– Детский лепет, голуба моя, детский лепет. Ликвидатор ждал вашего приказа об устранении Ардашева и был очень удивлён, когда вы приказали ему следовать за белогвардейским резидентом в Прагу. Труп Ардашева никто бы не нашёл. Балтийское море огромно. О нём вообще бы никто не вспомнил. Но нет, вы назначили с ним встречу, как раз перед отплытием его парохода. Сидели в ресторане, болтали. Небось вспоминали, как вместе служили во славу веры, царя и Отечества, правда? Наверное, лили крокодильи слёзы по прошлой жизни? Кстати, – следователь уставился на обвиняемого, – а почему вы скрыли, что в сентябре 1913 года вы лично приезжали в Ставрополь к Ардашеву и даже гостили у него?

– Перейдя в советскую военную разведку, я подробно описывал все, наиболее важные, оперативные дела, в которых ранее принимал участие, в том числе, упоминал и о поиске пергаментных манускриптов переписки аланского митрополита с Патриархом Византии в X веке. Ардашев тогда сыграл ключевую роль в той операции[4]. И нет ничего удивительного в том, что я оказался у него дома в Ставрополе.

Следователь достал из кармана пачку папирос «Комсомолка», спички и протянул Мяличкину.

– Угощайтесь, Константин Юрьевич, вы ведь давно не курили. Правда, табак не высшего сорта, и даже не первого, но сейчас в моей стране трудные времена. Тем не менее, он приятней махорки.

– Благодарю.

– Я, знаете ли, в партии эсеров с 1905 года. Старый революционер. Если хотите, – недоучившийся студент. За участие в митингах меня выгнали с третьего курса юридического факультета. А потом – тюрьма, ссылка, опять тюрьма. Я, знаете ли, большевиком стал всего год назад. И да – в своё время переоценивал Учредительное собрание и не сразу поддержал линию на вооружённое восстание. Но потом взглянул на происходящее с точки зрения диктатуры пролетариата, а не отсталого крестьянства. Поздновато одумался. Вот потому я до сих пор следователь, а не ответственный работник наркомата юстиции или ВЧК.

Мяличкин глубоко затянулся и спросил надтреснутым голосом:

– Что с моей семьёй? Где жена, дочь?

– Да-с, всё забываю вам об этом сказать. Ваша жена в безопасности, но под охраной. Дочь – под надёжным присмотром.

– То есть как? Вы их арестовали?

– А как вы думали? Это необходимость, а не блажь. Её камера здесь, на первом этаже.

– Ни она, ни дочь ничего не знают о моей службе. Отпустите их.

– Конечно-конечно! Можно и отпустить, если вы будете со мной честны и откровенны.

– Хорошо, Наум Моисеевич. Я готов признаться в преступной халатности, игнорировании указаний Центра и превышении полномочий во время командировки в Таллин. Вам этого хватит? Вы освободите жену и дочь?

– Вот и славно, батенька мой! Я дам вам карандаш, бумагу и копирку. Вас отведут в камеру. Пишите обо всём подробно, в двух экземплярах, а там разберёмся что к чему… И курите сколько хотите. Я распоряжусь, чтобы вам даже чаю принесли, а сахарок у меня с собой, – простодушно вымолвил следователь, вынул из портфеля тряпицу, в которой было завёрнуто несколько кусков колотого сахару. – Берите-берите, не стесняйтесь.

– Спасибо, – вымолвил арестант и взял один кусок сахару.

– Посидите, пораскиньте мозгами, вспомните все детали и подробно изложите. И помните – судьба вашей семьи – в ваших руках. И папиросы не забудьте. Все не дам. Мне ещё работать допоздна, а вот с двумя штучками я легко расстанусь. Извольте, – толстыми пальцами он с трудом извлёк из почти полной пачки две папиросы. – А завтра мы снова встретимся. Надеюсь, вы будете со мной искренни.

Следователь открыл дверь и окликнул конвойного, но ответа не последовало, и он зашагал по коридору.

Внимание Мяличкина вдруг привлёк кусочек стекла в углу кабинета. Это была половина линзы от очков. «Вероятно, били какого-то арестанта в очках», – подумал подследственный и сунул находку в карман.

