— Это не одно и то же.

— Так пугает он вас или нет?

Иона нахмурилась и отвела взгляд.

— Вообще-то да, но едва ли я имею право… — Она закусила губу. — Понимаете, Джеффри без ума от дома.

Я была бы последней обманщицей, если бы сделала это за его спиной. А если я скажу ему, что хочу уговорить мистера Сэндерсона не разрешить покупку, будет кошмарный семейных скандал, который на всю жизнь оставит след. Я не могу так подвести свою сестру.

— Понятно. — Джим подумал, что Иона необыкновенно порядочная девушка, просто донкихот в юбке… Устыдившись, он решил, что есть и другой выход. — Сэндерсон, безусловно, побеседует с самой миссис Трент. Едва ли от него ускользнет то, что дом ей не нравится.

— Ну, не знаю… Аллегра очень предана Джеффри и целиком под его влиянием. Она вообще по натуре очень робкая и мягкая. Если Аллегра кого-то любит, то готова выполнить любую просьбу этого человека, ну просто любую. Она всегда была такой. Раз Джеффри мечтает купить «Дом для леди», Аллегра никогда не признается мистеру Сэндерсону, что не хочет в нем жить. Ни за что.

Ну а вы ведь можете так составить свой отчет, чтобы мистер Сэндерсон не позволил тратить основной капитал на покупку дома?

Джим покачал головой.

— Нет, я обязан дать объективную оценку. Проверку крыши мы отложим до понедельника, все же остальное в отличном состоянии. В старину строить умели. К тому же здесь постоянно кто-то жил, поддерживал порядок. Современные удобства, оборудованные американцем, тоже в великолепном состоянии. Мой дядя когда-то лично делал проект модернизации и, должен признаться, он здорово поработал. Поэтому, если на крыше не будет обнаружено никаких изъянов, мне придется предоставить вашим опекунам в высшей степени благоприятный отзыв.

Иона печально вздохнула.

— А мне придется сказать Джеффри, что средневековое поместье не слишком подходит для Аллегры, для ее нервов. Ему это не понравится, и он решит, что я типичная свояченица, сующая свой нос куда не просят. Ну что ж, придется это пережить.

Официантка забрала тарелки и принесла настоящий английский сыр, домашнее печенье и превосходный кофе.

— Ни за что не догадаетесь, — внезапно сказал Джим Северн, — с кем я недавно столкнулся в кафе на первом этаже, когда зашел туда перекусить.

— С кем-то, кого я знаю?

— Ну… — Он усмехнулся. — Во всяком случае, вы с ним беседовали.

— И вы были при этом?

— Да.

Ионе вдруг показалось, что сзади из окна потянуло холодом. Раньше она почему-то этого не замечала.

— Вы даже слышали, как он поет, — продолжал Джим. — По пению я его и узнал. Он пил жуткую дрянь — какао с виски, утверждая, что это здорово бодрит, а в промежутках между глотками распевал «Шотландские колокольчики».

Иона поняла, почему потянуло холодом. Она словно вернулась в ту страшную туманную ночь и вновь следовала за человеком, который, обсудив сумму гонорара за чью-то жизнь, через несколько минут то насвистывал, то напевал «Шотландские колокольчики», постукивая тростью о парапет тротуара.

— О нет! — воскликнула Иона. — Вы ничего не сказали ему обо мне?

Джим покачал головой.

— Я не собирался с ним разговаривать, но он посмотрел на меня и помахал рукой. Ну, думаю, узнал. Когда он уходил тогда, в три часа ночи, газовый фонарь на улице светил довольно ярко, и этот тип мог запросто меня разглядеть. Но я понял, что он просто жаждал общения. Но я поздновато это сообразил и уже успел обратиться к нему по имени — профессор Макфейл. И представьте: он сразу зашикал на меня, умоляя никому не открывать его имени.

— Почему?

— Понятия не имею. Очевидно, в какао было слишком много виски, так как он начал рыдать и приговаривать, что речь идет о его профессиональной репутации, стал сетовать на свой длинный язык и добавил, что осторожность — мать безопасности. «Как я мог пррредвидеть, что наткнусь на парррня из той парррочки, с которой случайно встррретился в тумане? Я по натуррре человек откррровенный, но в интеррресах карррьеры должен молчать. Почему бы мне не назвать имя, которррое я ношу со дня рррождения? Мне нечего его стыдиться: Макфейлы — уважаемый рррод. Но… — тут он схватил меня за пуговицу и обдал парами виски, — особенности прррофессии вынудили меня пррринять дррругое имя — Рррегулус Мактэвиш, прррофессоррр Рррегулус Мактэвиш. А на театррральных афишах меня именуют Великим Пррросперрро!»

