Мистер Уиллоби обвел слушателей пылающим взглядом.

— Я прибыл в страну, где женщины грубые и волосатые, как медведицы, — страстно возгласил он, хотя Джейми сохранял ровный тон, произнося слова четко, но не вкладывая в них чувств. — Они понятия не имеют об изяществе, не знают церемоний, невоспитанны, невежественны, плохо пахнут и обросли волосами, как собаки! И они — они! — презирают меня! Называют желтым червяком, и даже последняя шлюха не желает ложиться со мной постель!

Тут мистер Уиллоби горько произнес по-английски:

— Ради любовь к женщинам я прибыть туда, где женщины не заслуживают любви!

На этом месте, увидев, как помрачнели моряки, Джейми прекратил переводить и, желая унять китайца, положил большую руку на обтянутое синим шелком плечо.

— Ну-ну, приятель, вполне понимаю. И не думаю, что среди присутствующих найдется мужчина, который поступил бы иначе, будь у него выбор. Правильно я говорю, парни? — спросил он, оглянувшись через плечо и многозначительно подняв брови.

Этого оказалось достаточно, чтобы все ворчливо согласились, но сочувствие, вызванное перечислением тягот, выпавших на долю мистера Уиллоби, сошло на нет из-за его оскорбительного заключения. Прозвучали резкие замечания в адрес распущенных, неблагодарных язычников, меня же и Марсали моряки осыпали множеством восхищенных комплиментов, после чего удалились на корму.

За ними ушли и Фергюс с Марсали. Правда, последний счел нужным задержаться и сообщить мистеру Уиллоби, что дальнейшие высказывания в том же духе относительно европейских женщин вынудят его, Фергюса, намотать его, Уиллоби, косу на шею да этой косой его и удавить.

Мистер Уиллоби оставил эти замечания и угрозы без внимания. Он стоял и смотрел прямо перед собой, его черные глаза блестели от воспоминаний и грога. Джейми тоже поднялся и протянул мне руку, помогая встать с бочки.

Когда мы с Джейми собрались уходить, китаец потянулся к своему паху. Без малейших призраков похотливости он взял свои яички в сложенную чашечкой руку, так что их округлость обрисовалась пол тонким шелком, и стал медленно перекатывать в своей ладони, сосредоточенно созерцая сей процесс.

— Иногда, — произнес он, словно говорил с самим собой, — моя думать, что это того не стоить.

С некоторых пор мне казалось, что Марсали пытается набраться решимости для разговора со мной, и я полагала, что рано или поздно это случится: какие бы чувства она ко мне ни испытывала, других женщин на борту не было. Со своей стороны я любезно ей улыбалась и говорила «доброе утро», но первый шаг должна была сделать она.

И наконец она сделала его, посреди Атлантического океана, спустя месяц после нашего отплытия из Шотландии.

Сидя в нашей каюте, я вносила в журнал запись о проведенной малозначительной ампутации — одному матросу пришлось удалить два расплющенных пальца, — когда в дверном проеме возникла Марсали, задиристо подняв голову.

— Мне нужно кое-что узнать, — решительно заявила она. — Вы мне не нравитесь, и, наверное, для вас это не секрет, но папа говорит, что вы вроде как ведунья, а мне кажется, что вы, даже если и шлюха, женщина честная, так что врать мне не станете.

Существовало множество способов достойно отреагировать на столь примечательное вступление, но я от них отказалась.

— Очень может быть, — сказала я, положив перо. — А что ты хочешь узнать?

Убедившись, что я не разозлилась, девушка проскользнула в каюту и села на табурет, единственное свободное место.

— Ну, это касается младенцев, — пояснила она. — Что с этим делать?

Я подняла брови.

— Тебе что, мать не рассказала, откуда берутся дети?

Она нетерпеливо фыркнула и презрительно усмехнулась, сдвинув светлые брови.

— Вот еще! Разумеется, я знаю, откуда берутся дети. Это любая дурочка знает. Женщина дает мужчине засадить ей между ног свою штуковину, и девять месяцев спустя — готово, младенчик. Но я-то хочу узнать, как сделать, чтобы этого не было.

