Мистер Уиллоби вытягивал леску, на другом конце которой извивался маленький пурпурный кальмар. Отцепив добычу, он поднял ее, показывая пеликану, и сказал что-то по-китайски. Птица посматривала на него с подозрением, но не шевелилась. Неожиданно китаец схватил пеликана за верхнюю часть клюва, поднял ее и сунул кальмара в мешок.

Пеликан с удивленным видом проглотил подачку.

— Хао-ляо, — одобрительно проговорил Уиллоби, поглаживая птицу по голове.

Увидев мою заинтересованность, китаец жестом подозвал меня ближе. С опаской поглядывая на внушительный клюв, я подошла.

— Пинг Ан, — пояснил Уиллоби, указывая на пеликана. — Хороший птица.

При этих словах пеликан встопорщил хохолок из белых перьев, словно отреагировал на свое имя и понял похвалу. Я рассмеялась.

— Правда? И что вы собираетесь с ним делать?

— Я учить его охотиться для моя, — пояснил маленький китаец. — Ваша смотреть.

Я так и сделала. После того как пеликану скормили нескольких кальмаров и пару мелких рыбешек, мистер Уиллоби достал полоску ткани и плотно обмотал вокруг птичьей шеи.

— Его не мочь глотать рыба, — пояснил он, — не хотеть задохнуться.

Прикрепив к ошейнику тонкий, но прочный линь, китаец дал мне знак отступить и сорвал путы, удерживавшие крылья птицы.

Удивившись неожиданно обретенной свободе, пеликан прошелся взад-вперед по сундуку, раз или два пробно раскинул крылья и всполохом перьев взмыл в воздух.

На земле пеликан представляет собой неуклюжее, потешное создание, но стоит ему подняться в воздух, как он преображается. В своей первозданной мощи и грации кружащий над водами пеликан выделяется среди чаек и альбатросов, напоминая птеродактиля.

Пинг Ан воспарил, насколько позволяла привязь, попытался подняться выше, а потом, видимо смирившись, начал летать кругами. Мистер Уиллоби, щурясь на солнце, неотрывно следовал взглядом за полетом пеликана, словно за воздушным змеем. Все матросы, и на реях, и на палубе, побросали свои занятия, зачарованные этим зрелищем.

Внезапно пеликан сложил крылья и, как пущенная из арбалета стрела, почти без плеска ушел под воду, а когда с несколько удивленным видом вынырнул на поверхность, Уиллоби начал подтягивать его обратно. Оказавшись снова на палубе, пеликан поначалу не хотел делиться добычей, но в конце концов уступил и позволил китайцу выудить из его кожаного подклювного мешка жирного морского леща.

Любезно улыбнувшись таращившемуся с ошалевшим видом Пикару, мистер Уиллоби взял маленький нож и разрезал продольно еще живую рыбину. Прижимая одной жилистой рукой крылья, он расслабил ошейник и предложил пеликану трепыхавшуюся половинку леща, которую тот выхватил из его пальцев и проглотил.

— Для ему, — пояснил мистер Уиллоби, стряхивая кровь и чешуйки со штанины. — Для моя.

Он кивнул на вторую половину рыбы, оставшуюся на сундуке. Она уже не билась.

По прошествии недели пеликан сделался совершенно ручным и уже летал свободно, с ошейником, но без привязи, регулярно возвращаясь к хозяину, чтобы изрыгнуть к его ногам сверкающую кучку пойманной рыбы. Когда же Пинг Ан не был занят рыбной ловлей, он, к неудовольствию матросов, которым выпадало драить палубу внизу, пристраивался на салинге или таскался по палубе за мистером Уиллоби, потешно переваливаясь и наполовину расправив для равновесия восьмифутовые крылья.

Матросы, с одной стороны пребывавшие под впечатлением от рыболовных успехов, а с другой — опасавшиеся здоровенного, щелкающего клюва, держались подальше от мистера Уиллоби, который ежедневно, если позволяла погода, сидел под мачтой и под бдительным желтым оком своего нового друга наносил кисточкой на бумагу таинственные письмена.

Как-то раз, заметив мистера Уиллоби за работой, я понаблюдала за ним из укрытия за мачтой. Он присел, с видом глубокого удовлетворения созерцая исписанную страницу. Разумеется, понять, что это за символы, я не могла, но сама их форма и расположение производили приятное впечатление.

