– Нефертити, – захлебывался он, – я так скучал по тебе, я так безутешен, помоги мне…

Но она с угрюмым видом протиснулась мимо него. Слуги уставились на Нефертити. Ее не было во дворце так долго, что для многих она превратилась в эфемерный образ трагичной, одинокой женщины, доживающей свои дни в заключении, но решительная царица, шагнувшая в комнату, не имела ничего общего с бледным плодом их воображения. Нефертити сорвала покрывало с тела Сотпе-эн-Ра. Она долго смотрела на него без всякого выражения, потом прошла через дверь в другую комнату и еще дважды повторила свое действие. Закончив осмотр, она гордо прошествовала обратно к фараону и швырнула к его ногам испачканную простыню.

– Ты убил моих детей, – произнесла она.

Эхнатон потянулся к ней.

– Я тоже страдаю, – захныкал он.

Она отшвырнула его руку.

– Ты держал меня вдали от детей четыре года, а потом убил их! – Она побелела от горя и ярости. – Принести бы всех умерших в Египте детей и положить у твоих ног. Знаешь, как люди называют тебя? Преступник Ахетатона, а твою мать – блудницей. Это вы, вы навлекли проклятие богов на эту обреченную страну! Ты раскаиваешься? Нет! – Она принялась колотить друг о друга сжатыми кулаками. – Ты нагромождал одно зло на другое. Мекетатон, Мериатон, а теперь уже и твой брат в твоей постели! Я требую свидания с Анхесенпаатон!

Все изумленно посмотрели на нее, потом их взгляды обратились к фараону, они ожидали, что царственный урей на его лбу изрыгнет в нее пламя в ответ на богохульство. Но Эхнатон только обхватил себя руками за плечи и тихо завыл, а потом у всех на глазах сполз на пол и начал раскачиваться взад-вперед. Бросив на него презрительный взгляд, Нефертити вышла, ее свита бросилась за ней.

Когда в дверях возникла мать, Анхесенпаатон, сидевшая в своей комнате, слушая лютниста, подскочила от неожиданности и с радостным криком бросилась к ней. Обняв дочь, Нефертити покрыла поцелуями черноволосую головку. Анхесенпаатон отступила назад, ее глаза сияли.

– Матушка! Он освободил тебя? Ты возвращаешься во дворец? Слушай! – Подскочив к столу, она схватила свиток. – Царь Вавилона, Бурнабуриаш, писал фараону, называя меня Госпожой Дома, и обещал прислать мне кольца с печатью из ляпис-лазури! Я теперь настоящая царица!

Нефертити взглянула на кобру, вздымающуюся над тонким золотым венцом надо лбом дочери. Ее взгляд опустился ниже, к мягкой округлости под прозрачной тканью одеяния девочки. Она резко развернулась и вышла, не сказав ни слова.

Когда ее несли обратно в северный дворец, Нефертити оцепенело сидела за закрытыми занавесками носилок в таком глубоком потрясении и ярости, что не осознавала, где она. Царица пришла в себя, лишь миновав массивные ворота в стене, которая отделяла ее жилище от южной части города. Носильщики двинулись наверх по длинной лестнице, ведущей к входу во дворец. Всю дорогу она молчала, боясь разрыдаться, и когда носильщики опустили паланкин, она смогла лишь молча отослать их. Она вошла в прохладу полутемной залы и только там, обернувшись к свите, вновь обрела способность говорить.

– Оставьте меня в покое. Расходитесь по домам. Я не хочу никого видеть и слышать по крайней мере несколько часов.

Через несколько мгновений она осталась одна. Стиснув руки, она металась по огромным, тихим комнатам дворца, горе требовало выхода в движении, будто, шагая, она могла убежать от своей боли. Постепенно она успокаивалась, и гнев, который не давал пролиться слезам, начал стихать. В конце концов, она вошла в приемную и, бросившись в кресло, закрыла лицо руками и зарыдала.

В тот вечер она долго сидела у окна в темнеющей зале и пила вино, мрачно глядя на опустошенные террасы, слабо освещенные светом убывающей луны, когда у нее за спиной вежливо кашлянул вестник. Она нетерпеливо обернулась, все еще охваченная горечью и гневом.

– Я не заметила, что уже так стемнело, – сказала она. – Пусть зажгут лампы. В чем дело?

– Царица, твой отец ждет за дверью.

Нефертити удивленно подняла брови.

– Удивительно, что он вообще вспомнил, что у него есть дочь, – язвительно бросила она. – Проводи его.

