От сладких грёз меня отвлекло поведение самолета. И уши заложило, и земля ближе.

Похоже, идём на посадку.

Надеюсь.

Летели, летели — и сели.

Нет, нормально сели. Тряхнуло немножко, вода в стаканчике расплескалась, но не страшно. В Сахаре всё сохнет быстро.

Трап на нашем самолете свой, собственный, OMMP. По нему и сошли на священную землю Джалу. Почему священную? А вся ливийская земля священная.

Воздух сухой, но пахнет, понятно, техникой. Моторы самолета медленно остывают, но запах прогресса, он и есть запах прогресса.

Джалу, аэродром

Подъехал автобус. Опять наш, опять советский, «ПАЗ». С виду новенький, но немножко в пыли.

Из него выскочили двое — именно выскочили, весело и энергично. Одинаковы с лица — почти. Поприветствовали нас на священной земле, и пригласили в автобус. О багаже не беспокойтесь, багаж вам доставят своевременно.

Ага, ага. Значит, будут досматривать. Искать оружие, наркотики, спирт и прочие неположенные вещи. В посольстве предупредили. Всё самое интересное я взял с собой в сумку на ремне. Нет, ни оружия, ни наркотиков, ни водки. Просто то, что должно быть под рукой в чужой стране. Документы и деньги.

Никто на мою сумку не покусился.

Сели. Поехали. Предупредили, что ехать недалеко, но сколько километров в ливийском недалеко, не сказали. А это важно: в салоне было все пятьдесят, если не шестьдесят. Воздух, конечно, обдувал из открытых окон, но надолго нас не хватит.

А надолго и не понадобилось. Город показался внезапно, вдруг. Небольшие глинобитные домики, домики побольше, и, наконец, дома из камня и даже бетона. Но немного. На вид — поселок городского типа, не больше. С гостиничкой, с домом культуры и прочими социально-бытовыми объектами. С мечетью, да.

К гостиничке мы и подъехали. Корочкой не покрылись, но начали подрумяниваться. Нет, не такая уж она и маленькая. Два этажа, но длинные. Небоскреб на боку. А сверху похожа, думаю, на букву Щ.

В гостиничке было прохладно, жалюзи на окнах приглушали свет до терпимого. И внутри она была куда лучше гостиниц наших райцентров. Чувствовалось, проектировал ее лучший ученик Корбюзье, а потом декоратор попользовался открытым счетом, не жалея денег заказчика.

Нас встретили радостно, как лучших друзей. Минута, другая, десятая — и я в своем покое.

Номер как номер. Сегодня они, номера, напоминают загадку из детского журнала, «найдите восемь» отличий, хоть в Дортмунд приезжай, хоть в Тиссайд, хоть в Вену. Нет, конечно, номер номеру рознь, но рознь эта больше от цены зависит, нежели от местоположения.

Здесь номер был, как говорят москвичи, вполне. Что вполне — это уж каждый сам додумывается. Нет, до Лас-Вегаса далеко, но жить можно. Комнатка поменьше — спальня, комнатка побольше — всё остальное. Телевизора нет.

Десять недель!

Дома казалось, что ничего страшного в этом нет. Подумаешь, десять недель! Наши ребята на десять недель в стройотряд едут, вкалывают от зари до зари, живут в условия — ну, последнее время сносных, но не более, — строят коровники или убирают яблоки, чтобы за лето заработать рублей пятьсот или около того. А у меня прекрасный номер с видом на городок в пустыне, я буду играть три дня в неделю — значит, четыре буду отдыхать, и заработаю денег больше, чем весь наш медицинский институт имени Николая Ниловича Бурденко за лето. Ну, постараюсь заработать.

Но здесь, на месте, приходит осознание, что всё не так просто.

Пришёл, увидел, победил — звучит бодро, но ничего не говорит о цене побед.

Не постоим, да.

Постучали в дверь.

Принесли багаж. Два чемодана, побольше и поменьше.

Хорошо. А то я уже успел соскучиться.

Открыл. На первый взгляд, следов досмотра не видно.

На второй — тоже.

Может, и не досматривали их вовсе? Или просветили рентгеном, дали понюхать собачке? Или решили, что потом, уже в номере, горничные проверят?

Кстати, а какие здесь горничные? Можно ли им доверить погладить мои костюмчики?

Нет, посмотрю сначала, как другим погладят. На результат.

Однако, пора обедать. Как, собственно, здесь обстоит с этим дело?

Я развесил и разложил вещи.

Снова постучали. Вошел бой, в нарядном мундире, в каскетке, в белых перчатках, и подал мне конверт.

