– Хорошо, что у Хайи такой зоркий глаз, иначе ты был бы уже мертв сейчас, – сказала она с раздражением. – Какое невероятное ребячество! Почему ты никогда не видишь дальше своего носа?

– Ты говорила, что Мериатон будет моей! – выпалил он гневно – Ты просила меня быть терпеливым! Я был терпелив, как никто другой, и что из этого вышло? Я вручил тебе свое будущее, а ты разрушила его.

– Я не говорила, что Мериатон будет твоей, – спокойно напомнила она. – Я сказала, что однажды ты станешь фараоном и тогда сможешь жениться на ней. Подумай, Сменхара! Твой дядюшка, и Хоремхеб, и я каждый день расточаем тебе хвалы перед фараоном. Твое время еще придет. Тогда у тебя будет и царевна, и все, что пожелаешь.

Он сжал кулаки и непокорно уставился на нее.

– Я не хочу ждать! – воскликнул он. – Я не хочу больше выслушивать эту болтовню о терпении! Я потерял ее, и это твоя вина!

Тейе шагнула вперед и, взяв его за плечи, сильно встряхнула.

– Хорошо же, тогда смотри, сможешь ли ты подобраться к фараону достаточно близко, чтобы убить его! – выкрикнула она в ответ. – Ты – капризный, испорченный ребенок, и твой царственный отец отвернулся бы от тебя, если бы услышал тебя сейчас. Я говорю с тобой вовсе не ради того, чтобы слушать собственный голос. Меня тошнит от тебя. Египет достоин лучшего выбора, чем угрюмый избалованный мальчишка, который ждет не дождется, чтобы ему бросили конфетку. Иди, проверь, сколько времени потребуется страже фараона, чтобы вспороть тебе живот. Так тебе и надо!

Он стряхнул с плеч ее руки.

– Я ненавижу тебя, потому что ты всегда права! – выкрикнул он в ответ. – Ты права, и ты бессердечна. Неужели моя боль ничего не значит для тебя?

– Конечно, значит. – Она отвернулась от него в изнеможении и повалилась на ложе. – Но ты не станешь мужчиной, пока не научишься скрывать любую боль, справляться с любым разочарованием и продолжать идти избранным путем. Боги не доверяют рабам.

– Тебе следовало бы стать жрецом – Он скривил губы. – Можно я пойду?

– Ступай, дурачок.

Она не стала ждать, пока за ним закроются двери, а со вздохом выпрямила на ложе свое ноющее тело и почувствовала, как мышцы медленно расслабляются. Для нее решение фараона тоже было ударом. Весть о внезапном решении Эхнатона взять в жены свою дочь была горьким потрясением, но она, в отличие от Сменхары, понимала, что, в конце концов, это ничего не значит. Гораздо важнее было, кто будет наследником, и Тейе знала, что должна направить слабеющие силы на это, и ни на что другое.

Мериатон быстро привыкла к диадеме царицы и к новым обязательствам и привилегиям, которые сопутствовали царскому венцу. Более зрелая, чем юноша, которого она любила, она глубоко спрятала свои чувства, пытаясь обрести удовольствие в управлении. Теперь уже это были отец и дочь, которые целовались и ласкали друг друга, тесно прижимаясь, перешептывались, стоя в колеснице или сидя под балдахином в носилках. Мериатон стояла рядом с ним у окна явления – более хрупкая, более юная копия Нефертити, – улыбалась и махала толпе горожан, пока Эхнатон делал заявления, выражал любовь к своему народу и осыпал золотом милости тех управителей, которым довелось незадолго до того восхвалять его. Обладание Мериатон, казалось, принесло ему зыбкое успокоение. Его здоровье улучшилось, и в храме он публично возблагодарил Атона за возвращение жизненной силы.

С Мериатон не произошло таких заметных изменений. Внешне она оставалась красивой, жизнерадостной девушкой, заботливой со своим отцом-супругом, надменной с прислугой и любезной с придворными, и только доверенные слуги знали, что она разговаривает во сне и часто просыпается в слезах. Осведомители донесли Тейе, что свергнутая царица в северном дворце истерично хохотала, узнав, что ее место заняла ее собственная дочь, и радовалась, что не все вышло так, как хотела императрица. Тейе никому не сказала об этом весьма ценном сообщении. Она рассматривала ситуацию как временную. Как и многие другие, она полагала, что Эхнатон со временем может смягчиться и освободить царицу, определив для Мериатон место в гареме, которое прежде занимала ее сестра Мекетатон.

