Все подвесные койки следует прокипятить и высушить, только после этого здоровым матросам можно будет в них спать. И сделать это следует быстро, до того как сменившаяся вахта отправится на отдых. Послать Элиаса, пусть приведет команду, которая займется подметанием и мытьем нижних палуб. И еще надо будет назначить наряд для стирки. Галочка.

Мысленный список необходимых дел неуклонно расширялся, но при этом в моем сознании оставался уголок для мыслей о таинственном Томпкинсе и его неведомой информации. Какой бы она ни была, это не привело к изменению курса и возвращению к «Артемиде». Или капитан Леонард не воспринял ее всерьез, или просто слишком стремился поскорее попасть на Ямайку и не желал отвлекаться на что бы то ни было.

На миг я задержалась у борта, приводя в порядок мысли. Я убрала волосы со лба и подставила лицо очищающему ветру, предоставив ему возможность сдуть и развеять зловоние болезни. Над ближайшим люком поднимался дурно пахнущий пар: по моему указанию помещения внизу отдраивали горячей водой. После этого, конечно, будет лучше, чем было, но по большому счету нужен свежий воздух, а до этого еще далеко.

Я бросила взгляд за борт, тщетно надеясь увидеть хотя бы проблеск паруса, но «Дельфин» плыл в одиночестве. «Артемида» и Джейми остались далеко позади.

Я решительно подавила накатившую волну одиночества и паники. Мне, конечно, надо будет поговорить с капитаном Леонардом: некоторые из заботивших меня проблем были связаны с ним. Это имело отношение и к возможному источнику тифозной заразы, и к роли неизвестного мистера Томпкинса в делах Джейми. Но в настоящий момент у меня имелись более неотложные заботы.

— Элиас, — позвала я, зная, что он находится где-то в пределах слышимости. — Будьте добры, отведите меня к миссис Йохансен и ее козам.

Прошло два дня, а мне так и не удалось поговорить с капитаном Леонардом. Дважды я наведывалась в его каюту, но молодой командир всякий раз оказывался недоступен — мне говорили, что он определяет курс, сверяется с картами или занят какими-то другими мореходными таинствами.

Мистер Оверхолт попытался укрыться от меня и моих бесконечных требований в своей каюте, обвешавшись ароматическим шариками сушеного шалфея и иссопа, предохранявшими, как считалось, от поветрия. Матросы, выделенные для наведения чистоты и порядка, поначалу не видели в этом смысла и работали вяло, и мне пришлось кричать, топать ногами и грозить всеми карами, чтобы их расшевелить. Правда, чувствовала я себя не врачом, а пастушьей овчаркой, подгоняющей стадо ленивых и упрямых баранов рычанием, лаем и клацаньем зубов.

Но, несмотря ни на что, я работала и чувствовала, что среди команды стала возрождаться надежда. Да, сегодняшний день принес четыре смерти и десять новых случаев заболевания, но стонов безнадежности стало меньше, а на лицах остававшихся здоровыми матросов было написано явное облегчение оттого, что они уже не ждали своей участи, опустив руки, а хоть что-то делали. Но выявить источник заразы мне пока не удалось, а лишь сделав это я могла остановить распространение болезни, пока на борту еще остается достаточно людей, чтобы управляться с парусами.

После быстрого обсуждения в мое распоряжение были выделены двое матросов, завербованных в тюрьме графства, куда они угодили за незаконное производство спиртного. Им было поручено соорудить куб для перегонки — к великому ужасу и их самих, и всей остальной команды — половины корабельного запаса рома на спирт.

Одного из уцелевших гардемаринов я поставила у входа в лазарет, а другого — у камбуза, каждого с плошкой чистого спирта и строжайшим указанием не разрешать никому ни входить, ни выходить, не стерилизовав руки. Рядом с каждым гардемарином пришлось поставить по морскому пехотинцу с мушкетом, чьей задачей было отгонять жаждущих выпивки матросов от бадьи, куда сливали спирт, ставший слишком грязным для дальнейшего использования.

