Я подняла трубку и пропела наш номер телефона. На том конце немного помолчали, а потом спросили:

— Алло, это Китти или Джудит?

— Да, — отвечала я. (Так ведь и было.)

Еще одна коротенькая пауза. Я подумала, что, будь мы знакомы, он мог бы придумать какую-то шутку или колкость. А так — только и смог сказать:

— Это Джеральд Фолкнер. Пожалуйста, передай своей маме, что мне удалось раздобыть два билета и что сеанс начинается в восемь.

— Ох! — только и смогла выдавить я. (Вот уж не знала, что мама вечером вновь собралась смыться! А я-то надеялась, что она останется дома и поможет Джуди клеить римский амфитеатр из картона. Мы обещали смастерить несколько свирепых и лохматых хищников.)

— Спасибо, — сказал он и, помолчав, добавил: — До свидания.

Я ничего не ответила, так что, помолчав еще несколько секунд, он повесил трубку.

Я направилась в кухню, где сидела Джуди с Флосс на коленях.

— Это был он, — доложила я. — Они снова сегодня встречаются. Он назвал тебя Джудит.

Сестра скорчила рожицу, но ничего не сказала; а через две минуты в дверях появилась нагруженная сумками мама, глаза ее сверкали.

— Никто не звонил?

Мама никогдане спрашивала раньше, звонил ли кто-нибудь. Если я сообщала ей, что звонила бабушка, или Саймон, или кто-то из больницы, где она работала, она только стонала.

Джуди зыркнула в мою сторону, словно хотела сказать: «Видишь?». И я пожалела, что ответила на звонок. Но раз меня попросили передать ей новость, ничего не поделаешь:

— Мистер Фолкнер звонил по поводу кино, — сообщила я. — Ты, наверное, забыла предупредить его, что сегодня собиралась остаться дома и помочь Джуди сделать зверей для цирка.

Мама сразу смекнула, куда я клоню.

— Крошка моя! — Всю свою вину и блестящую помаду она обрушила на Джуди. — Я помогу тебе доклеить амфитеатр завтра, обещаю.

— Остался только один последний вечер — сегодня, — охладила я ее родительский пыл. — Мы уже дважды откладывали, забыла? Макет надо отнести в школу завтра.

Но мама все равно ушла полвосьмого. Джуди, кажется, даже не обиделась. И когда мне надоело следить за нянькой — как та варила себе кофе, искала очки для чтения и программу радиопередач, — мы уселись смотреть старый-престарый сериал, а заодно мастерить свирепых лохматых хищников; у Джуди все они выходили здоровенными и лохматыми, как мамонты, а у миссис Харрисон — похожими на полудохлых овец.

Потом я отправилась спать. С меня было достаточно. Но сон не шел. Я в третий раз вернулась из похода в ванную комнату, когда на пороге возникла мама; было около одиннадцати.

Перегнувшись через перила, я наблюдала, как она бренчит монетами, роясь в кошельке.

— Вы говорите, три с половиной часа? — переспросила она миссис Харрисон, которая уже натягивала пальто.

— Совершенно верно, милочка, — отвечала миссис Харрисон. — Хорошо провела вечерок со своим парнем?

— Парнем! — хмыкнула мама. — Миссис Харрисон, Джеральду уже за пятьдесят!

— Вот как, — пробормотала миссис Харрисон, опершись на мамино плечо, чтобы не упасть, пока натягивала резиновые сапоги. — Знаете, как говорят: лучше быть любимицей старика, чем прислугой юнца.

Мама с хохотом захлопнула за ней дверь. Я собралась было спуститься — вот бы она удивилась! Рассказала бы мне про фильм, а потом мы погасили бы свет, выключили телевизор и выставили пустые молочные бутылки на крыльцо. Но что-то в маминой улыбке остановило меня, и я вернулась в свою спальню.

За пятьдесят!

Да он мне в дедушки годится! Может, у него зубы вставные и кожа вся сморщенная, а из ушей торчат клочья седых волос?

На следующее утро, спустившись вниз, я спросила маму:

— Ну, так и когда же мы сможем лицезреть этого Джеральда Фолкнера?

