– Знаешь почему у меня нет девушки, Жень? – игриво интересуется Миша, приобняв меня.

– Ждешь свою любимую и единственную? – от произнесенного бреда сама захохотала в голос.

– Почти. Я – гей.

– Шутишь?

– Нет. Я, конечно, могу тебя поцеловать, но интереса во мне это не вызовет, – смотрю на него и понимаю, что он… не врет. Офигеть.

– Признаться, я была уверена, что такое есть только в кино, да и то не в нашем. Это… это очень странно.

Миша, как ни странно, не выглядит обиженным на мои комментарии и даже улыбается.

– А ты за девушку или за парня? Вы целуетесь? Ой, прости, чушь несу. Просто это очень неожиданно.

– Ты такая забавная, Жень.

– Я какая угодно, но вряд ли забавная.

– Со стороны виднее. Пойдешь на юбилей отделения? Я тебя в списке не видел, – да я и списка-то не видела. Да и какой мне вообще праздник? Качаю отрицательно головой в ответ на Мишин вопрос. – Ну и зря. Я пробил ресторан. Классное место, а собираем копейки. Это суббота, я видел ты не дежуришь, почему не хочешь?

– Даже не знаю. А Зорин там будет?

– Будет, конечно.

– Мне он просто не нравится, вот и не хотела, чтобы он там был.

– Ага. Конечно.

– Что?

– Ну, ты, как бы, репетируй перед зеркалом речь. Врешь ты хреново, Жень. Вообще он такой мудак, что я бы на твоем месте обратил внимание на кого-нибудь другого. Например, на заведующего урологией.

– Евгения Михайловна, а вы вообще в курсе, что ваши больные остались без наблюдения врача? – не лавка, а поле чудес какое-то. – В то время, как вы здесь прохлаждаетесь, новенькие ждут, пока вы соизволите их принять.

Кажется, это первое обращение Зорина к моей скромной персоне за долгие шесть дней. Хотя, это не обращение, а грубый наезд.

– Ну, я пойду, – усмехаясь, произносит Миша, а дальше происходит что-то странное. Он тянется к моему лицу и целует в губы. Без языка, но и этого хватило, чтобы опешить. – Желание девушки – закон. До завтра, – подмигивает и резко встает со скамейки. Это же не галлюцинации?

Перевожу взгляд на Зорина. Таблетки ведь не могли так быстро подействовать? Но, с другой стороны, почему мне сейчас так хорошо?

– У меня обеденный перерыв, Алексей Викторович. Хотите беляш?

– Я предпочитаю более качественную еду. А теперь закончила свою трапезу, встала и пошла принимать больного. Анна Владимировна больше не будет тебя курировать.

– Почему?

– Потому что она упала с лестницы и не вовремя сломала руку. Иди принимай деда в коридоре. Я подойду позже.

– Подождите, а кроме руки с ней все нормально?

– Да.

– А кто у меня теперь будет куратор?

– Угадай с трех раз, – недовольно бросил Зорин.

Лечиться… мне однозначно надо лечиться. Иначе я не знаю, как объяснить тот факт, что я как дура радуюсь, что кто-то сломал руку. Хотя, радуюсь я, конечно, не этому.

Дедуля оказался почти не контактный и очень, даже слишком пахуч. Так сильно, что меня реально начало мутить.

– Закончила? – поворачиваюсь на хорошо знакомый голос. – Что тут у нас?

– Сбор анамнеза затруднен из-за когнитивных нарушений. Температура тридцать восемь и шесть. Дыхание жесткое, ослаблено справа, среднепузырчатые хрипы справа выше угла лопатки. При сравнительной перкуссии на симметричных участках грудной клетки определяется легочный перкуторный звук одинаковой громкости. Подвижность нижних краев…

– Так, стоп. Мы не на уроках. Что на рентгенограмме?

– В легких справа в верхней доле в заднем базальном сегменте отмечается выраженная инфильтрация.

– Ты его всего рассматривала?

– Ну да, а что не так?

– Откуда такая вонь?

– Предполагаю, что это запах мочи.

– Как ни старайся, как ни тряси, последняя капля все же в трусы. Но предполагать, Женя, мало. Воняет не мочой.

– А чем?

– Гнилью.

