Я поужинал в полупустом ресторане, сидя у окна с видом на море и размышляя о том, что тупею от всего этого благополучия. Приходило то ужасное чувство вины, которое распространено среди англичан — что любое удовольствие, включая чашку чая с молоком и шоколадный бисквит, является непростительным излишеством. Я обреченно думал, что мне придется расплачиваться за все это, когда вернусь домой — долгими вечерами на ледяном сквозняке и прогулками по диким, заболоченным вересковым пустошам. В свою очередь, сознание того, что я все же испытываю вину за полученное удовольствие, улучшило мое настроение.
Шел уже девятый час, когда я вышел из ресторана, но соседние магазины были еще открыты — люди покупали вино, хлеб и сыры. Да, итальянцы, несомненно, умеют жить. Я выпил пару кружек пива в кафе «Фуникулер» и не спеша прошел на центральную площадь. Немецких и японских туристов нигде не было видно: видимо, они легли спать или скорее отправились на материк на последнем пароме.
Проснулся я серым утром. Холмы позади города были скрыты тонкой дымкой, которая в фильмах ужасов обычно сопровождает появление мертвецов из могил. Я собирался пойти к руинам виллы Тиберия, где старый негодяй имел обыкновение сбрасывать не угодивших ему гостей со скалы, но холодный мелкий дождь загнал меня в кафе, где я сидел, попивая капуччино и с надеждой поглядывая на небо. К середине дня, понимая, что мои планы рухнули, а задерживаться еще на день нельзя, я неохотно выписался из «Отеля Капри» и стал спускаться по скользким ступеням к гавани, где купил билет на паром до Неаполя.
Неаполь после Сорренто и Капри выглядел еще хуже, чем в первый раз. Я прошел вдоль побережья, но не увидел там счастливых рыбаков, занятых починкой сетей и распевающих «Санта Лючию». Вместо этого там были только зловещие брошенные суда, горы мусора на каждом углу и множество людей, предлагавших лотерейные билеты из картонных коробок.
У меня не было ни карты, ни представления о географии города, но я повернул к центру, надеясь набрести на приличный отель. Вместо этого я нашел глухие, часто не мощеные улочки, с отваливающейся со стен штукатуркой и бельем, развешанным наподобие знамен между балконами, никогда не видевшими солнечного света. На улицах было много тучных женщин и предоставленных самим себе ребятишек, часто с голыми попками и в грязных рубашонках.
Мне показалось, что я попал на другой континент. В центре Неаполя около 70 тысяч семей даже сейчас живут в полуразрушенных домах без ванн и водопровода. Нередко все пятнадцать членов разросшейся семьи ютятся в одной-единственной комнате. Говорят, что в наихудшем из неапольских районов, Викарии, самая высокая плотность населения в Европе, а может быть, и в мире. Подстать плотности населения и преступность — особенно такие незначительные преступления, вроде кражи машин (29 тысяч в год) и ограблений. Но я чувствовал себя в безопасности. Никто не обращал на меня внимания. Я был явно похож на туриста, у которого в рюкзаке можно найти только грязные трусы, половинку шоколадки и рваный экземпляр книги Мортона «Путеводитель по южной Италии».
После Капри шум и грязь Неаполя были особенно невыносимы. Я шел и шел, но лучше не становилось. На главной торговой улице были толпы людей и мусор. В конце концов я оказался на площади Гарибальди перед центральным железнодорожным вокзалом, пройдя через весь Неаполь. Залитый потом, с растертыми ногами, я оглянулся на город, который только что прошел из конца в конец, и подумал, не попробовать ли еще раз. Но не смог. Вместо этого я сделал ручкой двадцати шести таксистам и купил билет до Флоренции. Там должно быть лучше.
Флоренция
Во Флоренцию ходит самый медленный поезд в мире. Он двигался как старый астматик, которого под страхом смерти заставили бежать марафон. Буфет в число достоинств поезда не входил. Сначала он был переполнен, но, по мере того как день переходил в вечер, а вечер в ночь, нас становилось все меньше и меньше, пока в конце концов не остался один бизнесмен, уткнувшийся в газету, молодой человек, думавший, что он похож на известного киноактера, и я. Каждые две-три мили поезд останавливался на какой-нибудь полутемной станции, где на платформах росла трава, где никто не входил и не выходил.
