— Передай привет этому самому твоему супругу. Скажи ему, что я сказал, что ты очень хорошая и послушная девочка — пока спишь зубами к стенке.

— Сучий ты кот.

Чу коротко улыбнулась, сплюнула и ушла.

Флаер снова летел на юг.

— Так что, нужен тебе еще этот карандашик? — поинтересовался чемодан.

Чиновник недоуменно взглянул на металлическую трубку, пожал плечами и закинул ее в чемодан. Он немного поворочался, устраиваясь в кресле поудобнее. Болели плечи, дико гудела голова.

— Как будет город, скажешь.

Они летели над заброшенными полями, безжизненными поселками, дорогами, по которым никто не ходил и не ездил. Эвакослужба прочесала эту землю под гребенку, оставив после себя только блокпосты, брошенные грузовики и огромные, абсолютно невразумительные знаки, ярко намалеванные на дорожном полотне и крышах. Потом пошли болота, следы человеческой деятельности стали попадаться все реже и в конце концов совсем исчезли.

— Начальник? Тут с тобой хотят поговорить.

Чиновник пребывал в том неопределенном состоянии, когда сны пытаются выплыть на поверхность, но никак не могут. И слава Богу, что не могут. Голос чемодана вытащил его из дремотного болота:

— Это еще что?

— В мозгу флаера висит какая-то посторонняя программа — нечто вроде квазиавтономного конструкта. Не то чтобы совсем агент, но независимости побольше, чем у обычных интерактивников. Проявилась и возжелала с тобой побеседовать.

— Выпускай.

— Привет, ублюдок. — Вместо обычной деловой скороговорки флаера — злобный, преувеличенно жизнерадостный голос. — Надеюсь, я ни от чего тебя не оторвал.

У чиновника перехватило дыхание, волосы на затылке зашевелились.

— Вейлер! Ты же умер.

— Да. И самое паскудное, что я умер из-за такого, как ты, ничтожества. Из-за тебя, который и представить себе не может всего богатства утраченной мной жизни. Из-за полного идиота, осмелившегося путаться у волшебника под ногами.

Над головой проплывали тучи, темные и четко очерченные.

— Можешь переадресовать все свои претензии Грегорьяну, ведь это он…

Чиновник оборвал себя на полуслове. Какой смысл вступать в дискуссии с записанным в машинной памяти огрызком личности умершего человека.

— Это все равно что спорить с океаном, в котором тонешь. Волшебник — не человек, его прозрение, мотивация его поступков огромны, безличны, лежат далеко за пределами нашего понимания. Неисповедимы.

— И все же она есть, эта мотивация. Вот, скажем, зачем ты здесь?

— Грегорьян попросил рассказать тебе некую историю.

— Валяй.

— В некотором царстве, в некотором государстве…

— Господи, спаси и помилуй!

— Понимаю. Ты много раз слышал эту историю и хочешь рассказать ее сам. — Чиновник молчал. Через некоторое время лже-Чу начал снова:

— В некотором царстве, в некотором государстве жил да был портняжный подмастерье. Он таскал рулоны ткани, мерил их, если надо, а когда мастер садился ткать — качал ткацкий станок. Они жили в королевстве дураков и жуликов. Король этого королевства был дураком, а мастер, на которого работал мальчик, — жуликом. Мальчик никогда не видел нормальных людей и был вполне доволен таким существованием.

Король жил во дворце, которого никто не мог увидеть, — однако все восхищались королевским дворцом, называли его самым прекрасным дворцом в мире. Король обладал сказочными сокровищами, до которых было невозможно дотронуться, — однако все его подданные говорили, что сокровищам этим нет цены. Законы, издаваемые королем, почитались за мудрейшие со дня сотворения мира — хотя никто не мог понять в них ни слова.

Однажды портного вызвали к королю. «Я хочу, чтобы ты сшил мне новое платье, — сказал король. — Самое прекрасное платье на свете».

«Слушаю и повинуюсь, — ответил жуликоватый портной. — Мы, — он шарахнул мальчишку по уху, — не будем ни пить, ни есть, не будем знать ни сна, ни отдыха, пока не сошьем для Вашего Величества наряд, равного которому нет и не было в мире. Мы соткем: для королевского платья ткань, такую нежную и прозрачную, что дураки попросту не смогут ее увидеть».