Вестник поклонился и вышел, махнув слугам, чтобы зажгли лампы. Слуги бесшумно пошли по комнате со свечами в руках. Нефертити ждала, полуобернувшись в кресле и поставив чашу на подоконник. Некоторое время спустя Эйе поклонился ей и приблизился, держа за руку ребенка.

– Я не рада тебе, – холодно сказала она, когда они остановились перед ней. – Я не получила от тебя поддержки, когда нуждалась в ней, носитель опахала. Ты не можешь рассчитывать на мое гостеприимство.

– Я ни о чем не прошу, – хрипло сказал Эйе. – Ты права, царица, и я знаю, что бесполезно падать на колени и умолять о прощении.

– Даже если бы у тебя хватило на это сил. – Нефертити улыбнулась ледяной улыбкой. – Ты ужасно постарел, отец.

– Знаю. Но я еще довольно крепок. Послушай меня, дочка. Ты теперь можешь вернуться во дворец, если пожелаешь. У Эхнатона не хватит мужества возражать. Он сломлен.

– Нет уж, благодарю. После того, что я вынесла сегодня…

– Так я и думал. Тогда окажи мне услугу. – Он подтолкнул мальчика вперед. – Возьми Тутанхатона под свою защиту.

Размышляя, Нефертити внимательно посмотрела на царевича долгим взглядом.

– Объясни, – приказала она, но теперь в ее голосе не было холодности, она не сводила глаз с Тутанхатона. – Царевич, если ты выйдешь в коридор, ты найдешь там моего управляющего. У него припрятано немного меда, и если ты прикажешь ему, он позволит тебе окунуть туда пальчик.

– Да? – Мальчик неуверенно улыбнулся. – Это будет замечательно, но я правда хочу домой.

Эйе наклонился к нему.

– Царевич, туда нельзя. Завтра я пришлю тебе твои игрушки и слуг и сам буду часто приходить к тебе.

Тутанхатон вздохнул для виду и вышел. Нефертити жестом пригласила отца садиться.

– Не думаю, что фараон долго протянет, – задыхаясь, сказал он, – а Сменхара будет плохим наследником. Он слаб, жаден и невежествен. Но он совсем не глуп. Если он решит, что Египет может попытаться отнять у него корону и отдать ее единокровному брату, не сомневаюсь, что он может убить мальчика.

– А Египет может?

– Еще немного, и он сможет. Сменхара с каждым днем все больше напоминает своего брата. Он даже не пытается использовать свое влияние на фараона в благих целях. Тутанхатону тут будет безопаснее. У тебя хорошая охрана.

Нефертити подняла чашу и задумчиво отпила, неотрывно глядя в лицо Эйе.

– Понимаю. И если придет время возложить двойную корону на его голову, кто будет его императрицей и кто регентом?

– Диск и двойное перо можешь получить ты, если пожелаешь, а регентом буду я.

– Вот как. А что будет делать Хоремхеб?

– Он будет воевать в Сирии.

Нефертити коротко рассмеялась и подалась вперед.

– А он знает об этом? А Тейе?

– Мы с ним говорили об этом. Но Тейе стара, Нефертити. После смерти Бекетатон и Тиа-ха она сделалась нелюдимой. Она часто болеет и не хочет говорить ни о чем, кроме прошлого. Я переживу ее.

– Ты так бессердечно говоришь о таких вещах, хотя она всегда занимала место в твоем сердце как друг, сестра и императрица. Сдается мне, твое честолюбие пережило ее амбиции. Как странно!

– При условии, что я буду повиноваться будущему регенту.

– Конечно.

– Я предлагаю тебе еще одну возможность вернуться к власти и стать настоящей правительницей, на этот раз как императрица.

Улыбка понимания озарила все еще прекрасные черты Нефертити.

– Ты так красочно описываешь эту дорогу, какая она широкая и прямая, но на ней немало невидимых колючек. И не забывай, что я обязательно приду на твои похороны, отец. – Она снова расслабилась, откинувшись в кресле, и подняла чашу. – Я оставлю мальчика у себя. Он развлечет меня. Но что скажет Тейе, когда ты объявишь ей, что ее драгоценный царевич находится у меня?

Эйе с трудом поднялся на ноги.

– Вряд ли я сообщу ей об этом. Она больше не проявляет интереса к своим детям. Они не принесли ей ничего, кроме горя. Она не будет скучать по нему. Никто не будет. Во дворце все поглощены собственными бедами.