— Мое. Китти. Джуди. Эти носки, кажется, мои. Китти — нет, пожалуй, она из этого уже выросла, наверное, это теперь Джуди. Моё. Китти. Моё.

Пучеглазый, видимо, оттирал грязь с ладоней. Я слышала, как плещет вода в раковине. Он сказал:

— Почему бы тебе не попросить девочек помочь?

Мама рассмеялась своим глухим смехом:

— О-хо-хо!

Потом она живо раскидала оставшиеся носки: «Джуди — Китти — мои. Готово!»

Подняв ближайшую стопку белья, которое оказалось моим, она направилась к двери. Но Джеральд преградил ей путь и все забрал. Я не видела выражение его лица, но не сомневаюсь, что он, как водится, выпучил на нее свои глазищи, поскольку мама покраснела и попыталась было протестовать:

— Нет. Дай я отнесу их сама.

— Нет. Пусть она сама их отнесет.

Распахнув настежь дверь, так что мне пришлось живо спрятаться за перилами, Пучеглазый крикнул наверх:

— Китти! Спустись-ка и забери у мамы свое белье!

— И разложи его аккуратно по полу в своей комнате, — вставила мама.

Пучеглазый обернулся и строго осадил ее:

— Это не шутки, Розалинда. Комната Китти хуже помойки.

Я увидела, как в тот же миг улыбка исчезла с маминого лица, и знала — почему. Мама такая же, как я. Терпеть не может, когда люди берутся судить и распинаться о том, в чем ничегошеньки не смыслят. Откуда Джеральду Фолкнеру было знать, что мама вечно ест меня поедом за беспорядок в комнате, угрожает, подступается то с кнутом, то с пряником, лишает карманных денег и запрещает гулять с друзьями, пока я не уберусь как следует. Мама, поди, не одну неделю своей жизни убила на борьбу за порядок в моей комнате и всякий раз пилила меня до тех пор, пока я наконец не сдавалась. Примерно раз в две недели я все же решала, что проще разок убраться, чем изо дня в день твердить: это моя комната, и я имею полное право жить в ней, как хочу. Но когда папа съехал от нас, у мамы опустились руки. Она еще пару раз устраивала страшный шум по поводу беспорядка, а потом махнула на все рукой. Думаю, что, оставшись одна, она просто не могла заставить себя вновь и вновь проходить через эти бесполезные и гадкие стычки, вечные попреки и угрозы.

Но что старина Пучеглазый мог знать об этом? Ничегошеньки. Он же не жил с нами. Он нас знать не знал. И не мог понять, что я из тех людей, которым достаточно лишь окинуть взглядом комнату, чтобы она вмиг преобразилась — будто в ней разорвалась бомба. Если бы мама уперлась и продолжила вести со мной борьбу за чистоту в доме, ей бы пришлось убить на это все свое свободное время. А то и работу пришлось бы бросить.

Но у мамы есть гордость. Она не стала объяснять Джеральду Фолкнеру, что теперь, без папы в доме, готового поддержать ее в борьбе, ей пришлось смириться с неизбежным и признать поражение. Стараясь не показать виду, мама небрежно сказала ему:

— Ах, не придавай такого значения пустякам, Джеральд! Ты просто забыл, какими бывают дети в этом возрасте.

— Только не пытайся меня убедить, что они все расхаживают по полу, усеянному электрическими проводами, грязными тарелками и грудами неприбранных книг.

Мама еще пыталась обратить все в шутку.

— Я называю это свободной системой хранения.

— А я называю это безобразием.

Тут он перешел все границы. По выражению маминого лица было видно: она вот-вот взорвется, в конце концов ей надоест выслушивать разглагольствования Джеральда Фолкнера о том, что такое порядок в доме. Изо всех сил старясь промолчать, мама потянулась за стопкой белья. Но Пучеглазый отказался отдать ей его. Он никак не мог уняться.

— Ты только вредишь своим девочкам, — поучал он ее, — давая им возможность уйти от расплаты за убийство.

— Убийство? — опешила мама. — Ради всего святого, Джеральд! Посмотри на планету, на которой мы живем. Войны. Голод. Нищета. От этого страдает полмира. Десять миллионов фунтов в минуту тратится на гонку вооружений! Моя Китти ходит со мной на собрания, собирает пожертвования, тряся кружкой перед прохожими, и пытается убедить налогоплательщиков в этой стране, что на те деньги, которые уходят на строительство одной-единственной ядерной ракеты, мы могли бы создать приличную систему здравоохранения! — Мама воздела руки в пламенном жесте. — Так ли уж важно, что пол в ее комнате по щиколотку завален трусами?

