— Наверно, мы просто фаталисты, варящие, что Создатель вплел наши жизни в ковер мироздания с определенной целью. И пока она не будет достигнута, нить жизни не порвется, — пошутил Радов, мельком отметив, что Оторва с Битым, в очередной раз переглянувшись, один за другим вышли из комнаты, не желая попусту тратить время.

— Так ты верующий? Эти ребята верят, что попадут в рай после убийства полицейских? — спросила Эвридика, и Радов не разобрал, то ли она не поняла шутки, то ли сама прикалывается над ним, сохраняя на лице серьезную мину.

— За подопечных своих сказать не берусь, а сам я определенно верующий, — промолвил он, после того как Генка спел есенинское: «Отчего луна так светит тускло на сады и стены Хороссана?..» — Угораздило меня как-то попасть в реанимацию. И полетел я, как водится, через темный тоннель. А потом, когда в глаза мне ударил ослепительный свет, я вдруг понял, что, уходя из этого мира, мы продолжаем жить… На каком-то другом уровне, в ином измерении… И уровней этих бесчисленное множество, и так же нескончаема цепь ваших жизней… Я ужаснулся и обрадовался одновременно. Звучит, конечно, бредово, но почему бы не предположить, что Земля — всего лишь полигон, некий испытательный стенд, для проверки нас на прочность, человечность и прочие качества?

…Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь?
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи…[20]

— По-моему, ты смеешься надо мной. Или нет? — Эвридика заглянула Радову в глаза и как-то очень нежно провела кончиками пальцев по его четырехпалой ладони. — Странно! У меня такое чувство, будто я знаю тебя много-много лет…

— …и пошла бы с тобой хоть на край света! — громко ляпнула, поднимаясь из-за стола, Ворона. Уставилась на Эвридику недобро прищуренными глазами и, ничуть не смущаясь, продолжала: — У тебя губа не дура! А все остальное — так себе!

Старательно не глядя на Радова, Ворона двинулась прочь из комнаты и только в дверях остановилась, чтобы бросить, не поворачивая головы:

— Слышь, Тертый! Кончай бренчать, пошли трахаться!

— Ещё какую-то гадость напоследок сказала? — спросила Эвридика, с жалостью глядя на покрасневшего котоусого, который, оставив гитару на табурете, виновато улыбаясь, начал бочком выбираться из комнаты.

— Искалеченная душа, — констатировал Юрий Афанасьевич. — Не обижайся и не бери в голову. Себя она жалит больнее, чем других.

— Я не обижаюсь, — сказала Эвридика и потупилась. — Она правду сказала. Я бы пошла за тобой…

Не дождавшись ответа, молодая женщина вскинула ставшие вдруг шальными глаза и требовательно сказала:

— Ну! Чего ты ждешь? Уведи меня… Пусть не на край света, так хоть в чулан или кладовку какую. Должно же в этой новой, второй жизни быть хоть что-то хорошее!

— Вот так поворот с прокруткой! — изумленно пробормотал Сыч, провожая глазами Радова и Эвридику, вышедших из комнаты с таким видом, что в намерениях их можно было не сомневаться.

— Это случается, особенно если всем начинает мерещиться, что завтра наступит конец света, — неодобрительно проворчал Сан Ваныч. — Проблемы возникают, когда выясняется, что светопреставление откладывается на неопределенное время. И надобно, хочешь ты того или нет, жить дальше.

Сыч буркнул что-то невразумительное, машинально вытягивая сигарету из протянутой стариком пачки.

Глава 9

ЧАДОЛЮБИВЫЙ «БОГ ИЗ МАШИНЫ»

Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселия; потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих; и это было моею долею от всех трудов моих.

Екклесиаст. Глава 2.10
1

— Андрей, мне нужна ваша помощь. К дверям нашего дома привезли мою клиентку. Она в бессознательном состоянии, и я хотел бы, чтобы вы занесли ее в дом, — сказал Снегин, связавшись с охранником Волокова, дежурившим этой ночью у главного входа.

— Игорь Дмитриевич? И что вам в этакую рань не спится? — охранник сладко зевнул. — А ежели мне из-за вашей клиентки дыру в спине пробуравят?

— Они не станут в вас стрелять. А я компенсирую прерванный сон.