Сгибаясь под тяжестью гарантийных писем и наиценнейших опционов на товарные фьючерсы, мастер и подмастерье вернулись в портняжную мастерскую. «Принеси мне этот изумительный лунный шелк, — скомандовал мастер, указывая на пустую шпульку, валявшуюся в заросшем паутиной углу. — Только осторожнее! Если ты замараешь своими грязными лапами нить, я выдеру тебя как Сидорову козу».

Мальчик удивился, однако не посмел спорить.

Мастер сел за ткацкий станок. «Качай! — приказал он. — Нам предстоит огромная работа. Сегодня мы не будем спать».

И какие же страдания пришлось вынести мальчику! Журналисты, дружки жулковатого портного, распространили известие о заказе по всему королевству. Высочайшие сановники и виднейшие бизнесмены, разнообразные знаменитости и ярчайшие звезды средств массовой информации — все они платили крупные взятки за право посмотреть, как идет осуществление важнейшего государственного проекта. Они изумленно таращились на мастера, продергивавшего ничто между пустыми рамами ткацкого станка, на вращение пустых шпулек, просили — и никогда не получали — разрешения потрогать голые бамбуковые палки, на которых, как считалось, были намотаны рулоны драгоценных тканей. Когда же портной отвешивал мальчику затрещину, они умудренно кивали головами и говорили: «Ах, какой у него темперамент! Этот человек — истинный художник!»

И все эти люди дружно нахваливали работу мастера — иначе их объявили бы дураками, а кому же хочется быть дураком?

Тем временем подмастерье не ел, не спал. Чтобы не уснуть, он глотал амфетамины целыми горстями — не мудрено, что к завершению работы у него почти съехала крыша. Для полной радости, все его хилое тельце было в синяках и ссадинах. Сохрани мальчонка способность мыслить здраво, он, пожалуй, и угробил бы мастера. Однако массовая истерия — болезнь заразная; мало-помалу он поверил хозяину и посетителям, восхищавшимся будущим королевским нарядом, и преисполнился гордости за свое участие в столь великом свершении.

И вот наступил день презентации. «Где мое новое платье?» — вопросил король. —«Вот, Ваше Величество, — ответил портной, показывая пустые руки. — Разве оно не прекрасно? Обратите внимание на блеск и переливчатость ткани. Одни лишь мудрые способны узреть ваше новое платье, насладиться его совершенством — так тонко соткали мы ткань, так искусно ее раскроили. Для дураков это платье невидимо — на то они и дураки».

Но почему, спросишь ты, король попался на такую дешевую уловку? Потому, что уловка эта великолепно согласовывалась со всей его прежней жизнью. Вера в собственное свое благородство приучила короля видеть вещи, в природе не существующие. Ни секунды не колеблясь, он разделся догола, а затем, с помощью услужливого портного, облачился в семь слоев пустоты.

В честь нового платья короля был объявлен государственный праздник. Портной получил столько премий, наград, прав на недвижимость и привилегированных акций, что смог бросить работу. Он прикрыл свою лавочку, а мальчика вышвырнул на улицу.

Так вот и вышло, что этот наш подмастерье, полумертвый от голода и недосыпа, по уши накачанный наркотиками, оказался на пути королевского кортежа, в стройных рядах пролетариата, восхищавшегося новым платьем короля. Пролетарий — он тоже не дурак, ему тоже не хочется прослыть дураком.

Однако перенесенные лишения дали мальчику новую, высшую остроту восприятия. Все восхищались новым платьем, он же не видел даже короля, он видел только голого, довольно толстого старика.

«Так что же это получается, — спросил себя мальчик. — Неужели я дурак?» Ответ не вызывал никаких сомнений: да, он дурак. Ведь он не видит того, что видят умные люди. В тоске и отчаянии, сам не —| зная, как это вышло, он завопил: «А король-то голый!»

Все озадаченно смолкли. Кортеж остановился. Придворные и король не знали, куда деть глаза, на их лицах появилось замешательство. Вдоль улицы прокатился шепоток; тихий сперва, он становился все громче и громче. Люди увидели правду, которую они не признавали прежде, из страха показаться дураками. На короле не было никакого платья — ни нового, ни хотя бы старого.