Проводник пытался растолковать повеселевшему гауптману:

— Вот по этому болотцу перейдём в село Орлово, а там — переправа и Старый Хутор.

— Яволь, яволь, — снисходительно кивнул офицер, выслушав перевод рыжего. Тут же он подозвал костлявого высокого солдата, отдал какое-то распоряжение. Тот стоял, даже не прикладывая руку к пилотке, как это полагается по статуту, мямлил лишь:

— Я, я, я…

Костлявый солдат неуклюже доплёлся до арбы, выпряг битюга, кряхтя, влез на него и ударил коня задником сапога. Битюг, хромая, вошёл в речку. Ступал по дну недоверчиво, похрапывая.

— Гут! — долетело с противоположного берега, и всадник исчез в камыше.

На этом берегу узенькой речки фашисты чуть не ржали от радости.

Но вот на том берегу опять послышалась какая-то возня, конское ржание, ругань. Вынырнул из тумана костлявый солдат… без коня.

— Капут [24], — хрипло выдавил из себя солдат и шагнул в речку. Выбрался на этот берег с ног до головы в болотной грязи. — Капут, — ещё раз повторил он, тяжело дыша и отплёвываясь.

Гриша сделал несколько шагов в сторону, но от него не отходил рыжий, готовый занести палку над головой мальчишки. Маленький проводник нагнулся, нащупал брошенное кем-то одеяло, накинул на плечи. И посмотрел на болото, лежащее в сизоватом предрассветном тумане.

Гауптман подъехал к Грише и, не сказав ни слова, хлестнул нагайкой по спине. Злые солдаты-пугала окружили Гришу. Жутко стало мальчишке, а пугала всё теснее и теснее сжимали кольцо вокруг него.

— Куда ты нас, каналия, завёл? — рявкнул рыжий.

— Пойдём сюда… Немного болотом, а там и дорога… — сказал Гриша. И первым шагнул в воду. Ругаясь, плюхнулся в воду и толстяк. За ним двинулись солдаты, волоча орудие. Кони дошли до середины и завязли. Тогда обрезали постромки и вывели коней. Орудие осталось в болоте.

Арбы одна за другой всё-таки переправились на тот берег и, хотя было топко, понемногу продвигались за Гришей. Гауптман отдал команду разбирать копны, находящиеся на арбах, и устилать дорогу сеном. Солдаты разбрелись по болоту, проклиная и войну, и такие дороги. Они набирали студёную «кашу» за короткие голенища, но старательно выполняли приказ гауптмана — мостили сеном дорогу. Вымостив шагов на десять, били измученных битюгов по опавшим бокам, те напрягались, фыркали кровавой пеной. А солдаты толкали арбы, подпирали их плечами, цеплялись за высокие колёса, спины. И так одолевали метр за метром, сопя, падая и поднимаясь.

Кончилось сено, и колонна остановилась. Отдышавшись, солдаты попробовали первую арбу протащить без сена. Битюг загруз по живот. Тогда обрезали постромки, но вытащить коня из болота так и не смогли. Плюнули на него.

Гауптман выкрикнул ещё какую-то команду. Гриша оглянулся — солдаты суетливо разгружали арбы, выстилали дорогу шинелями, мундирами, а также награбленным — костюмами, пальто, кожушками, шалями…

А гул с востока усиливался. Он подгонял солдат, они ещё ретивее, чем раньше, брались за колёса, кряхтели, сами грузли по уши, отплёвывались и вновь брались за арбы. Не один конь с обрезанными постромками бился в болоте. Кажется, уже и двое фрицев нырнули в бездну, но на это никто не обратил внимания…

Вспыхнула ракета, потом вторая, третья… Будто совсем рядом, будто вон за тем кустом верболоза. Затем вдали послышалась очередь из автомата, и трассирующие пули тревожным и вместе с тем праздничным фейерверком прошили предрассветное небо.

Испуганные солдаты уже без команды сбрасывали свои собственные шинели и мостили дорогу. В коротеньких мундирчиках, мокрые, исхлёстанные ветвями, злые, они упрямо лезли за мальчишкой. Ведь там впереди обещанное Орлово, переправа, спасение… А за Орловой — Старый Хутор.

Хотя давно прошли отведённые «драйциг минутен», гауптман не торопился отправлять Гришу к «гросфатерам». Поверил, что мальчишка действительно хочет вывести их к Старому Хутору. Да и как не поверить? Разве мальчишке не страшна смерть?..