— Через пять минут буду на вашей лестнице, — пообещал охранник и отключился.

Подойдя к входной двери, Андрей уставился на спайдер в руках Снегина, поджал губы и выразительно поднял левую бровь.

— Так мы не договаривались!

— Я не собираюсь стрелять. — Снегин сунул в руку охранника несколько стянутых резинкой купюр и, ничуть не греша против истины, пояснил: — Если я выгляну за дверь, меня запросто могут прикончить. Но убивать посторонних не будут. С маньяками я, слава богу, дел не имею.

— А я вообще предпочитаю не иметь дел с людьми, вооруженными ручными слайдерами. Если верить видеокамерам, посторонних поблизости нет, — проворчал Андрей, заглядывая тем не менее через дверной глазок на улицу. — Вроде никого. Могли бы и сами выйти, раз вы подобными игрушками балуетесь.

— Берите ее под мышки и тащите сюда, — распорядился Игорь Дмитриевич, не сомкнувший этой ночью глаз и к светским беседам не расположенный.

— Соображу! Вы, главное, в спину мне не жахните!

Снегин распахнул дверь, охранник шагнул наружу, подхватил прислоненную к стене дома Эвелину под мышки и юркнул в дом.

— Всего и делов-то, — проворчал Игорь Дмитриевич, закидывая спайдер за спину. — А теперь помогите затащить ее ко мне. Берите за ноги, только осторожно, девчонке и без того досталось.

Они поднялись на третий этаж, положили Эвелину в постель Снегина, и охранник ушел.

Игорь Дмитриевич убедился, что накачанная снотворным женщина проснется не скоро, и, пробормотав: «О, tempora! О mores!»[21] — решил, что Виталию Ивановичу Решетникову позвонит позже. Негоже старику утренний сон портить.

Чудес от старого врача, дружившего еще с его отцом, Снегин не ожидал. Синяки и ссадины пройдут сами. Укрепляющими и восстанавливающими силы препаратами он сам может нафаршировать Эвелину. А избавить от кошмарных воспоминаний, ежели не ставить блок памяти, не способен даже Господь. Но ставить блок, стирающий все воспоминания о последних трех-пяти днях, можно только с разрешения врача и по желанию самого клиента. Причем процедура эта далеко не безобидна, и прибегают к ней медики с большой неохотой.

Налив себе поллитровую кружку кофе, Снегин сел за кухонный стол и уставился в быстро светлеющее за Крестовоздвиженской церковью небо.

Удивительно, что медики, научившись врачевать тела, до сих пор проявляют полное бессилие в деле врачевания души. Одни, по старинке, пытаясь разбудить в пациенте дух сопротивления, нарочно вызывают в памяти неприятные воспоминания, надеясь, что после этого они перестанут преследовать его, подобно навязчивому, повторяющемуся кошмару. Приверженцы фрейдизма, уповающие на всемогущий самоанализ, проповедуют мучительное самокопание в прошлом, избавляющее будто бы их клиентов от психологических травм. Смахивающие на шарлатанов лихачи предпочитают раздробить картину воспоминаний электрошоком. Снегину доводилось читать о подобных экспериментах, но он никому не позволил бы вживлять в свой мозг электроды, даже посули ему за это жизнь вечную. Сродни этому была и лоботомия, результатом которой оказывалось порой исчезновение из памяти тягостных воспоминаний, становящихся недоступными для сознания благодаря отгораживающей их стене рубцовой ткани.

То есть мучительные воспоминания можно стереть. Убить, с большим или меньшим риском уничтожить содержимое других разделов мозга и покалечить психику пациента. И только. Вероятно, это связано не с развитием медицины, а с тем, что проблема не может быть решена медикаментозным путем в принципе. При помощи лазерного излучения мощностью в 100 миллионов ватт можно за одну сорокамиллионную долю секунды уничтожить татуировку — выжечь краску, не повредив нижние слои кожи. «Желтокружники» напрасно расписали Эвелине грудь — в любой приличной клинике Европы это исправят за весьма умеренную цену. Если возникнет необходимость, Виталий Иванович починит молодой женщине тело, но как быть с растоптанной душой?

вернуться

20

Роберт Берне, перевод Самуила Маршака.

вернуться

21

«О времена, о нравы!» (лат.) (из речи Цицерона).