Когда нас вызвали из гримерной, она не пошла вместе со всеми, а появилась, когда мы уже построились и заняла свое место, второе в очереди, за три человека до меня. Напротив часы с цифровым табло показывали «6:55». А совсем в другом штате, далеко-далеко отсюда, Кирстен готовилась к рассказу о своем фильме, и я вспомнила зеленую-зеленую траву, больше не казавшуюся такой замечательной.

Почти перед самым выходом я обычно начинала волноваться. Впереди Джулия Рейнхарт одергивала рубашку, позади новенькая модель жаловалась, что ей жмут туфли. Эмили стояла молча. Ее взгляд был прикован к щели в занавесе.

Тут заиграла музыка, громкая, популярная, как раз для поклонников «104Зет». К нам подскочила измученная миссис Макмерти с планшетом в руках.

— Одна минута! — скомандовала она, и девочка во главе очереди, уже давно работавшая моделью, встряхнула волосами и расправила плечи.

Я размяла пальцы и сделала глубокий вдох. В самом универмаге все казалось как-то радостней и проще. Надо просто собраться с силами, отработать, а затем найти Оуэна и поехать в «Бендоу», куда я очень хочу попасть, в отличие от места, где уже нахожусь.

Музыка затихла на мгновение, затем заиграла снова. Показ начался. Миссис Макмерти поднялась по ступенькам к занавесу, откинула его и жестом велела первой девушке выходить на подиум. Через образовавшуюся щель я заметила зал: кучу людей на стульях и еще толпу позади них.

Когда наступила очередь Эмили, она вышла на подиум, высоко подняв голову с идеально прямой спиной. Жаль, что я не могла, как публика в зале, видеть в ней просто красивую девушку в красивой одежде. На подиум вышла следующая девушка, затем Джулия (а Эмили вернулась с другой стороны и направилась прямо в гримерную). Тут наступила моя очередь.

Занавес распахнулся, и я вышла на подиум, ничего не видя кроме него и мелькающих лиц по обеим сторонам. Гремела музыка, и я двинулась вперед, пытаясь смотреть прямо перед собой, но все равно то и дело бросая взгляд в толпу. Слева, светясь от счастья, сидела мама. Папа рядом обнимал ее. С другой стороны в конце расположились Мэллори Армстронг и рыженькие близняшки. На долю секунды наши взгляды встретились, и Мэллори радостно замахала рукой, подпрыгивая на месте. А я все шла и шла по подиуму. И вдруг заметила Уитни.

Она стояла, облокотившись о декоративную кладку у магазина витаминов, довольно далеко от других зрителей. Я и не знала, что Уитни придет. Но больше меня поразило ее выражение лица, такое несчастное… Мне будто под дых ударили. Наши взгляды встретились. Уитни засунула руки в карманы. Мне сдавило грудь. А потом надо было идти обратно.

В горле встал ком, а я заставляла себя идти дальше. К занавесу. Все. Довольно. Я не хотела больше думать ни о том, что происходит сейчас, ни о том, что уже произошло. С Эмили. И со мной. Я хотела на настил, к Оуэну. Болтать с ним о музыке и быть для него той девчонкой, которую он себе представлял, сильно отличавшейся от меня настоящей. В лучшую сторону.

Я была уже на середине пути. Четыре раза переодеться и четыре раза выйти на подиум. Появиться на торжественном завершении, и все! Конец. И не обязана я никого спасать. Тем более что и себя-то я спасти не могу.

— Аннабель! — раздался возглас. Я взглянула налево и увидела широко улыбавшуюся Мэллори. Она поднесла к лицу фотоаппарат и нажала на затвор. Близняшки махали мне руками, публика смотрела на подиум, не отрываясь, а я при свете вспышки вспомнила тот вечер у Оуэна и комнату Мэллори. Как я смотрела на лица на стене, но не узнавала сама себя.

Я повернулась лицом к публике, и на подиум вышла Эмили. Мне вспомнились слова Кирстен, ее ответ на вопрос, почему она боится показывать свой фильм: «Понимаешь, это что-то очень личное. Настоящее». Личным была и наша с Эмили встреча, хотя с первого взгляда не скажешь. Внешне все выглядело фальшиво, но так искренне изнутри. Надо лишь присмотреться, очень внимательно, и все станет ясно.

