Я ждал и ждал на платформе, но поезд все не шел, и мне стало казаться странным, что его никто, кроме меня, не ждал. Должен же быть еще хотя бы один пассажир. Наконец я решил спросить у носильщика, и тот в дружеской манере, свойственной носильщикам во всем мире, звучащей как «а не пошел бы ты на хер?», объяснил, что мне нужно сесть на автобус. На вопрос где я могу это сделать, он только махнул рукой в неопределенном направлении. Я попал на станцию как раз в тот момент, когда автобус до Домодоссалы отходил от остановки. Мне с трудом удалось уговорить водителя остановиться — после того, как я двести метров бежал за автобусом.

Через несколько миль от Локарно мы сели на поезд. Он взобрался на зубчатые горы и покатил вдоль живописных глубоких ущелий, через опасные перевалы, где фермы и деревушки расположились в самых недоступных местах по краям головокружительных пропастей. Трудно представить более неподходящее место для фермерства. Один неверный шаг, и будешь падать с обрыва целых полтора дня. Даже с поезда было страшно глядеть: это больше напоминало полет, чем поездку на поезде.

До XVIII века почти ни один из путешественников по Альпам не описывал их красот, словно не замечая. Теперь, конечно, проблема как раз противоположная: ежегодно пятьдесят миллионов туристов топчут Альпы, восхищаясь пейзажами и одновременно уничтожая их. Все вторжения в природу, связанные с туризмом — курорты, отели, магазины, рестораны, пансионаты, горнолыжные трассы, подъемники и новые шоссейные дороги, — не только непоправимо меняют лицо Альп, но и нарушают экологическое равновесие. В 1987 году всего в нескольких милях от места, где мы проезжали, шестьдесят людей погибло, когда по долине Вальтеллины прошел паводок, сметая дома и отели как спичечные коробки. Тем же летом тридцать человек погибло под оползнем во Франции. Если бы на горных склонах не вырубали леса под строительство новых домов и курортов, ничего бы этого не случилось.

Оттуда, где я сидел, ничего не было видно, но дама, сидевшая через ряд от меня, пригласила занять свободное место напротив. Она была швейцаркой и прекрасно говорила по-английски. Прошли недели с тех пор, как я имел нормальный разговор с кем-нибудь, и я был настолько захвачен процессом произнесения звуков через предназначенное для этого отверстие на лице, что говорил и говорил, пока дама не уснула, и я снова остался один в своем маленьком тихом мирке.

Около пяти часов вечера через Домодоссалу и Симплон Пасс я добрался до швейцарского Брига. Здесь было прохладнее, чем в Италии, и улицы блестели после дождя. Я снял номер в отеле «Виктория», находящемся на вокзале, и сразу отправился искать еду, поскольку не ел с тех пор, как в Локарно откусил два раза от чуда с давленым инжиром.

Все рестораны в городе были немецкими. В Швейцарии часто невозможно понять, где находишься. В одном месте все говорят по-итальянски, через милю-другую — по-немецки или по-французски. По всей извилистой линии швейцарской границы можно найти деревни, расположенные по соседству, но пользующиеся разными языками.

Я обследовал шесть или семь ресторанов, изучая меню и жалея, что не знаю, как по-немецки «свиные ножки» и «вареный глаз» (чтобы невзначай не заказать их). Наконец в центре города нашел заведение, которое привлекло своим почти английским названием — Restaurant de la Place (смесь английского с французским, «Местный ресторан»). Приятный сюрприз, подумал я, заходя внутрь, по крайней мере, буду хоть понимать, что заказываю. Но название оказалось злой шуткой: меню здесь тоже было на немецком.

Без сомнения, немецкий — самый непригодный язык для названия всего съедобного. Если вам захочется взбитых сливок, то вам придется заказать «мит Шлаг» (mit Schlag). Судите сами, звучит ли это как нечто белое и вкусное или напоминает то, что курильщики сплевывают по утрам. В меню было полно наименований, которые напоминали звуки, производимые кабанами во время случки: Knoblauchbrot, Schweinskotellett ihrer Wahl, Portion Schlagobers (это был десерт).