Шотландский акцент был настолько точно скопирован, что в других обстоятельствах Иона бы расхохоталась, но сейчас ей было не до смеха. Ее охватил смертельный ужас, она вся побелела. Джим Северн протянул ей через стол руку и спросил:

— Что-нибудь не так?

— Не знаю…

Он поднялся и сел рядом с ней.

— В чем дело, дорогая?

Теплые пальцы Джима сжали узкую ледяную ладошку.

— Я расскажу… я сейчас. Я, наверное, жуткая идиотка…

Джим свободной левой рукой налил ей кофе и придвинул чашку.

— Лучше выпейте, пока горячий.

— Джим, я не хочу здесь оставаться, — сказала Иона, допив кофе. — Не хочу, чтобы этот человек увидел меня… знал, что я здесь. Я подожду в дамской комнате, пока вы расплатитесь и приведете машину, и спущусь, только когда увижу вас в холле. Если путь свободен, кивните головой и идите прямо к машине. Не нужно, чтобы он видел нас вместе.

Следующие несколько минут показались Ионе несколькими часами. Когда она подошла к верхней площадке лестницы, то увидела, что Джима Северна в холле еще нет.

Из боковой двери вышел маленький лысый человечек, посмотрел на висевший в холле большой старомодный барометр и скрылся в темном коридоре. Потом в холл вошла, толкнув вращающуюся дверь, женщина в мокром макинтоше. Она остановилась, оглядываясь вокруг с беспомощным и удрученным видом. Вода с макинтоша капала на красный ковер и выцветший коричневый линолеум. Подождав минуты три-четыре она, как будто утратив последнюю надежду, медленно вышла назад под дождь.

Ионе уже начало казаться, что время остановилось вовсе, когда наконец вошел Джим Северн, посмотрел вверх, быстро кивнул и, повернувшись на каблуках, снова вышел.

Словно очнувшись от краткого тяжелого сна, Иона начала спускаться. Ей оставалось преодолеть три ступеньки, когда дверь в конце коридора, ведущего от лестницы вглубь здания, внезапно открылась и оттуда вышел мужчина. Иона не стала оборачиваться, но когда он затянул песню, она сразу поняла, кто это.

Известным был проказником. Проказником, проказником Волынщик из Данди!

Тогда, в тумане, он ее не пел. Но Иона узнала бы этот раскатистый голос где угодно, даже услышав его на улице Китая или Перу. Вновь ощутив леденящий ужас, но не ускоряя шаг, она пересекла холл и вышла через вращающуюся дверь. «Волынщик из Данди» остался позади.

Машина Джима стояла почти у самого входа. Опустившись рядом с ним. Иона скомандовала:

— Быстрее! Он шел за мной, когда я выходила!

— Он видел вас? — спросил Джим, когда машина заскользила по мокрой дороге.

— Лица не видел, да и вряд ли бы он меня узнал. Для него я была просто незнакомой женщиной, идущей через холл.

Джим свернул в переулок.

— Не скажите. Он ведь видел вас в ту ночь. Вы спали, а свет уличного фонаря, проникавший через окошко над дверью, хорошо вас освещал. Он с пристрастием вас разглядел, прежде чем уйти, сказал, что у вас славная мордашка. — Заметив отвращение на лице Ионы, Джим рассмеялся. — Он держался весьма почтительно. Не сердитесь — это был всего лишь комплимент.

— Вы не понимаете, — тихо сказала Иона. — Но здесь нам нельзя разговаривать. Давайте отъедем подальше от домов и остановимся где-нибудь на природе.

Ехать пришлось не слишком далеко. Милях в двух от Рейдона, в деревушке Грин, они нашли очаровательную лужайку, в центре которой находился пруд с утками. В стороне от дороги, защищенной живой изгородью, можно было разговаривать сколько угодно под аккомпанемент шуршащей под ветром листвы и постукиванья капель дождя, заливавшего ветровое стекло. Пора было выкладывать свою тайну, но Иону вдруг охватили сомнения: было ли то происшествие явью? Теперь оно казалось всего лишь порождением темной туманной мглы.