— Наши после этого не дремали, — примирительно сказал Эдик, но Иван потер энергично лоб и с привычной горячностью спросил Федора:

— Значит, ты считаешь, что их самолеты лучше?

— Не знаю. Не летал.

— Не знаешь, зачем же восхваляешь врага? Это, брат, не по-комсомольски.

— Да что вы, ребята, в самом деле, — вмешался Сергей. — Федор ничего не утверждает, говорит то, что слышал, а ты, Иван, вроде как из периода гражданской войны. Да, теперь действительно одной идеей не возьмешь, хотя она необходима, как воздух. Нужна отличная техника.

— Она у нас есть! — не сдавался Иван.

— Тем лучше, — погасил спор Сергей. — Значит, ты будешь ею владеть. Не забудь промчаться на бреющем полете над институтом.

— Все хорошо, — спокойно сказал Федор, — но жаль, что распадается такой хороший союз.

— Давай с нами, — пригласил Иван.

— Рожденный ползать летать не может, — отказался Федор и протянул друзьям папиросы. — Закурим на дорожку.

И в этот момент к ребятам подошел запыхавшийся Устин Адамович. На дворе стоял ноябрь, было прохладно, но Устин Адамович снял шляпу и вытер платочком вспотевшую лысину. Молодые глаза его с улыбкой оглядывали хлопцев.

— Здравствуйте, Устин Адамович, — с удивлением сказал Эдик. — Вы тоже в Минск?

— Нет, я к тебе, — ответил Устин Адамович, поздоровался с Эдиком и пожал всем руки. — Наши студенты?

— Наши, — ответил за всех Эдик.

— Узнал, что уезжаешь, и поспешил на вокзал. — Спасибо... — смутился Эдик, — Вы видели чудака? — обратился Устин Адамович к ребятам, кивнув в сторону Эдика.

Ребята смущенно молчали. Никто не ожидал такого странного и в какой-то степени острого вопроса.

— Он поэт, — твердо сказал Устин Адамович. — Понимаете? Поэт. Ему надо заниматься стихами, а не самолетами.

— При чем тут стихи? — удивился Иван. — Вы что-то путаете.

— Я путаю? — Устин Адамович удивился не меньше Ивана. — Разве твои друзья ничего не знают?

Краска залила лицо Эдика.

— Ну, брат, это или сверхскромность или черт знает что... — продолжал Устин Адамович.

Видя, что с ребятами беседует незнакомый мужчина, подошли поближе женщины. Устин Адамович живо обернулся к ним.

— Здравствуйте. Кто из вас мать Эдика?

— Я, — тихо произнесла Настасья Кирилловна, вытирая платочком глаза.

— Я преподаватель института, — представился Устин Адамович.

— Настасья Кирилловна...

— Видите ли, — сказал Устин Адамович. — Я поставлен, если можно так сказать, в довольно глупое положение. Оказывается, Эдик никому из вас не признавался, что он пишет стихи. И притом настоящие. Мне кажется, его отъезд в летное училище не совсем продуман.

Появление Устина Адамовича перевернуло все с ног на голову. Веселую торжественность проводов как ветром сдуло.

Все шло хорошо и нормально. Пока не пришел он и не помешал этому нормальному ходу событий. А с другой стороны, ребята были признательны Устину Адамовичу за то, что он так высоко оценил способности их товарища, в котором они подозревали незаурядного человека.

Эдик растерялся совершенно. Он никогда не думал о себе как о литераторе всерьез, он и предположить не мог, что его отъезд вызовет такой протест со стороны Устина Адамовича, и самое главное — Устин Адамович открыл перед ребятами то, чего Эдику очень не хотелось открывать. Он боялся, что его увлечение вызовет насмешки, и прежде всего со стороны Ивана, врага всяческой лирики. Настасья Кирилловна с самого начала была против затеи Эдика. Она считала, что Эдик вышел на хорошую дорогу, с которой грешно сворачивать. Устин Адамович еще больше укрепил ее в этой мысли, и Настасья Кирилловна, смирившаяся было с отъездом сына, решила не отступать.

— Что ж ты молчал? — спросил Иван. — Тут ничего страшного, а вдруг в тебе какой-нибудь Маяковский сидит?