Пора было прекращать подслушивать, я поспешила распахнуть дверь: не хотелось слушать, что он ответит.

— Ага! — обрадовался Пучеглазый при моем появлении. — Наконец-то!

Потом повернулся и сунул белье мне в руки.

— Вот, — сказал он как ни в чем не бывало, — еще одна охапка для твоей компостной кучи.

Мне его слова показались удачной шуткой (хотя я бы скорее умерла, чем позволила себе улыбнуться). Но на мамином лице почему-то отразилось крайнее возмущение. Она поджала губы, как обычно, когда была на грани очередной ссоры с папой.

— Джеральд, — произнесла она холодно, — нельзя винить моих детей за то, что я предпочитаю тратить свое время на более стоящие занятия, чем следить за тем, как они складывают свои майки и аккуратно убирают их в ящики. Так что, пожалуйста, не распекай Китти за то, она, как и ее мать, считает, что в жизни есть вещи поважнее, чем идеально застеленные кровати и порядок в ящиках с носками.

Я затаила дыхание. Папа терпеть не мог, когда мама вот так, сжав губы, напускалась на него. Он тут же огрызался, и начиналась перепалка.

Но Пучеглазый и бровью не повел. Стоял себе, улыбаясь как ни в чем не бывало.

— Розалинда! — перебил он. — Ну как ты можешь городить такую ерунду!

Я думала, мама потеряет дар речи от подобной наглости. (Сама-то я прямо-таки онемела от ужаса.) А этот Джеральд Фолкнер по-прежнему стоял с сияющей улыбкой.

— Твои слова кажутся такими высокопарными, такими благородными, а на самом деле все это чушь собачья.

— Чушь?

— Да, чушь. И я объясню почему, — он махнул рукой в сторону потолка. — Полчаса назад я проходил мимо твоей ванной комнаты, и, будучи человеком аккуратным, не мог не заметить, какой там царит кавардак. Просто кошмар! Вся ванна в грязных пятнах. Повсюду немытые чайные чашки и кусочки лего. На полу размокший комикс. А унитаз, прости, был весь разукрашен туалетной бумагой.

Мама было открыла рот возразить, но Джеральд поднял руку и, остановив ее, продолжал гнуть свое:

— И что же произошло потом, Розалинда? Я прошел там двадцать минут спустя, и всюду царил порядок. Пол чист, ванна чистая, все блестит. Кто же все это убрал? Не я. Я в это время искал воздушную пробку по всему дому. И не Джудит. Она болтается вверх тормашками на турнике в парке. Голову могу дать на отсечение, что это и не Китти. Готов поспорить на все мои сбережения.

Я наградила его кислым взглядом, которого он и заслуживал, но Пучеглазый не заметил. Он слишком старался разулыбаться маме.

— Так кто же там орудовал мокрой шваброй, Розалинда? Кто протер зеркала и водостоки? Кто пожертвовал временем, которое можно было провести на собрании или громыхая кружкой на улице и призывая положить конец вооружению? Кто навел порядок в ванной?

Мама стала пунцовой.

— Видишь! — заключил он. — Это была ты. Конечно, кто же еще! Я только хотел сказать, что время от времени сознательные и ответственные граждане, вроде тебя, могут воспользоваться в уборке дома помощью таких сознательных и ответственных граждан, как Китти!

Я смерила его столь злобным взглядом, что и у Распутина бы мурашки побежали по спине. Но теперь я осталась против него одна. Мамино лицо вдруг тоже расплылось в улыбке.

— Поосторожнее на поворотах, Джеральд, — хихикнула она. — Следи, что говоришь! С Китти шутки плохи!

— Не волнуйся, — отвечал он. — Не боюсь я Китти. Никого не боюсь. И всегда говорю то, что думаю.

Ну, мне он этого мог бы и не говорить. Я уже и так заметила. И не забыла, как в первый же день нашего знакомства он потешался над моими взглядами на ядерное оружие. Да и потом у меня было немало случаев убедиться, что Пучеглазый всегда выкладывает напрямую то, что у него на уме — хотя, чтобы быть до конца честной, признаю: он никогда не вставал на чью-либо сторону. Поначалу я думала, что раз он втрескался в маму, то в конце концов станет при всяком удобном случае ей поддакивать, а при неудобном — помалкивать в тряпочку. Но оказалось, этот Джеральд Фолкнер совсем не так прост.