Но однажды, когда она направлялась вместе с Бекетатон к своей ротонде в храме, она услышала глухие тяжелые удары молота по камню. Носильщики замедлили ход, и она нетерпеливо подняла занавеси, готовая прикрикнуть, чтобы они поторапливались, но увидела, что они вместе с солдатами эскорта оказались затерты в густой толпе. Белая каменная пыль облаком вздымалась над ними так, что было трудно дышать. Бекетатон, чихнув, изящно прикрыла ротик, но Тейе, снедаемая любопытством, не беспокоилась об удобствах.

– Растолкай этот сброд, хочу видеть, что там происходит, – повелела она начальнику стражи и, опустив занавеси, стала ждать, слушая, как солдаты с криками рассыпают удары.

Вскоре дорога опустела. Пыль висела в воздухе, как белый туман, и сквозь нее было видно каменотесов, не замечающих ее присутствия. Их огромные кувалды поднимались и опускались, нагие спины побелели от пыли, прилипшей к вспотевшей коже. Кроме них еще несколько человек выполняли более тонкую работу резцами и молотками меньшего размера, они иногда прерывались и начинали кашлять. Взмахом руки Тейе удержала вестника, собиравшегося было скомандовать всем припасть лицом к земле.

– Пойди и спроси надсмотрщика, что они делают, – велела она.

Она смотрела, как ее безупречно одетый слуга осторожно пробирался между обломками, прижимая к лицу край юбки. Надсмотрщик низко поклонился несколько раз, мужчины обменялись словами, и вестник, осторожно ступая, пробрался обратно и опустился перед ней на колени.

– Сегодня утром фараон издал указ, – объяснил он, – уничтожить все изображения царицы Нефертити в Ахетатоне и стереть ее имя со всех надписей. Когда это будет выполнено, на их месте будут высечены имя и титулы царицы Мериатон.

Тейе уставилась на него.

– Хорошо. Поехали дальше. – Когда подняли носилки, она откинулась на подушки и даже не заметила, что носильщики двинулись с места.

Бекетатон надула губки.

– Счастливая Мериатон, – сказала она. – Как ты думаешь, фараон когда-нибудь может взять меня в жены и отдать приказ нарисовать мое лицо по всему Ахетатону?

– Не говори глупостей! – прикрикнула на нее Тейе, не особенно слушая. Это не только знак великой милости к дочери, – быстро пронеслось у нее в голове, – это окончательное унижение для Нефертити, попытка не только выразить жестокое недовольство ею, но и, в сущности, отнять у нее жизнь. Имя имеет магический смысл! Если имя живет после смерти, боги даруют его носителю загробную жизнь. Фараон должен понимать, что он не сможет стереть все надписи с ее именем, – думала Тейе. – Оно было высечено в камне столько раз и в стольких местах. Это поступок или огорченного ребенка, или малодушного и опасного мужа.

– Не хочу сегодня молиться, – захныкала Бекетатон. – У Анхесенпаатон новая кошка и целый ящик игрушечных крокодильчиков, они щелкают зубами, когда тащишь их по земле.

– Как интересно, – рассеянно пробормотала Тейе.

Она ужаснулась при мысли: что если за неприступной стеной, отделяющей северный дворец от города, Нефертити уже мертва? Грохот молотов все еще звучал у нее в ушах, и Тейе вдруг поверила, что во имя своего бога ее сын был способен на все.

Она с трудом дотерпела до того момента, когда удалось вызвать брата и Хоремхеба. Уже глубокой ночью они выполнили перед ней ритуальный поклон. Она высказала им свои опасения.

Хоремхеб немедленно решительно покачал головой:

– Нет. Царица жива.

– То есть ты поддерживаешь с ней связь, может быть, даже встречался с ней лично, – резко сказала Тейе. – Ты только что допустил тактическую ошибку, Хоремхеб.

– А твои осведомители плохо работают, императрица, – парировал он. – Она тайно вызывала меня.

– С какой целью? Должно быть, ты хотел рассказать мне, иначе вовсе не стал бы упоминать об этом.

– Она хотела убедиться в моей преданности. Спрашивала мое мнение о возможности успешного дворцового переворота.