Неожиданную союзницу я обрела в лице жены пушкаря, миссис Йохансен, смышленой женщины лет тридцати. Она с трудом изъяснялась по-английски, я ни слова не знала по-шведски, но миссис Йохансен всегда прекрасно понимала, что мне от нее требуется, и делала все как надо.

Если Элиас был моей правой рукой, то Аннеке Йохансен — левой. Эта рука кипятила козье молоко, терпеливо толкла сухари, по ходу дела удаляя из них долгоносиков, и пичкала полученной смесью тех матросов, у которых хватало сил это есть.

Ее муж, главный канонир, тоже заразился брюшным тифом, но, с счастью, кажется, в легкой форме, и имелись основания надеяться на его выздоровление — благодаря как самоотверженному уходу жены, так и могучему организму.

— Мэм, Рутвен говорит, что кто-то опять пил чистый спирт.

Элиас Паунд неожиданно возник у моего локтя. Его лицо, от природы круглое и розовое, выглядело усталым, осунувшимся и за последние несколько дней заметно похудело.

Услышав это сообщение, я не сдержалась и выругалась столь замысловато, что карие глаза Элиаса расширились.

— Прошу прощения, — сказала я, пытаясь убрать волосы с лица. — У меня не было намерения оскорбить ваш нежный слух, Элиас.

— О, мне случалось слышать и не такое, мэм, — заверил он меня. Правда, не от леди.

— Здесь я не леди, — доверительно сообщила я, — а врач. Надо найти их, наверняка валяются где-то в беспамятстве.

Элиас вскочил и развернулся на одной ноге.

— Я поищу в канатных бухтах, — сказал он. — Проверю места, где они обычно прячут выпивку.

Это был четвертый случай за последние три дня. Несмотря на все попытки уберечь от них алкоголь, матросы, получавшие лишь половину своей обычной порции грога, шли на все и ухитрялись каким-то образом добывать чистый зерновой спирт, предназначенный для стерилизации.

— Помилуйте, миссис Малкольм! — покачал головой эконом, когда я изложила ему проблему. — Матрос всегда будет пить все, что опьяняет! Прокисшую сливовую брагу, всякую перебродившую дрянь. Боже мой, я знал случай, когда один матрос стащил у хирурга использованные бинты в надежде выжать из них остатки спирта. Нет, мэм, говорить им, что пьянство может убить их, бесполезно.

Между тем оно уже их убивало. Один из четверых напившихся матросов умер, еще двое находились в отгороженной секции лазарета в коматозном состоянии. Скорее всего, если они и выживут, то повредятся умом.

«Хотя, — подумала я, — разве одного пребывания на этой чертовой плавучей дыре недостаточно, чтобы кто угодно повредился умом?»

Неподалеку на бортовое ограждение уселась крачка.

— Пока я пытаюсь спасти половину этого сумасшедшего дома от брюшного тифа, другая половина упорно травит себя алкоголем. Чтоб их всех черт побрал! — пожаловалась я птице.

Крачка склонила головку набок и, видимо сочтя меня несъедобной, улетела. Вокруг расстилался пустынный океан. Где-то впереди лежала загадочная Вест-Индия, скрывавшая судьбу Айена-младшего. Позади осталась давно пропавшая из вида «Артемида». А посередине, в компании шестисот обезумевших от пьянства английских матросов и рядом с трюмом, набитым больными с гниющими кишками, оказалась я.

Я постояла, закипая от злости, а потом решительно повернулась к переднему трапу. Плевать, что капитан Леонард собственноручно откачивает воду из трюма: ему придется со мной поговорить.

Я остановилась на пороге каюты. Дело шло к полудню, но капитан спал, положив голову на руку, покоящуюся на большой раскрытой тетради. Перо выпало из его пальцев, чернильница, предусмотрительно установленная в выемку, покачивалась в такт волнам. Несмотря на отросшую щетину, капитан выглядел очень молодым.

Я повернулась, решив зайти позже, но зацепилась за рундук, на котором среди вороха бумаг, навигационных инструментов и полуразвернутых карт неустойчиво балансировала стопка книг. Верхний томик шлепнулся на пол.

На фоне обычных корабельных шумов этот звук был почти неслышным, но капитан проснулся, вскинул глаза и заморгал.