — настолько мощна его коллизия, откровенны отношения, глубоки характеры. Рискну сказать, что Хайнлайн здесь достиг уровня Фолкнера.

И одновременно — это плохой роман, написанный неряшливо и торопливо, невычитанный и неотредактированный. Издатель торопился успеть показать автору готовую книгу, да и сам творческий метод Хайнлайна (много писать, а потом еще больше вычеркивать) в этих условиях дал сбой…

Короче говоря, я взял на себя смелость хотя бы при переводе достичь того, к чему стремился (как мне кажется) сам автор.

Андрей Лазарчук

Зал заседаний был старомоден, в стиле «барокко 80-х», но при этом высок, обширен и роскошен. Под современным окном-трансформером стояла автоматизированная клиническая кровать, частично прикрытая великолепной старинной китайской шелковой ширмой. Офисный стол тоже не вполне соответствовал обстановке, поскольку во главе его посверкивало никелем инвалидное кресло с системой жизнеобеспечения.

Рядом с этим креслом, за передвижным автостенографическим столиком, оборудованным направленным микрофоном, диктописцем, часами-календарем и пультом управления, сидела красивая молодая женщина. Сидела она в позе скромнейшей секретарши, но одета была весьма экзотично. Платье — если это можно назвать платьем — именовалось «Так-на-так» и выглядело следующим образом: правое плечо и грудь очерчены интенсивно-черным бархатом, левое — таким же интенсивно-алым; переливающиеся складки сходятся в точку на животе и разбегаются дальше; красная сандалия из переплетенных блестящих шнуров на черной ноге, черная — на голой ноге, прикрытой алым лоскутком лишь где-то на самом верху. Раскраска кожи выдержана была тоже в этих двух цветах — алом и черном…

По другую сторону инвалидного кресла сидела пожилая дама в белой медсестринской униформе. Она была сосредоточена на том, кто занимал инвалидное кресло, и полностью игнорировала все, что находилось вокруг. То есть людей, сидевших вокруг стола. Большинство их отличались тем подчеркнуто-спортивным видом, который всегда выдает менеджеров высокого ранга.

Возглавлял собрание глубокий старик. Если бы не живые беспокойные глаза, он походил бы на результат неудачной попытки бальзамирования. Он не использовал косметику, чтобы хоть как-то скрыть свою дряхлость.

— Вампи-ир, — говорил он негромко человеку, сидящему неподалеку от него. — Ты вампир, мой маленький Парки. Разве папа не говорил тебе, что невежливо впинывать человека в могилу, если можно просто чуть-чуть подождать? Или у тебя не было папы? Впрочем, Юнис! Сотри это. Господа! Мистер Паркинсон только что предложил мне уйти в отставку с поста председателя правления компании. Кто поддерживает его предложение?

Он подождал, переводя взгляд от лица к лицу, ничего не дождался и сказал:

— Ну, вот. Кто тебя подбил на это, Парки? Ты, Джордж?

— Нет-нет!

— Понимаю. Тебе просто очень хотелось спеть «Аве»… Итак, предложение не проходит из-за отсутствия второго голоса.

— Я забираю свое предложение! — испуганно сказал Паркинсон.

— Слишком поздно, Парки. Правки в стенограмме производятся только с общего согласия, явного или подразумеваемого. Одного возражения достаточно. А я, Йоханн Себастьян Бах Смит, против. Вот так, мальчик. Это правило работает, потому что я написал его раньше, чем ты научился читать.

Он помолчал немного и продолжал:

— Впрочем, у меня есть новости. Вы уже получили отчет от мистера Тила, что наши дела сейчас вполне удовлетворительны; а «Морские ранчо» и «Общие учебники» — так и просто превосходны. Я думаю, для меня не будет лучшего момента, чтобы подать в отставку… Так, — сказал он после длительной паузы. — Можете закрыть рты. А ты, Парки, не улыбайся самодовольно, для тебя новостей припасено чуть больше, чем для остальных… Итак, я номинально остаюсь шкипером на борту, но больше не буду рулить. Наш главный консультант, мистер Джейк Сэлэмэн, берет на себя функцию представлять меня…

— Полный назад, Йоханн. Я не собираюсь становиться директором этого пятиаренного цирка.

— Никто тебя не назначает директором. Просто ты будешь сидеть на моем месте, когда меня тут не будет. Это не слишком сложно для тебя?

— Э-э… думаю, нет.

— Слава богу. Итак, я ухожу в отставку с поста президента «Смит Энтерпрайзис», и мистер Байрам Тил становится вашим новым президентом и исполнительным директором — в сущности, продолжая ту работу, которую он делал последние годы. Он с головой в этом потоке — и в платежах, и в фондовых опционах, и в налоговых лазейках. В общем, вся лавочка у него под контролем…

Паркинсон вскочил.

—А теперь посмотри сюда, Смит!

—Намотай на ус, малыш. Обращаться ко мне надо не: «А теперь посмотри сюда!» — а «мистер Смит» или просто «мистер председатель». Что там у тебя?

Паркинсон выровнял дыхание и сказал:

—Значит, так. Мистер Смит. Я не могу согласиться с вашим назначением. Этот скачок вашего помощника прямо в кресло президента — неслыханно! Когда производятся назначения на руководящие места, вопрос должен рассматриваться на правлении. Я представляю второй по величине пакет голосующих акций…

—Я вообще-то подумывал о тебе на месте президента компании, Парки…

—Вы? Думали? И что?

—Потом очень долго смеялся.

—Вы… вы…

—Не произноси этого слова, сынок. Я затаскаю тебя по судам. Ты почему-то забыл, что у меня не просто первый по величине, а контрольный пакет акций. Что касается твоего пакета… Политика компании такова: любой владелец пакета в пять процентов голосующих акций автоматически входит в состав правления, даже если его никто не любит и он задыхается от этой нелюбви. Случай наш с тобой общий… — Смит посмотрел на нового директора. — Или уже не общий. Байрам, какие там у нас последние новости по движению акций?

—Полное коммюнике, мистер Смит?

—Нет, просто сообщите мистеру Паркинсону, сколько он стоит на этот час.

—Да, сэр. Мистер Паркинсон, сейчас вы управляете значительно меньше, чем пятью процентами акций.

—Так обстоят дела, вампиреныш, — сладким голосом добавил Смит. — Ты уволен. Джейк, объяви собрание акционеров, и чтобы все было честь по чести: торжественная часть, золотые часы, пинок в жопу и избрание преемника. На сегодня все, господа. Собрание закончено. Закругляемся. Джейк! Ты тоже, Юнис. И Байрам, если у тебя есть какие-то мысли…

Паркинсон подскочил к нему:

— Смит, я еще не все сказал!

— О, без сомнения, — голос старика стал еще более сладким. — Главное, не забудь передать своей уважаемой теще, что Байрам будет продолжать обогащать ее, несмотря на то, что я вышвырнул тебя вон. Все, давай, давай…

Паркинсон бросился прочь. Остальные тоже начали расходиться.

Смит сказал задумчиво:

— Джейк, скажи мне, как парень в пятьдесят лет способен настолько потерять нюх? Потрясающий ход: жениться на богатой теще… Что такое, Ханс?

— Йоханн, — Ханс фон Риттер перегнулся через стол к председателю. — Мне не понравилось, как вы разобрались с Паркинсоном.

— Спасибо. Честность лицом к лицу — редкость в наши дни.

— То, что он полетел за борт, правильно. Толку от него не было никакого, одни обструкции. Но стоило ли его оскорблять так демонстративно?

— Видимо, нет. Но очень хотелось. Одно из тех немногих удовольствий, которые мне доступны.