Краевед исколесил всю Башкирию вдоль и поперек. Шагей не преминул угостить нового знакомого чудотворным напитком из родового самовара.

За чашкой шагеевского чая (это только говорится «за чашкой»! Сколько было выпито этих чашек, сколько раз Шагей снова и снова разжигал самовар — история умалчивает)…

Итак, за чашкой чая краевед долго и увлеченно рассказывал о странствованиях по родным и чужим землям. В свою очередь краевед, естественно, полюбопытствовал, куда и откуда держит путь почтенный собеседник, да еще с таким странным багажом — с самоваром.

И тут на Шагея нашло: он рассказал историю, смахивающую на фантазию. Рассказал о том, как однажды ночью ему во сне пришло видение о неминуемо близкой смерти, как он трезво стал готовиться к переселению в потусторонний мир и начал прощальный обход своих детей и внуков. А внуки у него пока только от средней дочери в Стерлитамаке. Младшая еще не пристроена, не замужем, все перебирает. Сноха же, что за старшим сыном, и не думает обзаводиться малышами, хочу, говорит, пожить, пока молода, в свое удовольствие. Слыхали, какая философия! И понял он, что рано еще покидать этот мир, покуда не навел порядка в собственном доме. И задумал во что бы то ни стало одолеть ангела смерти Газраила. И одолел.

«Что есть жизнь? — рассуждал Шагей. — Чтобы добраться до истины, надо сперва уяснить обратное: что есть смерть?» Как он своим умом понимал: смерть — полная неподвижность, сплошная немощь. Лежи себе в отведенном участке земли и не рыпайся, потому как весь истощился. Если так, то жизнь, стало быть, есть обратное, то есть движение, не смей торчать на одном месте, двигайся, бегай, хлопочи… суетись… Ко всему, что творится вокруг, до всего тебе должно быть дело.

Краевед завороженно слушал старика и что-то, как бы невзначай, заносил в блокнот.

— И вы такой режим выдерживаете и в непогоду? — спросил краевед.

— А то как же! Раз смерть не признает ни снега, ни слякоти, то жизнь и подавно на том стоит. Никакая погода не помеха для здоровья и жизни. И теперь, хотите — верьте, хотите — нет, — закончил рассказ Шагей, — а смерть отступила от меня, и надолго. Могу расписку дать: чувствую себя преотлично и до ста доживу как пить дать! — прихвастнул напоследок Шагей.

— Позвольте вас сфотографировать, — попросил краевед. — На память о нашей замечательной встрече. Снимки обязательно пришлю. Вы только мне свои координаты уточните.

Краеведу пришлось несколько минут разъяснять старику, что он имел в виду под координатами.

Шагей пожурил его:

— Вы все по-ученому. Сказали бы попроще: дай, пожалуйста, адресок…

На прощание краевед несколько раз щелкнул фотоаппаратом и заснял «на память» Шагея с самоваром. Если бы Шагей предвидел, к чему приведет эта затянувшаяся беседа за чашкой чая, он, возможно, умерил бы свою словоохотливость…

Шагей, не торопясь, продолжал путь домой. Если по дороге случались интересные встречи или в попутном колхозе была нужда в кузнецах, он охотно задерживался на несколько дней.

И все же односельчане каким-то образом проведали, когда точно Шагей прибывает в родную деревню. Как только он показался на околице Талтубяка, вся деревня высыпала на улицу и устроила ему пышную встречу с цветами, плакатами и школьным оркестром. Бабай опешил и чистосердечно удивился:

— Кого встречаете? Или праздник сегодня какой?

— Чего скромничаешь, бабай! Кого как не тебя встречать? С воскресением тебя из мертвых! На всю Башкирию, можно сказать, прославил и себя, и нашу деревню.

Шагей взглянул на плакаты, с которыми пришли односельчане, и совсем растерялся.

«Да здравствует турист Шагей — сын Шахмана!»

«Пусть живет долгие годы старейший пешеход Шагей!»

Бабаю протянули газету с его фотографией. Он сразу узнал себя по трехлитровому самовару. Вместе с фотографией в газете был помещен большой очерк под броским заголовком: «Когда смерть отступила…» Шагей никак не мог понять, откуда автор очерка — известный в республике журналист А. Хайдаров — узнал такие подробности из его биографии. Ему не сразу пришло в голову, что автор и краевед, повстречавшийся ему в доме приезжих, — одно и то же лицо.