Я заказал Entrecote и Frites, что после Италии звучало скучновато (и на вкус оказалось таким же), но, по крайней мере, мне не пришлось прятать несъеденные куски под салфетку, чтобы не видеть разочарования официантов, когда они обнаруживают, что вы не притронулись к Goat's Scrotum En Croute.

Ресторанчик был темным и простым, с темными пятнами от табачного дыма на потолке, но официантка была приветливой, а пиво подавали холодное и в больших кружках. Посередине стола стояло большое чугунное блюдо, которым я воспользовался как пепельницей. Но потом мне в голову пришла ужасная мысль, что это могло оказаться хлебницей, и через минуту официантка положит туда хлеб. Я огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь стряхивает в этот чугунок пепел, но вообще не заметил в зале курящих. Пришлось срочно убрать окурок с обгоревшей спичкой и тайком выбросить в цветочный горшок. Потом я попытался сдуть пепел, но он разлетелся по всей скатерти. Смахивая его, я опрокинул кружку с пивом.

К тому времени, как официантка принесла мой заказ, большая часть скатерти была в больших желтых пятнах, подозрительно напоминавших мочу. Я попытался заслонить их, растопырив локти и навалившись грудью на стол, но она сразу же заметила, что я натворил, и смерила меня взглядом не презрительным, чего я ожидал, но — хуже того, сочувствующим. Так смотрят на паралитика, у которого отнялось все на свете, но храбро пытающегося есть самостоятельно. В ее взгляде, ясно читалось: «Помоги тебе Господи, бедняжка».

В какой-то ужасный момент мне показалось, что она собирается повязать мне салфетку и покормить меня с ложечки. Но вместо этого она заняла свой пост за стойкой бара, и оттуда все время бросала на меня сочувствующие взгляды, готовая броситься на помощь, если я вдруг выроню нож или вилку. Я с радостью покинул это место. Кстати, чугунное блюдо все же оказалось пепельницей.

Бриг был странным местом. Исторически он служил промежуточным пунктом между Цюрихом и Миланом, а теперь выглядел как-то растерянно, словно не мог понять, зачем он сам себе нужен. Этот сравнительно большой город почти не предлагал никаких развлечений. В магазинах продавались только самые заурядные товары — холодильники, пылесосы, телевизоры. Это чисто туристическая проблема: сегодня вы сидите с капуччино на террасе у моря, а назавтра стоите под дождем в самом сером городе Швейцарии, глядя на «Занусси».

Меня вдруг осенило, что в Италии я ни разу не видел в продаже ни холодильников, ни пылесосов, ни других скучных бытовых вещей. Не может быть, чтобы они ездили за ними в Бриг, но в Италии их на самом деле не было. А в Бриге не было ничего другого. Поэтому я засел в баре моего отеля, где весь вечер пил пиво и читал классический трактат Филиппа Зеглера о чуме, незатейливо озаглавленный «Чума», — как раз то, что нужно туристу одинокими дождливыми ночами в чужой стране.

Книга была очень увлекательной, и не только потому, что описывала места, которые я только что проехал. Например, во Флоренции всего за четыре месяца погибло 100 тысяч человек — половина населения. А в Милане новости из Флоренции так напугали население, что те семьи, в которых подозревалось наличие больных, полным составом заживо замуровывались в домах.

Нет ничего полезнее, чем читать о людях, которых хоронили живьем, — тогда собственные проблемы кажутся сущим пустяком. Лично я вполне могу впасть в пессимизм, если долго не могу найти место для парковки. А представьте себе, что значило быть итальянцем в XIV веке. Вот вам небольшой экскурс в историю: в 1345 году дождь лил не переставая в течение шести месяцев, превратив большую часть страны в болото и сделав невозможным земледелие. Экономика пришла в упадок, банки обанкротились, тысячи людей умерли от голода. Два года спустя страну потрясли страшные землетрясения — в Риме, Неаполе, Пизе, Падуе, Венеции, — вызвавшие новые смерти и хаос. Чуть позже, когда люди только начали надеяться, что теперь-то должно, наконец, стать получше, некий безымянный матрос, сойдя на берег в Генуе, сказал: «Что-то меня знобит». И через несколько дней великая чума начала свое долгое странствие по Европе.