— А если не сидит? — смущенно ответил Эдик.

— Все равно, — сказал Сергей. — Когда есть способности — это здорово.

— А почему летчик не может писать? — вдруг спросил Федор. — Чехов был доктором, а написал дай бог.

— А действительно, — схватился Эдик за слова Федора, как утопающий за соломинку, — действительно, писать можно человеку любой профессии.

— Все это правильно, ребята, — спокойно сказал Устин Адамович. — Но в институте Эдик получит общее высшее образование, познакомится с литературой от древней Греции до наших дней. Это даст ему необходимые знания для собственной работы.

Эдик не знал, как возразить Устину Адамовичу. Он готов был с ним согласиться, но слово, данное Ивану, было крепким, на всю жизнь, и поэтому Эдик решил примирить обе стороны:

— Поедем, а там видно будет...

Тут вмешалась Настасья Кирилловна:

— Что значит поедем? Тебе ученый человек говорит, а ты свое... Сдавай немедленно билет, и дело с концом... А тебе, Ванечка, счастливое дороги.

Не думала Настасья Кирилловна, что вмешательством своим не только не поправит, а, наоборот, испортит дело. Если до этого Эдика грызли сомнения, то после пожелания Ивану счастливой дороги Эдик решил, что не оставит друга ни в коем случае, что, как решено, так и будет и нечего крутить туда-сюда. Они уже не дети.

— Я поеду, мама, — твердо сказал Эдик и, услышав спасительный гудок паровоза, заторопился: — Ну, давайте прощаться...

— Ты зайди в редакцию молодежной газеты, там твоя подборка к печати подготовлена. С моим вступлением, — спешил сообщить Устин Адамович.

— Что же ты делаешь, сынок? — обняв Эдика, заплакала Настасья Кирилловна. — Ты ведь всегда слушался старших...

— Я постарел, мама... — пытался отшутиться Эдик. — Не плачь. Я буду писать. Часто.

— Ни пуха ни пера, — пожал Эдику и Ивану руки Федор.

Сергей обнял друзей:

— Ну, смотрите, не подкачайте там...

— С богом, с богом — приговаривала мать Ивана, идя вслед за медленно отходящим поездом.

Иван с Эдиком стояли в тамбуре и махали провожающим руками.

Когда поезд скрылся за поворотом, Федор, Сергей и Устин Адамович попрощались с женщинами и вышли на привокзальную площадь.

— В город? — спросил Устин Адамович.

— Да, мы в институт.

— Может, пешечком? — предложил Устин Адамович.

— Нам все равно...

Они прошли мимо длиннющей очереди на автобус, завернули за угол железнодорожного клуба и направились вдоль покрытой булыжником Ульяновской.

Долго шли молча.

— Вы не перехвалили нашего Эдика? — спросил Сергей Устина Адамовича.

— Ничуть... — с убежденностью произнес Устин Адамович. — Я мог бы сказать больше, да боюсь — у парня голова закружится, а там перестанет работать над собой — и пропал. Был у нас в педтехникуме один способный человек. Захвалили. А он запил, и нет таланта. Погиб. Вот оно как бывает... Вы на филологическом? — спросил Устин Адамович и, посмотрев на Федора, сказал: — Конечно. Ведь вы сидите в 23 аудитории за крайним столом. Правда?

— Точно, — с некоторым удивлением подтвердил Федор и, кивнув в сторону Сергея, добавил: — Сергей недавно из больницы.

— Если вы литераторы, — продолжал Устин Адамович, — то не можете не понять, что Эдик мыслит образно, а это — главное. Вот он увидел загнанные в тупик разбитые вагоны санитарного поезда. Стоят они уже, наверное, с гражданской, а Эдик встретился с ними, как с живыми. Вот послушайте. — Устин Адамович вполголоса, как-то очень интимно, с ноткой грусти прочитал:

— Здорово! — не выдержал Федор.

Сергей был менее восторженным. Он считал, что если это увлечение не пройдет, значит, Эдик будет работать серьезно, а если пройдет, значит, оно было временным, как и у каждого парня или девушки, когда вдруг захочется говорить стихами. Пишут в альбомы, пишут для, себя, а потом сами смеются над своими сочинениями.