Журналист живописал в газете, как Шагей, обремененный старческими недугами, отправился в путь к детям, чтобы попрощаться с ними перед смертью, и как благодаря неустанным тренировкам и главным образом спортивной ходьбе избавился от всех недугов и сейчас, полный сил, здоровья, забыл и думать о смерти. Очерк заканчивался мажорным призывом ко всем немощным старикам, и в первую очередь к пенсионерам, последовать живительному примеру Шагея — сына Шахмана.

Шагей пробежал глазами статью и, не глядя никому в лицо, потупился:

— Я ничего такого не говорил. Здесь многое выдумано.

Честному и скромному по натуре Шагею не по душе была такая шумиха и незаслуженная реклама, он не знал, как избавиться теперь от почестей и похвал.

Под звуки пионерского горна, под дробь барабана и дружные голоса школьников, распевавших: «Умирать нам рановато», народ проводил «знаменитого туриста» до его дома.

Как ни отнекивался, как ни отбивался Шагей, но ему все же пришлось изведать вкус славы и нести непосильный груз, выпадающий разве что на долю известных киноактеров или спортсменов. Он безропотно всецело отдал себя в распоряжение районного Совета физкультуры: его можно было видеть в президиумах туристических слетов, почетным судьей на соревнованиях по спортивной ходьбе и бегу. Если говорить начистоту, ему неловко было принимать незаслуженные почести, но он утешал себя тем, что и в этом ложном положении он, не получая никаких личных выгод, невольно играет положительную стимулирующую роль и приносит несомненную пользу обществу.

Прошли годы… А годы текут куда быстрее рек в весеннее половодье. После описанных нами самоварных баталий с невесткой Галией, после того как журналист А. Хайдаров вознес Шагея на пьедестал республиканской славы, прошло добрых десять лет… И вдруг такое чрезвычайное происшествие: самовар исчез опять. На сей раз сноха Галия была тут явно ни при чем.

Старик тщательно обшарил все закутки двора и случайно около забора обнаружил на земле клочок бумаги, где печатными буквами было выведено: «Самовар в надежных руках. Вернем новым». И таинственные четыре буквы под этим невразумительным сообщением: «ИДБС».

Шагей окончательно расстроился. Значит, самовар действительно кем-то украден. Нашли чем успокоить: находится в «надежных руках». Будто у него, у Шагея, самовару было ненадежно?! И на кой шайтан ему новый самовар?! Ведь все знали, самовар потому и дорог ему, что он старый! Шагей постучался к соседке, может, она видела, кто унес самовар и так зло подшутил над бабаем?

Соседку Шагея официально, по паспорту, звали Минникунслу — длинно и сложно, а по-уличному ее окрестили Сумитэ, что коротко и колоритно передавало ее внешний облик. Сумитэ — по-башкирски — мясо на бедрах. Эта кличка вполне подходила к ней.

Соседка сердилась, когда ее называли Сумитэ. Особенно обижало ее, когда к ней так обращался Шагей.

Упитанная, дородная, крупномасштабная Сумитэ напоминала пожарную каланчу районного масштаба, а невысокий, неказистый на вид Шагей — низкорослую лестницу-стремянку.

Отношения между соседями были далеко не добрососедскими. Будучи вдовой с десятилетним вдовьим стажем и отличаясь завидным здоровьем, мощной фигурой и огромным запасом неизрасходованной ласки, Сумитэ открыто угрожала агрессией — рано или поздно она женит на себе вдовца Шагея. Не пойдет за нее добром, насильно похитит его темной ночью и перенесет, как младенца, на руках к себе в дом. В эту угрозу легко было поверить: для осуществления такого агрессивного плана у Сумитэ были все данные. Шагей хоть и выглядел молодцом, но едва ли мог противостоять Сумитэ, которая вознамерилась действовать с позиции силы.

Опасаясь возможных последствий, старик старался не замечать соседку, не обращался к ней ни с какими просьбами и вообще остерегался встречи и разговоров с ней наедине, без свидетелей, а если это случалось, то лишь в крайних, исключительных случаях.