Затем китаец быстро огляделся по сторонам, желая удостовериться, что никто не приближается, подхватил кисточку и с величайшим старанием добавил в верхнем левом углу страницы последний символ. Мне без лишних объяснений было ясно, что это подпись.

С глубоким вздохом китаец поднял глаза и бросил взгляд куда-то вдаль. На его мечтательном лице было написано удовлетворение, и я знала: сейчас он видит не корабль и не волнующийся простор океана.

Наконец он снова вздохнул, покачал головой, словно в ответ на какие-то собственные мысли, взял бумагу и аккуратно сложил ее вдвое, потом еще раз, потом еще. Поднявшись на ноги, китаец подошел к ограждению и, вытянув руки, уронил сложенную бумагу в воду.

Однако до воды она так и не долетела: ветер подхватил ее, приподнял, понес, и белое пятнышко стало стремительно удаляться, напоминая издалека чаек и крачек, с криками следовавших за кораблем, собирая с воды объедки.

Но на это мистер Уиллоби смотреть не стал, отвернулся от борта и направился вниз. На его маленьком круглом личике застыла мечтательная улыбка.

Как только мы прошли центр Атлантического круга, держа курс на юг, дни и вечера стали теплее, и свободные от вахты матросы стали собираться после ужина на полубаке, где пели песни, отплясывали под скрипку Броди Купера джигу или травили байки.

После того как, продвинувшись дальше на юг, мы покинули владения кракена [8]и морского змея, интерес к чудовищам спал и моряки принялись рассказывать о своих родных краях. А когда все рассказы были исчерпаны, наш юнга Мейтленд обратился к мистеру Уиллоби, который сидел, как обычно, у подножия мачты, прижимая к груди кружку.

— Как ты вообще попал сюда из Китая? — спросил Мейтленд. — Я и моряков-то китайских видел редко, хотя говорят, что в этом вашем Китае живет уйма народу. Может, там так хорошо живется, что мало кому охота бывать в других местах?

Маленький китаец поначалу отнекивался, но все же казался польщенным проявленным к нему интересом, и стоило проявить чуточку настойчивости, согласился поведать о том, как покинул родину. Он попросил Джейми быть его переводчиком, поскольку недостаточно хорошо владел английским. Джейми охотно согласился, присел рядом с мистером Уиллоби и склонил к нему голову, готовый слушать и переводить.

— Я был мандарином, — начал Уиллоби устами Джейми, — мастером словесности, обладающим даром сочинительства. Я носил шелковый халат с многоцветной вышивкой, а поверх него еще и верхний синий шелковый халат, служащий отличием ученого сословия. На груди и спине этого одеяния было вышито изображение фен-ху-ан, огненной птицы.

— Думаю, это что-то вроде феникса, — вставил Джейми и тут же вернул свое внимание терпеливо ожидавшему мистеру Уиллоби.

Тот продолжил:

— Родился я в Пекине, столице Сына Неба…

— Так они называют своего императора, — шепнул мне Фергюс. — Какая наглость равнять своего царя с Господом Иисусом!

На француза зашикали. Он ответил Максвеллу Гордону грубым жестом, однако замолчал и снова повернулся к маленькой, скорчившейся под мачтой фигурке.

— Во мне рано обнаружилась склонность к сочинительству. Поначалу я не слишком-то ладил с кисточкой и тушью, но со временем, с превеликим трудом, мне удалось научиться воплощать в письменах образы, танцевавшие, подобно журавлям, в моем сознании. После того как я преподнес образцы своего творчества придворному Сына Неба, мандарину By Сену, тот взял меня под свое покровительство, поселил у себя и создал мне все условия для совершенствования. Моя известность росла сообразно признанным заслугам, и к двадцати шести годам я получил право носить на шапке красный коралловый шар. Но затем повеял злой ветер, занесший в мой сад семена злосчастья. Возможно, меня постигло вражеское проклятие или я по высокомерию пропустил нужное жертвоприношение. Хотя, конечно же, я высоко чтил своих достойных предков, ежегодно посещал фамильную гробницу и возжигал жертвенные свечи в зале предков…