Самое странное, что всю осень в школе, на репетициях, повсюду Эмили старалась не встречаться со мной взглядом. Как будто вообще не желала меня видеть. Но на этот раз, когда мы шли навстречу друг другу, я почувствовала, что она пристально на меня смотрит, как будто ловит глазами мой взгляд. Я сопротивлялась как могла. Но когда Эмили проходила мимо, я сдалась.

Она все знала. Это стало понятно с первого взгляда, за один миг. Обо всем рассказали ее глаза. Под толстым слоем тонального крема виднелись круги, а взгляд у Эмили был испуганный и несчастный. И так хорошо мне знаком! Сотни незнакомцев не помешали мне его заметить. Я как будто увидела себя летом: испуганная, растерянная, несчастная… Этот взгляд я узнаю везде.

— Софи!

Я опоздала на ежегодную июньскую вечеринку по случаю окончания учебы и первым делом услышала голос Эмили.

В прихожей и на ступеньках толпился народ, поэтому увидела я ее не сразу. Но тут она как раз показалась с пивом в руках и, увидев меня, улыбнулась:

— Наконец-то! Где ты была?

Перед глазами у меня тут же промелькнуло мамино лицо. Как оно изменилось, когда Уитни час назад швырнула стул об стол, отчего даже подпрыгнули тарелки. Скандал разгорелся из-за курицы, а точнее, из-за половинки грудки, которую папа положил сестре на тарелку. Уитни разрезала грудку на четыре части, затем на восемь, затем на крохотные шестнадцать, затем отодвинула на самый край и принялась за салат. Она откусывала по чуть-чуть от листа и медленно-медленно пережевывала. Мы с родителями притворялись, что ничего не замечаем, и разговаривали о погоде. Но через пару минут Уитни бросила салфетку, и она накрыла курицу, как шар фокусника. Видимо, сестра надеялась, что таким образом грудка исчезнет, но ничего не вышло. Тогда папа велел ей доесть, и тут Уитни взорвалась.

Истерики за обедом — дело обычное. Уитни только пару месяцев назад выписали из больницы, и мы успели привыкнуть к ее взрывам. Но уж больно неожиданными и бурными они порой бывали и иногда заставали нас врасплох. Особенно маму. Что бы ни делала Уитни: повышала голос, хлопала дверью, что-нибудь бросала или даже просто язвительно вздыхала, — мама все воспринимала на свой счет. Поэтому после обеда я осталась на кухне. Мама мыла посуду, а я вглядывалась в отражение в стекле над раковиной, как всегда боясь разглядеть на мамином лице так хорошо знакомое мне выражение…

— Дома дела были, — сказала я Эмили. — Я много пропустила?

— Да нет, — ответила она. — Софи видела?

Я оглянулась. За стоявшей позади нас компанией, в гостиной, на невысоком диване у окна сидела Софи. И скучала.

— Нам туда. — Я пролезла в гостиную. — Привет! — поздоровалась я с Софи, пытаясь перекричать орущий телевизор. — Что случилось?

— Ничего, — равнодушно ответила Софи.

— Кофточка у тебя, Аннабель, просто чудо! — восхитилась Эмили. — Новая?

— Да. — Я провела рукой по розовому замшевому топу, который мы с мамой накануне нашли в «Тоске». Стоил он недешево, но мы все равно его купили, поскольку прикинули, что носить я его буду все лето. — На этой неделе купила.

Софи громко вздохнула и покачала головой:

— Заявляю официально, это худшая на свете вечеринка по случаю окончания учебы!

— Сейчас только полдевятого, — заметила я, оглядевшись. На соседнем кресле целовалась парочка, в столовой несколько ребят играли в карты, где-то играла музыка, и пол вибрировал от басов. — Может, еще разойдется.

— Вряд ли. Вообще, судя по вечеринке, лето выдастся отвратное.

— Да? — удивилась Эмили. — А я на улице пару симпатяжек студентов видела.

— И зачем тебе студент, который тусуется на школьной вечеринке?

— Не знаю…

— Вот и я о том же. Тухло тут.

Тут слева кто-то зашумел. Я оглянулась и увидела, как несколько человек проталкиваются в прихожую: девчонка, с которой мы вместе ходили на физкультуру, какие-то парни и, в конце процессии, Уилл Кэш.

— Ну, вот видишь? Жизнь налаживается! — подбодрила я Софи. Но она только разозлилась еще больше. Я знала, что они с Уиллом поругались несколько дней назад, но думала, что уже, как всегда, помирились. Видимо, нет. Уилл только кивнул Софи и пошел за остальными на кухню.