Мрачные черные утесы веками нагроможденные, никогда не растаивающие ледяные горы необозримое, вечным льдом скованное море, все освещенное слабыми, скользящими лучами едва поднимавшегося над горизонтом полярного солнца совершенное отсутствие всего живущего и ничем не прерываемая могильная тишина – представляли нам картину, как будто мертвой природы, которой описать невозможно. Казалось, мы достигли пределов живого творения.

Продолжая с неимоверными усилиями наш путь в течение пяти часов и пройдя около девяти верст, мы и наши собаки так измучились, что вынуждены были остановиться. Для ночлега выбрали мы маленькую бухту, низменный и песчаный берег которой, постепенно возвышаясь, сливался в некотором от нас расстоянии с цепью холмов, соединенных с главными горами Шелагского мыса, возвышавшегося более нежели на 3000 футов над поверхностью моря.

К великой радости, мы нашли здесь несколько наносного леса (впрочем, только соснового). По-видимому, он очень давно лежал здесь. Мы тотчас развели большой огонь и спешили после долгого времени опять согреться и высушить или, по крайней мере, оттаять нашу одежду. Казалось, чукчи посещали этот край; мы нашли здесь большую кучу китовых ребер, место, где недавно был разложен огонь, и недалеко оттуда – большое бревно, вертикально врытое в землю, так что не более трех футов торчало оно над поверхностью. При ярко пылающем огне мы провели очень приятную ночь и собрали столько силы и тепла, что на другой день (6 марта) 19° мороза, с ветром, и метелью, казались нам менее ощутительны.

Наши запасы приходили к концу и могли достать еще дня на три, не более, и как мы не были уверены, что найдем в целости оставленные нами складки провианта, то я колебался: ехать ли далее или возвратиться назад? Наконец решился я продолжать путь с тем, чтобы по крайней мере определить истинное направление этой части берега, по известному мнению Бурнея, составляющей перешеек, связывающий будто бы Азию с Америкой. Я выбрал самых надежных, сильных собак и на двух разгруженных нартах поехал далее; третья нарта, с остатком наших запасов, осталась на месте ночлега, под охранением казака; зная язык чукчей он мог в случае необходимости с ними объясняться.

К счастью, мы нашли узкую полосу твердого и гладкого льда, и ехали по ней очень скоро вдоль берега, кроме немногих незначительных уклонений, направляющегося прямо на SO 80° и состоящего из утесов, углами упирающихся в море; изредка попадается плоский, песчаный берег. Скалы эти состоят из той же черной породы и черного шифера, как прежде нами виденные. В 17-ти верстах от нашего ночлега взял я полуденную высоту солнца и определил широту 70°03'24''. Около 12-ти верст далее скалы исчезают, и горы удаляются от берега, который сплошь становится дресвяным.

С вершины горы, близ берега лежащей, заметили мы на расстоянии 24-х миль к SO 48° далеко вдавшийся в море мыс, который назвал я, по имени моего ревностного сотрудника в экспедиции, мысом Козьмина. К северу и NO от нас, кроме пространных более или менее гладких ледяных полей, не представлялось нам никакого замечательного предмета. От конца черных скал до мыса Козьмина плоский и дресвяный берег образует легкий изгиб, приближаясь к подошве гор, отстоящих довольно далеко от берега. У мыса впадает в море маленький ручей, которому дали мы название Поворотного. И здесь нашли мы следы чукчей, а именно – большую яму, наполненную китовыми ребрами и угольями. Судя по огромным, возле берега стоящим льдинам, должно думать, что море здесь очень глубоко, и как берег не представляет никаких заливов или углублений, то плавание по этой части моря должно быть опасно, ибо суда не имеют никакой защиты от напора льдов.

При совершенном недостатке всякого рода припасов не было возможности продолжать путь; я вынужден был обратиться отсюда назад, довольствуясь на этот раз открытием, что берег Азии, миль на сорок к востоку от Шелагского мыса, имеет юго-восточное направление. Мы обозначили предел нашей поездки пирамидой, сложенной из больших камней, недалеко от устья ручья, на довольно значительном холме, и определили его положение в 70°00'37'' с. ш. и 171°47' долготы к востоку от Гринвича. Пирамида эта отстоит от Сухарного на 418 верст[149].

