— Ich heisse Стефания Штайнер.

Фрекен Крантц вздрогнула.

— Что это за произношение? Откуда ты приехала?

— Из Вены, — прошептала по-немецки Штеффи.

— Беженка?

— Да.

— Мы не говорим в школе на венском диалекте, — сказала фрекен Крантц. — Мы говорим на чистом немецком, как в столице государства, Берлине. И будьте так добры, фрейлейн Штайнер, учите его.

Щеки Штеффи горели. Такого она не ожидала. Похоже, что немецкий станет для нее самым сложным предметом, вместо того чтобы быть самым легким.

— Какой кошмар, — сочувственно прошептала ей в ухо Май Карлсон. — Не обращай на нее внимания.

После обеда Штеффи со Свеном отправились выгуливать Путте в парк напротив дома. Штеффи рассказала о своих учителях, а Свен — о своих. Свену понравился только один, преподаватель родного языка, одобрявший его желание писать. Все остальные, если верить Свену, — старые чудаки, и некоторые симпатизировали нацизму.

— Таким не следует быть учителями, — сказал Свен. — Хотя у нас можно быть даже коричневым, но только не красным.

— Красным?

— Да, коммунистом.

— Ты коммунист?

— Нет, — сказал Свен. — Конечно же, нет. Но во многом они правы. Общество должно стать справедливее. От всего старого и прогнившего нужно избавиться. Передача богатств по наследству. Военщина. Чиновники, которые помогают только своим.

Штеффи задумалась. Это звучало верно, но все же…

— Однако нацисты, — сказала она, — они тоже против старого, против богатых и за народ, как они говорят.

— Они лгут, — ответил Свен. — Крупные предприятия в Германии платят нацистам. Военная промышленность. И поэтому они обвиняют евреев в безработице и бедности.

Свен провел руками по волосам, взъерошив их. Его каштановая челка была уже не такая длинная, как после похода в горы. Фру Сёдерберг быстро отправила Свена к парикмахеру.

— Как долго это продлится? — спросила Штеффи.

— Что?

— Война.

Свен вздохнул:

— Не знаю. Сейчас дела идут неважно.

Действительно, кроме Дании и Норвегии были оккупированы также Франция, Бельгия и Голландия. Италия принимала участие в войне на стороне Германии. Последние дни немцы стали бомбить с воздуха Лондон. По радио рассказывали о многих погибших и раненых и еще о тех, кто стал бездомным после бомбардировок.

— А вдруг они победят?

— Немцы?

Штеффи кивнула.

— Никогда, — сказал Свен. — Они никогда не победят. Ты понимаешь?

Штеффи очень хотелось верить ему.

Школа для мальчиков, где Свен учился в последнем классе, словно крепость, стояла на вершине холма; тяжеловесная, темно-красная, с маленькими башенками по углам и рядами бойниц прямо под крышей. В учебнике по истории Штеффи был рисунок средневекового замка почти с такими же башнями и бойницами. Оттуда при приближении врага пускали стрелы. Когда девочки пели псалом "Наш Господь наша истинная крепость" на утренних собраниях, Штеффи всегда вспоминала школу для мальчиков.

Но от темного замка мальчиков до солнечно-желтой школы девочек рукой подать. Можно было срезать путь через переулки мимо красивых вилл за прудом Белых Лилий и через парк по дорожкам, посыпанным гравием. А там можно постоять за низкой кованой оградой вокруг школы для девочек и подождать, пока они выйдут. Так делали многие. Но Гариетт и Лилиан были единственными в классе, кого ждали. После занятий, а иногда во время перерыва на завтрак они стояли там в "мужском обществе", с двумя угреватыми пятнадцатилетними мальчишками из соседней школы.

Гариетт и Лилиан были королевами класса. Но они правили не так, как это делала Сильвия на острове в классе Штеффи, не злобой, не угрозами и не насилием.

Гариетт и Лилиан были всегда радостными и со всеми дружелюбными. Девочки, словно кусочек сахара, тянули их каждая к себе. Всем хотелось быть с Гариетт и Лилиан и греться в их лучах. Или почти всем. Кроме зубрил и тех, кто все еще прыгал через скакалку на школьном дворе. Кроме темноволосой Алисы, которая высокомерно держалась в стороне ото всех в классе. И кроме Май Карлсон.