Я была уверена, что она так смутится, что выронит чайник прямо на бедняжку Флосс, а потом уставится на меня широко раскрытыми глазами. Но вместо этого она сказала:

— Как насчет завтра? Он все равно заедет за мной.

— Меня не будет дома, — поторопилась ответить я. — Завтра же четверг, у меня собрание.

И у нее, между прочим, тоже! Она ведь казначей в нашей группе. Обычно мама гораздо больше моего печется об этих четвергах. Я надеялась, что она хотя бы покраснеетот стыда за то, что поставила личную жизнь выше гражданских обязанностей, но она лишь бросила:

— Ох, неужели завтра уже четверг?

И сунула хлеб в тостер.

— Ну так что, ты пойдешь со мной на собрание или отправишься с ним? — спросила я.

Мама не заметила вызова в моем голосе. Она на минутку задумалась, а потом ответила:

— Пожалуй, уже поздно отменять наш уговор, — а потом радостно добавила, словно думала, что и меня это порадует и снимет тяжесть с сердца: — Но ты успеешь увидеть его, прежде чем уйдешь на собрание.

— Вот будет славно!

Холодность моего ответа испугала ее, я знаю, Она постаралась сменить тему:

— Как вы справились с амфитеатром?

— Прекрасно, — процедила я сквозь зубы. — Только гладиатор не удался. Лицо у него сморщилось, и он еле держится на ногах, а ковровый ворс, который мы воткнули ему вместо волос, постоянно выпадает. Короче — видок у него, словно ему за пятьдесят.

Хлеб уже почернел в тостере, но мама не сводила с меня глаз.

— Надеюсь, в четверг ты будешь вести себя вежливо, — произнесла она.

Я без труда различила штормовое предупреждение в ее словах. Так что в четверг мои манеры были безукоризненны, и маме не в чем было меня упрекнуть. Когда раздался звонок в дверь, я сделала вид, что просто его не слышу, так что открыла ему Джуди, а я осталась стоять в тени у лестницы.

Он вошел. Одного с мамой роста, немного толстоват, а волосы седые. Костюму его было далеко до шикарных шмоток Саймона. Это и понятно — ведь он не был преуспевающим банкиром, хотя и принес под мышкой огроменную коробку шоколадных конфет.

Гость переложил коробку и протянул Джуди руку.

— Джудит, верно? — сказал он.

Она кивнула. Я выплыла из темноты.

— И Китти.

Он улыбнулся и немного подержал руку вытянутой, но я сделала вид, что ее не заметила. Подождав немного, он вручил коробку Джуди.

Это были дорогущие, покрытые черным шоколадом мятные конфеты. Я их просто обожаю! Конфеты в коробке были уложены по меньшей мере в три уровня. Глаза Джуди расширились и стали похожи на блюдца.

— Это для мамы? — спросила она.

— Нет, для вас.

Хотел ли он сказать — для нас обеих? Это осталось неясно. Он произнес это, глядя на Джуди, но и на меня бросил короткий взгляд. Умно сработано! Поди, решил, что я вслед за Джуди брошусь ему на шею! Напрасно надеялся! Мог бы вообще про меня забыть.

— Я скажу маме.

Джуди помчалась наверх, прижав к груди свой трофей, а мы с Джеральдом Фолкнером остались внизу.

Я рассчитывала, что мое молчание смутит его, но ничуть не бывало. Он повернулся и сделал вид, что рассматривает картины на стенах, причем особенно тщательно — мою фотографию в младенческом возрасте.

— Какое лицо! — сказал он с восхищением. (Поди догадайся, что он под этим подразумевал.) — Вроде на тебя похоже.

Ловко завернул, верно? Вроде он и не спрашивал, я ли это, так что, если я не соизволю ответить, он не останется в дураках.

И тут в дверь вплыла Флосс и принялась тереться о его брюки, словно она этого Джеральда всю жизнь знала и любила. Он наклонился и погладил ее.

— Кис-кис-кис.

Я решила, что теперь-то он не отступится, пока не выудит из меня хоть слово. Трудно гладить чужую кошку и не спросить у хозяев ее имя. Но Джеральд Фолкнер на такую удочку не поддался.