После этого краткого введения, которое свидетельствует о любви Антония к ученикам, он распространяется о следующих истинах. Первая — это иметь одну лишь цель, именно: достижение совершенства и вечных венцов. А для этого следует никогда не ослабевать в своем намерении, не терять духа в трудах аскетизма, как бы кто долго уже ни предавался им, потому что время в сравнении с вечностью ничто. Самая долгая жизнь всегда очень коротка; и это малое количество годов, проведенных нами в строгой жизни, закончится великой и незаходимой славой.
Второе: надо убедить себя в том, что хотя, приступая к отшельнической жизни, человек много оставил, — все это ничтожно по сравнению с сокровищами будущей жизни; даже если сделаться обладателем всей земли, она вся перед обширностью неба, обладание которым нам обещано, только точка. Таким образом, никто не должен гордиться тем, что ради веры многое покинул, или сожалеть о том тем более, что неизбежно Придется расстаться со всем в час смерти. Поэтому лучше сделать это добровольно при жизни, чтобы в сердце не осталось никакого пожелания, и предаться приобретению сокровищ добродетели, которые следуют за нами за пределы смерти и доставляют нам Царство Небесное.
Третье: надо проводить всякий день так, как будто это был последний день нашей жизни; это во многом помогает нам: и возвыситься над землей, и укрепить себя против разных искушений, и даже избежать грехов. Ибо предчувствие близкой смерти, следующего за ней Суда Божия, вечных мучений, назначенных грешникам, — все это весьма способно подавить в нас силу страстей и удержать нас, когда мы готовы впасть в грех.
Четвертое: не удивляться имени добродетели, как будто речь идет о каком-нибудь столь обыкновенном предмете, что для приобретения его не надо преодолевать непреодолимые трудности или искать ее в слишком отдаленных странах. Греки, правда, предпринимали долговременные путешествия для изучения наук. Но в этом не было необходимости для того, кто слышал Слово Христово: «Царствие Божие внутрь вас есть».
Преподобный распространяется затем относительно битв, которые демоны воздвигают против отшельников. Он говорит об их лукавстве и о том, как можно их сделать безвредными. Он показывает, как велика их хитрость и злоба на всех людей вообще и христиан в особенности, больше же всего на тех, которые вступают в иночество. Он показывает, как велико бессилие этих врагов Божиих и как мало их нужно бояться, даже тогда, когда они хотят проявить всю свою силу. Христос их связал, а знамя Христа для них невыносимо страшно.
Он прибавляет, что надо не обращать никакого внимания, когда они начинают делать предсказания, что надо остерегаться, когда они принимают облик Иисуса Христа или святых. Он указывает, как отличать добрых ангелов от злых, и дает правило, что вид благих ангелов не причиняет никакого смущения или, если их лишь сперва страшиться при их появлении, их милосердие так велико, что они уничтожают скоро этот страх. Их присутствие наполняет душу кротостью и покоем, радостью и доверием, и они возбуждают такую любовь к Божественному, что хотелось бы покинуть жизнь и последовать за ними в вечность.
Наоборот, появление злых духов наполняет ум тревогой. Они появляются с шумом, как молодые невоспитанные люди. Они внушают отвращение к отшельнической жизни. Они влагают в сердце тонкие нечистые пожелания, возбуждают отвращение к подвигам и колеблют в душе лучшие намерения.
«Наконец, — заключает он свое поучение, — когда посещают тебя видения, которые тебя изумляют, если страх перед ними исчезает вдруг и чувствуется радость, доверие и любовь к Богу, — это признак святости являющегося Духа. Если, наоборот, видишь призраки, которые представляют тебе мирские предметы или внушают сильный страх, то это искушение злых духов».