Надев перчатки, Зорин переворачивает больного на бок, а потом резко снимает с больного штаны. От увиденных массивных пролежней и специфического запаха, волна тошноты подкатила словно вулкан. А еще через несколько секунд содержимое моего желудка оказалось на ботинках и штанине Зорина.

– Извините, я случайно, честно. Это… это…, – прикладываю руку ко рту.

– Плохо пережеванный беляш, – нахмурив брови, произносит Зорин, брезгливо смахивая со штанины содержимое моего желудка.

– Евгения, возьмите салфетки, – поворачиваюсь на едва знакомый голос. – А я ведь говорила вам, не употреблять такую пищу, – беру протянутую упаковку влажных салфеток. – Может, водички принести? – ты откуда, блин, здесь взялась?

– Спасибо, не надо.

– Леш, не злись, со всеми бывает. Возьми тоже салфетки.

Ощущение, что Зорин сейчас даст не только мне пендаля, но и в придачу звезданет фармакологичке по протянутой руке с салфетками. Вид у него сейчас говорящий. Однако, драки не происходит, он молча разворачивается и идет к своему кабинету. Дылда же семенит на своих каблуках вслед за Зориным. Перевожу взгляд на перевернутого дедулю. Чувствую себя ужасно. Мало того, что дура, так еще и отвратный будущий врач. Почему не догадалась, зачем пластыри на лопатках? Идиотка! С такими пролежнями на крестце я еще не сталкивалась. Бедный дед. По телу неосознанно проходит дрожь. Прикрываю его простыней и чуть ли не бегу в ординаторскую. Наспех умываюсь и залпом выпиваю стакан воды. Надеваю маску и иду в сестринскую. Мало что соображаю, но беру первое, что приходит на ум.

– Так, стоп, ты что собралась делать? – не успеваю поднести руку к больному, как Зорин резко ее одергивает.

– Обработать. Потом наложить повязку. Ему, наверное, надо вызвать физиотерапевта, чтобы… нам на хирургии показывали лампы УФО. Они подсушат пролежень и быстрее все заживет.

– Не разочаровывай меня еще больше, чем есть, – сквозь зубы цедит Зорин. – Ты не видишь, что здесь не будет достаточным полить хлоргексидином? Не понимаешь, что это не просто повреждение кожи? Здесь надо удалять некротизированные участки и делаем это не мы. Мы переводим его на хирургию.

– А пневмония?

– Он лежачий больной, Женя. Это частая патология в его положении. Наша задача расписать схему лечения пневмонии, но лечить такие пролежни в условиях нашего отделения мы не будем. Пойдем.

– Куда?

– Что-то ты рано начало тугодумничать, – вот сейчас я понимаю, что Зорин реально зол. Никогда я не видела его таким. У него еще и вены на шее вздулись. И судя по сжавшейся в кулак руке, он реально хочет мне вмазать. Неужели думает, что я специально на него блевнула? – Ко мне в кабинет, это же очевидно, Женя, – на удивление, уже спокойнее произносит он.

– Я неспециально это сделала. Правда. Давайте я постираю ваши штаны, и завтра все верну в лучшем виде, – на одном дыхании произношу я, остановившись у двери его кабинета.

– Еще б ты специально на меня блевнула. Садись и пиши.

– Заявление на увольнение?

– Если у тебя сегодня цель вывести меня из себя, то ты на пути к успеху. Я даю тебе совет, не доводить меня до проявления моих не самых лучших черт характера. Просто делай то, что я тебе говорю, – подталкивает внутрь кабинета. – Садись на диван, бери чистый лист бумаги и пиши переводной эпикриз. От руки, если непонятно.

Я была уверена, что сейчас пойдет череда словесных унижений из-за, чего уж греха таить, моих незнаний, как и что писать, но совершенно внезапно вместо этого Зорин примостил свою пятую точку на стол напротив меня и начал диктовать, что мне писать. Да, попутно интересуясь моим мнением на этот счет, но без оскорблений. Кажется, он сменил гнев на милость. Правда, я поспешила с выводами относительно милости, ибо в момент, когда я приподняла голову после очередной написанной строчки, над моей головой пролетел дротик. То, что это он самый, я поняла, когда на автомате повернула голову на стену, на которой висит мишень. Я не успела даже возмутиться и повернуть голову к Зорину, как следом прилетел еще один дротик в цифру двадцать.