— Послушайте, — спросил его я, протягивая франк (Ливия — средиземноморская страна, любая валюта в ходу), — где тут можно поесть поблизости?

— В ресторане, первый этаж, левое крыло, — ответил бой, поклонился и исчез вместе с франком.

Ну конечно, где же ещё.

В конверте было приглашение присутствовать на жеребьевке, которая состоится в шестнадцать часов в Зеленом Зале. Первый этаж, правое крыло.

Время ещё было. Я принял душ, переоделся и отправился на поиски пропитания. По дороге разглядывал гостиничку. Впечатление, что гостиница была рассчитана на избранную публику, но какую? Гостей полковника? А гости так и не приехали… Вместо них приехал шахматный цирк. Тоже хорошо.

Ресторан небольшой, на две дюжины столиков. Но столики Агглани, девятнадцатый век, если не ошибаюсь. Красное дерево, мрамор, зеркала, плюш и бархат. Да, атмосфера девятнадцатого века, как её показывают в костюмированных фильмах.

И прохлада.

И никого.

Получается, я самый голодный.

Официант подошел быстро, но величаво. Араб, ливиец, но манеры европейские. Ну, я так думаю — опыт-то мой невелик.

— Все свежайшее, иначе не бывает. Самолет из Бенгази доставляет продукты дважды в день! — уверил он меня.

И я заказал средиземноморский обед. Как рекомендовали в посольстве. Сам-то я на средиземноморье не был. И сейчас — весьма условно.

— А далеко до Бенгази? — спросил я.

— Час лета, чуть больше, — ответил официант.

Вроде и ответил, вроде и нет. Час лета — для какого самолета? Следует думать — небольшого. Не будут же дважды в Ан-24 день гонять за провизией?

Когда я попытался расплатиться, официант сказал торжественно, что всё — за счет Лидера Ливийской Революции.

Приятно, да.

Но чаевые взял, чаевые — это святое.

А я пошёл искать Зеленый Зал. Спросил у портье на стойке, тот дал мне в сопровождающие боя.

Нашли.

Обычно жеребьевка — событие довольно заметное. Шахматисты, функционеры, корреспонденты и болельщики. Последних — больше всего.

Здесь же было слишком уж скромно. Ну да, дюжина функционеров, дюжина представителей власти, полдюжины корреспондентов и шахматисты.

Но никаких болельщиков!

Светили юпитеры, событие снимали на кинопленку.

Представитель страны-организатора говорил по-арабски. Остальные ливийцы внимали и в нужных местах аплодировали. Аплодировали и мы — из вежливости, да и нужно же было что-то делать.

Потом жеребьевка.

Фишер! Карпов! Спасский! Ларсен! Портиш! Бирн! Хюбнер! Андерсен! Смейкал! Мекинг! Горт! Любоевич! Ульман! Георгиу! Тимман! И, наконец, встречайте — Чижик!!!

Встретили.

Турнир да, турнир собрал самый сильный состав за всю историю шахмат. Средний рейтинг две тысячи шестьсот сорок, шестнадцатая категория. Мог бы и выше быть, будь здесь Петросян, Корчной, Геллер, Полугаевский, Таль вместо Тиммана и его команды. Но это получилось бы первенство Советского Союза, а у организаторов — вернее, Организатора — другие планы. Лучшие шахматисты выбрали Ливию, а не Израиль!

Выбрали, да. За такие-то деньжищи. Да вот хоть меня взять! Что бы я выбрал, будь у меня выбор: поехать на шахматную Олимпиаду практически забесплатно (Спорткомитет, конечно, за победу дал бы премию, но небольшую), или поехать на турнир, где играют Фишер, Карпов, Спасский, Мекинг и Чижик? И где даже за последнее место приз — тридцать тысяч? Но каждый-то надеется занять место повыше. Например, шестое место — двести тысяч долларов! Огромные, действительно, огромные деньги. Хотя… Смейкал и Горт — из братской Чехословакии, Ульман — из братской Германской Демократической Республики, Портиш — из Венгрии, Георгиу — из Румынии, Любоевич — из Югославии… Ладно, о Югославии всяко говорят, но остальные то — из братских соцстран. Как там они с призовыми? По десять тысяч себе, остальные бонами, сертификатами, чеками? А есть ли в Венгрии «березки» или что-то подобное? А в Румынии? А в Германской Демократической Республике? Нужно бы спросить. И спрошу. Нам тут две с половиной месяца соревноваться. Пуд не пуд, а килограмм-полтора соли мы вместе съедим. А помножить на всех шахматистов — пуд и получится. Даже больше.