Возвратный путь был также не затруднителен, и поздно вечером достигли мы палатки нашей на Шелагском мысе, где оставшийся казак, желая оставить после нас какой-нибудь памятник, занимался сколачиванием большого креста из двух бревен. Мы помогли окончить ему работу, выжгли на кресте год, месяц и день нашего здесь пребывания и поставили его на высочайшем из соседних утесов. На другой день (7 марта) при 28° мороза, резком ветре и вьюге, начали мы обратный путь. Для избежания затруднительного и для наших саней опасного переезда через торосы решился я ехать по твердой земле, через низкие холмы, к WSW от нас лежащие. Этим путем удалось нам миновать торосы и выехать на гладкую поверхность моря. Вероятно, это самый тот волок, по которому в 1700 году купец Тарас Стадухин, отправившийся из Нижне-Колымска к востоку водой на коче, возвратился назад, видя невозможность обойти мыс, названный им Великим Чукотским, но впоследствии получивший название Шелагского[150].

Мы следовали почти в южном направлении вдоль по берегу, крутые обрывистые скалы которого мало-помалу превращаются в плоские округленные холмы, за которыми, однако, в некотором отдалении видна цепь крутых островерхих гор. Отъехав верст 25 от Стадухинского волока, расположились мы на ночлег на дресвяном берегу залива, обращенного на восток, и нашли здесь множество наносного леса. Надобно заметить, что он состоял исключительно из толстых лиственных стволов, когда до этих пор мы не встречали других древесных пород, кроме сосен. При легком западном ветре поутру было 30° холода, а вечером 27°.

Проехав 10 ? верст, находились мы на расстоянии 4 ? верст, почти на параллели мыса, довольно тупым углом выдающегося в море и образующего небольшой залив; мыс этот назвал я по имени Матюшкина. Он замечателен особенно по высокой, лежащей на нем горе, называемой чукчами Раутан, от которой внутренняя цепь гор примет SO направление. Здесь определили мы, по полуденной высоте солнца, 69°44'43'' с. ш. и по полуденной тени отклонение магнитной стрелки 18° восточное. Мыс Матюшкина лежит под 69°43'50'' широты и 170°47' долготы от Гринвича. В расстоянии 3 ? верст от него, между WNW и SW, плоский остров, называемый чукчами Араутан[151], отделенный от твердой земли едва заметным проливом.

Мы обогнули южную сторону острова и направили путь на запад, через Чаунский залив. Проехав 25 верст, достигли мы низких берегов острова Сабадея, и еще 7 верст ехали вдоль берега, прежде нежели могли найти несколько наносного леса. Здесь разбили мы для ночлега палатку под защитой невысокого земляного уступа. Сильная, продолжительная вьюга и наступившая темнота препятствовали нам с точностью определить изгибы берега. Целый день 8-го марта холод был чрезвычайно резок и чувствителен.

Марта 9-го продолжали мы путь вдоль берега острова Сабадея на N и NO, направляясь к тому месту, где устроили 2-го марта четвертую сайбу, которую поздно вечером нашли в совершенной целости, что было нам весьма приятно, ибо накануне издержали мы уже весь остаток наших запасов. Впоследствии мы не были так счастливы. От остальных трех сайб остались только рыбьи кости; вероятно, несмотря на предосторожности наши, песцы и росомахи, которые здесь во множестве водятся, нашли доступ к нашим запасам и все истребили – как наш провиант, так и корм собачий. Наши запасы вышли, и, несмотря на бережливость, с какой делили мы найденную в одной сайбе поклажу, вынуждены мы были последние два дня оставаться без пищи. Я утешал моих товарищей, уверяя, что вследствие сделанного мной перед отъездом распоряжения на Сухарном острове ожидают нас нарты с новыми собаками и провиантом; но моя надежда не сбылась[152], и мы вынуждены были, томясь голодом, продолжать путь на обессиленных и измученных собаках.