Иногда поезд тормозил в чистом поле и просто стоял. Он стоял так подолгу, что в голову приходила мысль — наверное, машинист пошел в поле пописать и свалился в колодец. Однако через некоторое время поезд трогался, проезжал метров тридцать и снова останавливался. Потом внезапно с мощным « ву-ух!» мимо проносился состав, так что наш поезд качался и, казалось, у него сейчас по-вылетают стекла. Пролетали ярко освещенные окна, за которыми люди ужинали или играли в карты, двигаясь со скоростью вихря, а затем снова наступала тишина, и мы опять сидели, пока поезд собирался с силами, чтобы доползти до следующей поросшей травой платформы.
Было далеко заполночь, когда мы добрались до Флоренции. Я очень устал и проголодался, в связи с чем полагал, что заслужил немного роскоши. Как на грех, все рестораны в районе вокзала оказались закрыты, кроме одного кафе, к которому я и поспешил, мечтая о пицце размером с крышку мусорного ведра, полной грибов, салями и оливкового масла. Но к моему прибытию хозяин как раз закончил запирать дверь.
Огорченный, я направился в первый же отель, какой увидел, — бетонную коробку в нескольких кварталах от вокзала. Уже подходя я понял, что он очень дорогой, но, хотя спонсировать безобразие не в моих правилах, мне срочно нужен был туалет, так что я пренебрег принципами.
Администратор назвал мне какую-то фантастическую цену за одноместный номер, но я покорно принял ее и был препровожден в комнату на самом медленном лифте в мире 112-летним портье, от которого узнал, что ресторан уже закрыт, а в номер еду не подают. Он сообщил об этом, почему-то с долей гордости, и добавил что бар будет открыт еще двадцать пять минут, и я могу успеть перекусить там. Он весело прищелкнул пальцами, показывая, что сильно в этом сомневается.
Мне очень хотелось в туалет и нужно было спуститься в бар до закрытия, но портье считал, что должен показать все находящееся в комнате, таскал меня за собой, демонстрируя душ и телевизор, показывая, где находится шкаф. «Благодарю вас. Сам бы я никогда не нашел этот шкаф», — сказал я, сунув тысячу лир в его карман и подталкивая к двери. Я не хотел быть грубым, но чувствовал, плотину у меня в штанах вот-вот прорвет, и мне придется иметь дело с чем-то вроде пожарного шланга под бешеным напором. Этого, к счастью, не случилось. Вот уж, действительно, счастье! Я умылся, схватил какую-то книгу и поспешил к лифту. Нажал на кнопку «Вниз», посмотрел на часы. Не так плохо. У меня было еще двадцать пять минут — достаточно для того, чтобы выпить пива и съесть все, что предложат.
Но лифт не пришел. Я решил спуститься по лестнице запасного выхода. Перескакивая через две ступени — вся моя жизнь зависела от этого пива и сэндвича! — я нашел в конце пути дверь под висячим замком и табличку, которая гласила: «В случае пожара здесь складируются тела». Не давая себе отдыха, я бросился на первый этаж. Дверь там тоже оказалась заперта. Сквозь маленькое окошко я видел бар, темный и уютный, все еще полный людьми. Кто-то играл на пианино. На каждом столе стояли вазочки с орешками и фисташками. Я постучал в дверь, подергал за ручку, но никто меня не слышал, так что пришлось проскочить на второй этаж и, слава Богу, там дверь была не заперта. Я направился прямо к лифту и нажал кнопку «Вниз». Спустя мгновение, звякнув, загорелась кнопка «Вверх», двери раздвинулись, и показались трое японцев в одинаковых синих костюмах. Я объяснил им жестами, что нам не по пути, и что мое нежелание присоединиться к ним никак не связано с нападением Японии на Перл Харбор во время Второй мировой войны. Мы обменялись понимающими кивками, и дверь закрылась.
Я снова нажал на кнопку «Вниз», лифт немедленно открылся, а в нем стояли те же японцы. Так повторялось четыре раза, пока до меня дошло, что я каким-то образом отменил их заказ на движение вверх, поэтому отступил в сторону и дал им возможность уехать. Я прождал целых две минуты, отдышался, пересчитал оставшиеся дорожные чеки, посмотрел на часы — десять минут до закрытия! — и нажал кнопку «Вниз».