Он мог наставлять так своих учеников, как опытный человек, — он, вытерпевший столько преследований со стороны злых духов и так мужественно одолевший их оружием веры. Он много распространялся об этом предмете, потому что к этому времени пустыни стали как бы полями битв в той войне, которую демоны объявили пустынникам, и он разоблачал своим ученикам различные демонские уловки, чтобы их закалить в борьбе против врага. Он также поверил им несколько искушений, которые он сам вытерпел. Из них видно, что демон не всегда нападал на него открыто, но то под видом пустынников, то под видом призрачного света, то под другими, менее на вид подозрительными формами, которые, быть может, обманули бы всякого другого — менее, чем он, опытного — и которые он всегда умел различить, озаренный Божественным Духом. Это слово Антония произвело сталь сильное впечатление на его учеников, что они были воодушевлены необыкновенным религиозным рвением. Но в то время, как он увещевал их стремиться вперед, его мудрость, равная его рвению, понуждала его также не терять из виду и самого себя. Он часто удалялся из их среды, чтобы наедине заниматься делом спасения души своей. И переходя последовательно от уединения к подвигам милосердия, он подкреплял себя уединенной молитвой и затем подавал людям от своего духовного изобилия.
Он узнал через явление ему одного небесного духа, какую жизнь он должен сам вести. Однажды, искушаемый духом уныния и терзаемый разными помыслами, он пожаловался Богу, что это смущение мешает его спасению, и просил Бога внушить ему, что ему делать. После этой молитвы он вышел из своей кельи и увидел колоду, совершенно на него похожую, как будто это был «другой он». Этот «он» сидел, занимаясь плетением циновок из пальмовых листьев; потом покидал работу, чтобы совершить молитву, после которой снова принимался за труд и затем снова покидал его, чтобы начать молитву. Это был Ангел, который явился к нему под этим образом и сказал, чтобы он действовал так же, так как тогда только будет спасен. Это наставление послужило ему правилом поведения. Он стал сообразоваться с ним, переходя последовательно от молитвы к ручному труду и от труда к молитве, хотя можно сказать, что он, собственно, никогда не прерывал молитвы, так как и вовремя работы всегда возвышал ум к Богу.
Обыкновенным занятием его после этого явления Ангела было плетение циновок. И все вообще отшельники много в этом упражнялись, так как, производя этот труд сидя, они могли легче сохранять внутреннюю сосредоточенность. Но он также иногда возделывал землю и работал в садах.
Мы уже видели, что он принимал пищу лишь после захода солнца. Он проводил время от времени по пяти дней без всякой пищи и после столь долгого поста довольствовался маленьким хлебом, который размачивал в соленой воде. Когда он состарился, ученики добились от него позволения приносить ему ежемесячно олив, зелени и масла.
Часто ему случалось проводить в молитве всю ночь; или, отдохнув до полуночи, он подымался и молился с воздетыми руками до восхода солнца или даже до трех часов вечера. Он находил столько радости в этом святом занятии, что, когда наступал день, он восклицал:
— Солнце, солнце, зачем встаешь ты развлекать меня своими лучами, как будто ты выплываешь только для того, чтобы скрыть от меня блеск Истинного Света!
Касьян, передающий эту черту из жизни Антония, прибавляет, что преподобный говорил: молитва инока несовершенна, когда, молясь, он чувствует и сознает сам, что молится. Это доказывает, насколько в своих молитвах Антоний поднимался выше чувств.
Сладость, которую он тогда испытывал, внушала ему такое равнодушие к заботам о плоти, что он смотрел на пищу и на питье как на грустную необходимость, которой он уступал с сожалением. Ему даже было стыдно чувствовать, что он не может совсем убить ее в себе. И иногда, готовясь сесть за стол с братией, он оставлял их или для того, чтобы вовсе ничего не есть, или чтобы принять пищу одному, смущаясь делать, это перед другими.
Все течение жизни его было сурово и трудолюбиво. Но это не мешало ему относиться очень снисходительно к другим, особенно относительно телесных подвигов, хотя он считал их весьма полезными. Он хотел, чтобы их принимали на себя с осторожностью, особенно молодые отшельники; и говорил при этом, что если действовать без такой рассудительности и руководиться в назначении подвигов собственным мнением, они подвергаются опасности впасть, в прелесть. Во время одного совещания его с несколькими пустынными старцами был возбужден вопросе добродетели, наиболее способной предохранить пустынника от козней врага и наиболее верным путем довести его до совершенства. Одни говорили, что это — посты и бдение; другие — равнодушие ко всем предметам; третьи — удаление в глубь пустыни; наконец, четвертые утверждали, что это есть милосердие к ближнему. Выслушав всех их, преп. Антоний решил, что эта добродетель есть смиренная тайна своих подвигов.
