Ронни смотрела на него, словно загипнотизированная. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Праздник, — тихо сказал Гейб. — Это будет безумный праздник любви.

Ронни не слышала, как открылась дверь. Она соскочила с кровати и повернулась к Фатиме, которая стояла на пороге с охапкой одежды в руках.

— Наконец-то, а то мы уже заждались!

— Я этого не говорил, — тихо заметил Гейб. — Ты ляжешь наконец? Сколько можно слоняться по комнате?

— Я не хочу спать. Почему ты не хочешь, чтобы я еще поснимала?

— Ты уже достаточно наснимала сегодня.

— Мало ли что может случиться с пленкой. Она может потеряться. Однажды в Кувейте я лишилась сумки с фотоаппаратом и кучей пленок. Если бы накануне я не переложила часть пленок в другое место, все бы пропало.

— Как же это произошло?

— Иракские военные. Они застали меня снимающей то, что не должно было появиться в прессе.

— Военные подразделения?

Ронни покачала головой:

— Нет, пытки гражданских лиц.

— Да ты просто сумасшедшая. Такие фотографии грозят смертным приговором всему отряду. — Он помолчал. — Неужели они тебя так просто отпустили?

— Мне повезло. Они просто отправили меня в тюрьму. А через месяц началась война, и обо мне забыли.

— Тебе действительно повезло. Они ведь могли просто расстрелять. А где в это время был Джед? Ждал очередного ребенка?

— Не говори глупости. Он тогда еще не был знаком с Изабел. Он был в Вашингтоне. Джед даже не знал, что я в Кувейте. Я уже говорила, что была внештатным журналистом. Это была моя работа, мой хлеб.

— Я не видел эти фотографии у него в программе.

— А я их и не отдавала ему.

— Почему?

— Слушай, опять ты задаешь мне вопросы?

— Почему ты не отдала Джеду эти фотографии?

Гейб явно не собирался сдаваться.

— Потому что я отправила их в Комиссию по правам человека, чтобы они использовали их как доказательство на военном суде. Я боялась, что если они появятся в эфире, то потеряют свою обвинительную силу. И сделала я это вовсе не из благородства или мягкости, — взахлеб продолжала она. — Просто мне показалось, что так будет правильно. Хотя, конечно, это был сентиментальный поступок. Я тогда только вернулась из Кувейта, где пролежала в больнице. Наверное, это климат на меня так подействовал.

— Тебе не нужно оправдываться, — тихо сказал Гейб. — В какой-то момент человек выбирает для себя самое главное.

— Да, но это мог быть отличный репортаж, — вздохнул Ронни.

— Это и был отличный репортаж. Мы просто не сможем увидеть его на экране. — Гейб облокотился на спинку кровати. — Если ты такая везучая, то как оказалась в больнице?

— Истощение организма. Нас не очень-то хорошо кормили в тюрьме, и у меня немного сдали нервы.

— Нервы?

— Я не могу находиться в закрытом помещении. У меня начинается клаустрофобия.

— Все зависит от твоего сознания. Через какое-то время это становится похоже на игру.

Ронни с удивлением посмотрела на него.

— Ничего себе игра. Тебя окружают одни стены и давящая тишина. Я помню, как ночами лежала в кромешной темноте. Мне казалось, что я не доживу до утра.

— И ты, уже однажды испытав это, не побоялась снова ввязаться в такое рискованное дело? Тебя чуть не убили! Ладно, хватит ходить туда-сюда. Ложись спать. Завтра понадобятся силы.

— Я не устала, но ты прав. Надо отдохнуть.

— Правильно. — Он похлопал по кровати рядом с собой. — Ложись.

Ронни легла на край постели и свернулась клубочком.

— Можешь погасить свет.

— Мне он не мешает.

Ронни вздохнула с облегчением. Сегодня ей не придется лежать в глухой темноте, мучаясь кошмарами. Ее нервы были на пределе. Она не была уверена, что сможет выдержать эту ночь.

— На самом деле я уже практически избавилась от страха темноты. Врач сказал, что осталось совсем немного…

— Ты когда-нибудь замолчишь, неугомонная болтушка, — проворчал Гейб.

— Прости. — Она на секунду замолчала. — Ты уверен, что свет не мешает?