— Понимаю, — произнесла я, глядя на нее с немалым интересом. — Значит, ты не хочешь ребенка? Даже состоя в законном браке? Странно! Считается, что большинству молодых женщин хочется иметь детей.

— Ну, — медленно проговорила она, теребя подол платья, — не то чтобы мне вовсе не хотелось. Может быть, когда-нибудь я и заведу ребеночка. Будет такой красавчик, черноволосый, как Фергюс. — На миг на ее лице появилось мечтательное выражение, но она тут же опять посуровела. — Однако сейчас я не могу.

— Почему?

Задумавшись, Марсали надула губки.

— Из-за Фергюса. Мы с ним до сих пор не ложились в постель. Только и удается, что целоваться здесь и там, прячась за переборками. Все из-за отца да его чертовых дурацких понятий.

— Аминь! — усмехнулась я.

— Что?

— Неважно, — отмахнулась я. — Какое это имеет отношение к нежеланию заводить детей?

— Я хочу, чтобы мне это нравилось, — призналась девушка. — Ну, когда мы с ним все-таки ляжем в постель.

Я прикусила изнутри нижнюю губу.

— Я… хм… понимаю, что это, конечно, может иметь отношение к Фергюсу, но решительно не возьму в толк, при чем здесь дети.

Марсали смотрела на меня настороженно. Не враждебно, скорее оценивающе.

— Фергюс хорошо к вам относится, — сказала она.

— Мне он тоже симпатичен, — осторожно ответила я, не понимая, к чему этот разговор. — Я ведь знала его давно, еще мальчишкой.

Неожиданно она заметно расслабилась, худенькие плечи слегка опустились.

— О, так вы знаете это? Я имею в виду, где он родился?

Неожиданно я поняла, что ее тревожило.

— Насчет борделя в Париже? Конечно знаю. Он и тебе рассказал?

Марсали кивнула.

— Да, уже давно. На прошлый Новый год.

Ну конечно, в пятнадцать лет кажется, что год — это огромный период времени.

— Это случилось, когда я призналась, что люблю его, — продолжила Марсали, не отрывая глаз от своей юбки. Ее щеки слегка порозовели. — Он ответил, что тоже меня любит, но что моя матушка ни за что не согласится на нашу свадьбу. «Почему? — удивилась я. — Что страшного в том, что ты француз? Не всем же быть шотландцами». И в руке его я тоже ничего особенного не видела: вон мистер Муррей ковыляет себе на деревянной ноге, а матушка относится к нему со всем уважением. Тут он и сказал, что это не самое дурное, да все и выложил. О Париже, о том, что родился в борделе и был карманником, пока не повстречал отца.

Она подняла глаза, в светло-голубой глубине которых светилось удивление.

— Мне кажется, он думал, что меня это испугает. Порывался уйти, говорил, что не должен больше меня видеть. Ну да ладно. — Марсали повела плечами, отбрасывая светлые волосы. — С этим я разобралась быстро.

Она взглянула прямо на меня.

— Я бы вообще не стала об этом упоминать, если бы вы уже не знали. Но раз так вышло… да, признаюсь, что меня беспокоит вовсе не Фергюс. Он-то уверяет, будто знает, что да как, и мне самой понравится, не с первого раза, так со второго. Но вот матушка моя говорила совсем другое.

— Что именно она тебе говорила? — заинтересовалась я.

Марсали слегка нахмурилась.

— Ну, — медленно проговорила девушка, — в сущности, не так много она и сказала. Правда, когда узнала от меня про Фергюса, пригрозила, что он будет вытворять со мной ужасные вещи, потому что жил среди шлюх и мать его… мать его тоже была шлюхой.

Щеки Марсали порозовели, глаза уставились в пол, а пальцы вцепились в подол юбки. Проникавший в окно морской бриз мягко шевелил ее светлые волосы.

— Когда у меня впервые отошли крови, мама сказала мне, что это часть проклятия Евы, с которым ничего не поделаешь и надо просто смириться. Я спросила, что это за проклятие, и она прочла мне из Библии все, что святой Павел говорил о женщинах как о порочных, грязных, греховных существах, на которых лежит проклятие их праматери Евы, из-за чего они обречены вынашивать и рожать детей в муках.