Назад дороги уже нет, там стрекочут не только автоматы — погромыхивает артиллерия. Видимо, те, пускающие ракеты, идут следом…

«Ещё немного, — думал Гриша, — и уже ни ехать, ни идти, ни ползти не сможете… Вот тут на вас, фрицы, и насядут наши. Хотя, может, не застанут в живых меня… Ведь вон как свирепеет гауптман. Выхватил свой длинный парабеллум и бьёт им солдат, требует, чтобы вытащили его коня, который по брюхо провалился в болото. Но солдаты и ухом не ведут. Тут люди булькают один за другим, а он — коня…»

Гриша обернулся — на всём пути стояли застрявшие арбы, бились в грязи битюги, которых всё глубже засасывала трясина. Там, позади, лес, спасительный лес. Пополз бы к нему, попрыгал, покатился. Но не выбраться отсюда и Грише. Не сумел в лесу, в темноте, ускользнуть, а из болота и думать нечего. Провалится где-нибудь в ржавую бездну, как солдаты проваливаются. И никто не узнает, куда исчез Гриша Мовчан, пионер из отряда Таранив-ской неполной средней школы…

На болоте остались пустые арбы и битюги. Обессиленные кони уже не бились, лишь жалобно ржали. А вокруг них разбросанное имущество, оружие, ветер шевелит бумагами, потому что ящики со штабными документами солдаты тоже опрокинули в болото.

Гриша изнемогал, ведя за собой солдат, теперь уже совсем похожих на страшных призраков. Уже и ему, лёгонькому, как пушинка, трудно прыгать с кочки на кочку, обходить болотные «окна». Гриша тянется к кочке, щупает — верболоз. Хватается за него. А болотная трава изменница — и петушки, и плакун, — только дотронешься до неё — она расползается. Об этом знает Гриша. Но не знают немцы…

Гриша взлазит на кочку, отдыхает минутку и двигается дальше. Измазанный в грязи толстяк не успевает за маленькой лёгкой фигурой, пыхтит, ругается, проклинает «рус» и их ужасную страну, покрытую то дремучими лесами, то бездонными болотами. Он уже несколько раз проваливался в топь, но солдаты, выполняя приказ гауптмана, вытаскивали его.

— Э-э, — хрипит Курт, — рус, кнабе. Ком гир! Сюда, шнель!

Гриша уже не обращает внимания на это хрипение, он уходит всё дальше и дальше…

Гауптман, давно расставшийся со своим гнедым, вместе с солдатами пробирался по трясине. И каждый из них думал только о себе… Уже нельзя было идти, можно было только передвигаться по-собачьи, на четвереньках. И всё чаще слышал Гриша «капут», хрип и бульканье. Вконец вымотанный мальчик присел. Поднял забрызганное грязью лицо и увидел бледный край неба. «Светает уже…» Он впервые в жизни испугался восхода солнца…

Всегда рассвет был прекрасным. Всегда радовал мальчишку. А теперь вот испугался Гриша светлой полосы на горизонте, испугался рассвета. И впервые в жизни у него появилось желание, чтобы ночь не уходила, чтобы солнце подождало, не всходило, как всходит ежедневно, а задержалось!

Гриша оглядывается и скорее слышит, нежели видит, что ползут замызганные, оборванные, обессиленные убийцы. Слышит, как вяло переругиваются между собой, как по-звериному хрипят в гнилой, вонючей трясине, на пути в бездну.

— Рус! Канали-и-ия… — пьяно бормочет рыжий и что-то бросает в проводника.

Гриша пригнулся. Почти одновременно он увидел пламя, услышал взрыв. И словно язычок того пламени лизнул темя. Мальчишка упал. Лихорадочно ощупал себя, пошевелил ногой, второй, протянул руки. Живой! Приподнялся, собрал все силы, прыгнул вправо на кочку, потом ещё прыгнул… За большой кочкой перевёл дыхание и снова прыгнул… Затеплилась слабенькая надежда — может, посчастливится убежать…

— Русишес швайн, ка-пут! — хрипит гауптман.

Вновь бабахнуло, потом ещё, ещё — свистят пули, вязнут в болоте.

Гриша на миг остановился и услышал совсем близко чьё-то тяжёлое дыхание. Значит, заметили, проклятые, как он прыгнул вправо. Значит, преследуют…

И неожиданно из этой кутерьмы долетел запыхавшийся голос:

— Гришья!.. Их бин Ганс!

Ганс? Какой Ганс?.. А, тот, который галетами угощал!

— Айн момент, Гришья! — Из тумана выплыло лицо, на нём — слабая улыбка…