— Единственное, что мне мешает, это ты. — Он придвинулся к ней и обнял. — Спи.

— Что ты делаешь?

— Я так лучше буду спать. Нет ничего хуже, чем остаться со своими страхами один на один.

— Ты боишься?

— Я же не бесчувственный чурбан.

Ронни почувствовала, как напряжение постепенно покидает ее. Она расслабилась, прижалась к Гейбу и закрыла глаза.

— Все будет нормально. Тебе не нужно бояться, — успокаивала она его. — Я вызвала вертолет с твоими людьми. Мы договорились, что они будут ждать на границе Седихана моего сообщения. В пещере, недалеко от границы, спрятан радиопередатчик. Мы сможем связаться с ними оттуда. Завтра ночью ты уже будешь на безопасной территории. А может быть, и раньше.

— Меня это радует. — Гейб провел рукой по ее волосам. — Ты похожа на общипанного утенка.

Звук его ласкового голоса, прикосновение руки к волосам действовали удивительно успокаивающе. Она зевнула.

— Мне приходится их постоянно стричь. С длинными волосами не очень удобно, особенно во время работы.

— Представляю, как бы они тебе мешали, когда ты ползла по тем узким сточным трубам.

— Но мы же пролезли, так ведь? И смогли добраться сюда. — Ее язык заплетался. — Не бойся, все будет хорошо.

— Только если ты сейчас же замолчишь и дашь мне уснуть.

На самом деле свет очень раздражал Фолкнера. Первые шесть недель заключения яркий свет ламп непрерывно ослеплял его, не давая заснуть. Он мечтал о темноте. Она казалась ему спасением и высшей благодатью.

Но для Ронни Далтон все было наоборот.

Он покрепче обнял ее хрупкое тело и почувствовал, как она слегка напряглась. Даже во сне Ронни не расслаблялась полностью. В ней было удивительное сочетание дерзкого и забавного ребенка и умудренной опытом женщины. Решимость и уверенность в себе порой сменялись мягкостью и сомнениями. В какой-то момент ему показалось, что она полностью раскрылась перед ним, но уже через минуту снова замкнулась в себе. Он почувствовал, что она очень одинока.

Гейб еще сильнее прижал ее к себе и тихо выругался. Он не мог понять, откуда в нем появилось это чувство нежности. Всего за несколько часов Ронни стала ему ближе, чем кто-либо за всю жизнь. Его влекло к ней, и ему было понятно это физическое желание. Она так доверчиво уснула в его объятиях, словно ребенок-сирота, ищущий укрытия от опасного и жестокого мира. И одновременно казалась олицетворением женственности, хрупкой и нежной. Гейб почувствовал, как в нем снова нарастает возбуждение. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. «Ладно, одну ночь я буду заботливым отцом, ничего со мной не случится, — думал он. — Интересно, что чувствует приемный отец, когда его воспитанница в один прекрасный момент вырастает и превращается в женщину? Между ними нет никаких кровных связей, и они обычно ведут себя не как отец и дочь, а как друзья».

Проснувшись, Ронни увидела, что Гейб Фолкнер сидит в кресле напротив и наблюдает за ней.

— Который сейчас час? — Она резко села на кровати и опустила ноги. Бросив быстрый взгляд в окно, с облегчением поняла, что до рассвета еще далеко.

— Начало седьмого.

— Я спала, как убитая.

— Ничего подобного. — Гейб встал и потянулся. — Ты ворочалась всю ночь.

Судя по всему, Гейб вообще не спал. Но, несмотря на его ленивые, сонные движения, Ронни видела, что он бодр и готов к действию.

— Я привыкла спать в любой обстановке, — сказала она.

— И все-таки хорошо бы поскорее убраться из этой обстановки.

Ронни улыбнулась ему через плечо.

— Я могу, по крайней мере, почистить зубы?

— Можешь. — Гейб немного расслабился. — Только не увлекайся.

Ронни остановилась в дверях ванны:

— Мы выйдем отсюда через пятнадцать минут. Тебе надо снова надеть бороду и вставить линзы. Фатима принесет местную одежду, бурнус и солнцезащитные очки.

— Тебе не кажется, что очки будут выдавать маскировку?