Райцесс появился вместе с красноармейцем.

– Можете увести. Я разрешил подследственному взять папиросы, карандаш, копирку и бумагу. Передайте старшему по корпусу, чтобы ему дали чаю, или кипятку. Пусть пьёт сколько хочет. Скажите, что это указание следователя. Ясно?

– Так точно!

И опять железная лестница, переходы, коридор и лязг замка, открываемой камеры.

Мяличкин остался один. Он сел за стол, придвинул лист и, глядя на серую поверхность бумаги, будто перенёсся в Таллин, в ресторан «Родной берег». В ушах раздавались слова Ардашева, сказанные ему во время их последней встречи: «Одного я не могу понять – вашей преданности большевизму. Вы для них – чужой. Да, пока такие, как вы им ещё необходимы, потому что для победы над всем миром нужны профессионалы, а не дилетанты. Но потом, рано или поздно, они с вами расправятся. И сделают это с превеликим удовольствием. И знаете почему? Потому что вы образованнее, умнее, и, если хотите, удачливее. Вы были полковником императорской армии, да и сейчас занимаете должность, вероятно, вполне сравнимую с прежней. А к власти пришли неудачники, завистники, ненавидящие весь мир. Начиная от Ульянова, который мстит за казнь брата всему русскому народу, заканчивая последним босяком, боявшимся раньше даже взгляда городового, а теперь, нацепившим красный бант и получившим винтовку. Беда России в том, что у большевиков отрицательная мотивация поступков. Они хотят переделать мир с помощью насилия, войн и диктатуры. И вы, Константин Юрьевич, станете одной из жертв волны красного террора».

Мяличкин досадливо поморщился, и карандаш побежал по бумаге: «Я, Мяличкин Константин Юрьевич, являясь начальником сектора третьего отдела Региструпра, был отправлен в командировку в Таллин (Ревель) с целью…».

Отель «Де сакс» находился почти в центре Праги. Это была самая дорогая гостиница города. В былые времена здесь останавливались члены австрийской и саксонской династий.

Расплатившись с извозчиком, частные сыщики зашли внутрь.

Метрдотель, справившись о цели визита, поведал, что полиция, прибывшая на место, после сообщения доктора, опрашивает подчинённых мистера Баркли в тринадцатом номере.

Комната под несчастливой для русских людей цифрой оказалась в самом конце коридора второго этажа. Ардашев постучал в дверь.

– Войдите! – пробурчал знакомый голос инспектора Яновица.

Войта улыбнулся и первым шагнул в номер, Клим Пантелеевич вошёл за ним.

Пятидесятиоднолетний Милош Яновиц, как всегда, слушая свидетеля, по привычке гладил нафабренные усы и, облачённый в белую сорочку с галстуком и в костюме тройке при первом знакомстве всегда производил впечатление высокообразованного и вежливого человека, но это впечатление таяло, как снег, стоило ему приступить к допросу. Судя по всему, в данный момент полицейский опрашивал за столом последнего свидетеля, вернее, свидетельницу. Двое других – Эдгар Сноу и Алан Перкинс – сидели на диване во второй комнате, ожидая окончания неприятной процедуры.

– Ого! – вставая, воскликнул инспектор. – Сам господин Ардашев пожаловал! И, как всегда, в сопровождении верного Санчо Пансы – моего бывшего непутёвого подчинённого.

– Так уж и непутёвого? – огрызнулся Войта. – А разве не я раскрыл убийство на Ржетезовой улице, пока ваша светлость ковыляла в участок после изрядно принятого на грудь?

– Смотри мне, Вацлав! – погрозил пальцем инспектор. – Допросишься!

– Ладно-ладно, ваше вселенское величество, прошу не гневаться. Мы по делу. Переговорить бы.

Яновиц повернулся к свидетелям и сказал:

– Господа, прошу вас подождать в холле. Возможно, вы ещё понадобитесь.

Мисс Лилли Флетчер тотчас перевела слова инспектора и вместе с остальными покинула номер.

– Садитесь.

– И на том спасибо, – проронил Ардашев и расположился напротив.

– Итак, что же вас привело сюда? – осведомился полицейский, набивая трубку табаком из кожаного кисета.