— Мартышки! — презрительно фыркала она. — Думают лишь о том, как выглядят.

Иногда Штеффи стояла с краю компании, собиравшейся вокруг Гариетт и Лилиан в коридоре у класса. Вообще-то ей не хотелось находиться там. Но Штеффи не могла удержаться от того, чтобы не послушать, как шепотом рассказывали истории о тайных посланиях, обещаниях, непонимании и примирениях.

— Любовь — это чудо, — говорила Гариетт.

Можно подумать, она что-то знала о любви! Она заставляла своего поклонника стоять и ждать, притворялась, что забыла, когда назначена встреча, говорила, что поцелует его, а потом передумывала. Она дразнила его и нарочно мучила, и Лилиан вела себя так же.

— Так нужно, иначе они заскучают, — говорила Лилиан.

Это не любовь. Штеффи знала.

Она любила Свена.

Она любила в нем все: каштановые волосы, спадающие на лоб, серые глаза, высокие скулы. Голос, руки, его походку. И то, чего не видно. Самого Свена.

Штеффи ничего ему не говорила. В этом не было нужды. Достаточно того, что она может видеться с ним. Уже давно ей хотелось влюбиться и хранить свою любовь в душе, словно теплый сверток, словно трепещущий комочек, чтобы лишь изредка касаться его.

Придет время, и он поймет. Тогда он протянет руки и подойдет к ней.

Он скажет:

— Стефания, я люблю тебя.

Она больше не маленькая девочка. Скоро она вырастет из тесных лифчиков и шерстяных чулок, от которых чешутся ноги. И тогда он увидит, какая она на самом деле.

Пять лет — небольшая разница в возрасте. Мама на девять лет моложе папы. Кроме того, Свен считал, что Штеффи выглядит старше своих лет. Он так и сказал:

— Иногда мне кажется, что ты старше некоторых моих сверстниц. Легкомысленных и глупых девчонок, которые думают лишь о себе. Обещай, что ты никогда не станешь такой!

Она никогда не станет такой, как девушки, которых презирал Свен. Не будет такой, как Гариетт и Лилиан. Она никогда не обидит его, никогда не будет кокетничать, никогда не будет занята лишь своей персоной. Они будут всем друг для друга.

Но не сейчас.

Все это Штеффи обдумывала на скамейке у пруда Белых Лилий, глядя на сверкающую гладь. Это была та самая скамейка, на которой они сидели со Свеном. Штеффи часто отдыхала здесь, и всегда на этой скамейке. Иногда к ней присоединялась пожилая дама, кормившая диких уток черствым хлебом из бумажного пакета.

Штеффи никогда никого не брала с собой сюда, даже Май Карлсон. Если после школы она хотела идти к пруду, то говорила Май, что у нее дела, и тогда Май отправлялась на зеленом трамвае до Южного шоссе, вместо того чтобы составить Штеффи компанию и прогуляться по улице.

Два белых лебедя с высоко поднятыми головами плавали в пруду. Лебеди всю жизнь живут "в браке". Это рассказала им Хедвиг Бьёрк на уроке биологии. В классе раздались смешки, и кто-то спросил, могут ли лебеди любить, как люди.

— Девочки, девочки! — ответила Хедвиг Бьёрк. — Что-нибудь еще есть в ваших головах?

Один лебедь наклонил свою длинную шею и спрятал голову под крылом. Тихо-тихо он покачивался на поверхности воды. Темно-зеленые листья лилий в пруду казались маленькими островками. Белые цветки сияли, словно звезды. Но красивее всего были розовые лилии у другого берега.

Темноволосая Алиса из класса Штеффи жила в одной из кирпичных вилл на другой стороне пруда. Иногда Штеффи сидела на скамейке и видела, как Алиса проходила мимо, направляясь домой. Май Карлсон сказала, что из всех светских адресов Гётеборга самые престижные — это улицы за прудом Белых Лилий, где большие дома стояли в благородном уединении за своими каменными заборами. По словам Май, родители Алисы должны быть очень богатыми людьми.